Красно-зелёное

Любя тебя, сношу я все упреки И вечной верности не зря даю зароки. Коль вечно буду жить, готов до дня Суда Покорно выносить гнет тяжкий и жестокий. Омар Хайям

21.07.12       - Улыбайся. Мне нравится твоя улыбка, — это были первые слова Музаффара, когда Умм Хурейр Фатах вошла в комнату для свиданий. Адвокат в изумлении уставилась на своего подзащитного. Музаффар свободно раскинулся на стуле, положив на колени скованные наручниками руки. Он усмехался. Ему действительно нравилась её улыбка. Ему нравилась Умм Хурейр.       Камера не работала всего лишь один день и потому сделать запись разговора 20-го числа так и не удалось. Зато 21-го июля аппарат уже был как новенький и снимал всё, что происходило в стенах небольшого тюремного помещения. Я, сонно зевая, пересматривал очередную запись.       - Вы издеваетесь? — Умм Хурейр снова принесла с собой яблоки и положила их на стол перед своим подзащитным. Три алых как сама кровь, три зелёных, словно флаги поверженной Джамахирии.       Музаффар, на голове которого красовалась тщательно выстиранная адвокатом куфия, потянулся за зелёным яблоком. — Они мытые, — сказала девушка, увидев лёгкое недоверие в глазах молодого бедуина. Тот лишь коротко кивнул и надкусил сладкий фрукт. — Ты слишком серьёзная, — с аппетитом поглотив пол-яблока, заявил ливиец. — Такая профессия, — пожала плечами Умм Хурейр и нахмурилась. — И прекратите мне, пожалуйста, тыкать. Мы ещё недостаточно близко знакомы для этого. — Это легко исправить, — хитро улыбнулся Музаффар. — Откуда вы родом? — Из Зинтана, — неохотно ответила адвокат. — А вы, как я понимаю, из города Сирт и родом из племени каддафа? — Именно, — подтвердил бывший снайпер. — Знаете, может, это и покажется вам странным, но я ненавижу города. Я родился в Сирте лишь потому, что у моей матери были некоторые осложнения, связанные с её беременностью. Все мои братья и сёстры родились в пустыне. Мы были свободными, не скованными необходимостью подчинятся своду строгих правил, диктуемых жестоким обществом. В пустыне не было машин и правил дорожного движения, не было суеты и вечной спешки, которой болеют все города. Чем больше город, тем больше он болен. Города — это бетонные клетки, из которых невозможно вырваться до конца…       Когда мне было восемь лет, родители решили, что я пойду в школу. Они верили, что я непременно стану великим политическим деятелем или военным. И я сам верил в это. Я отправился в Сирт вместе со своим страшим братом. Там мы пошли в школу. Жили при мечети или где придётся, иногда голодали… — Воровали? -неожиданно спросила Умм Хурейр Фатах. В глазах Музаффара блеснули искорки гнева. — Никогда! — с небывалом чувством собственного достоинства изрёк он. — Никогда и ни при каких обстоятельствах выходец из благородного племени каддафа не станет воровать! — Какие мы гордые! — вдруг по лицу адвоката пробежала тень, в голосе зазвучала сталь, а вся её доброжелательность вмиг куда-то улетучилась. — Никогда не воровали! А вот я воровала! Воровала финики на базаре и ткани с прилавков в Старом Городе. И не вижу в этом ничего зазорного! Я делала это, чтобы выжить. — А мы, чтобы выжить, шли подрабатывать подмастерьями у башмачника, — парировал Музаффар. — И на еду нам вполне хватало. Умм Хурейр послышался в его голосе скрытый упрёк и она не на шутку рассердилась. — Думаете, я так не пыталась делать? — почти что выкрикнула девушка. — Да только вот первый попавшийся башмачник вытолкал меня взашей по одной единственной причине — я была девчонкой! Я три месяца слонялась по улицам Триполи, ночуя то в мечетях, то в мастерских сердобольных художников. Но мне на тот момент было уже десять. И в школу я не ходила. — Почему? — удивился арестованный. Он глядел на неё с жалостью и изумлением. Наверное, каддафа просто приставить себе не мог, как эта хорошо одетая ухоженная девушка в детстве питалась объедками и спала, где придётся. — Мои родители развелись, когда мне было восемь, — неохотно буркнула Умм Хурейр. — Отец отсудил меня у матери и запретил ей ко мне приближаться. Потом в доме появилась мачеха. Она меня сразу же возненавидела. А отец был словно околдован этой женщиной. Он женился на ней, а буквально через месяц после свадьбы внезапно умер. Мачеха прибрала к рукам всё его немалое состояние и, продав дом, куда-то уехала. Я осталась одна на улице. Я знала, что после развода мои сестра и мать живут в Триполи, где и все их родственники. Отец мой был сиротой и в Зинтане у меня никого не оставалось. Я переночевала в мечети, а утром услышала разговор нескольких мужчин. Они говорили о том, что собираются ехать в столицу. Я попросила взять их с собой. Так я и попала в Триполи. Но точного адреса матери я не знала, поэтому вконец растерялась. Мне повезло, что меня поймали на горячем полицейские. По закону они не могли меня судить и тут им на глаза попалась ориентировка. Оказывается, моя мать не опустила рук, после того, как ей запретили видеться со мной, и решила идти до конца. Но через суд она ничего не добилась. Потом ей стало известно, что отец умер и я осталась одна. Она немедленно приехала в Зинтан, чтобы забрать меня, но опоздала: соседи сказали ей, что новая жена её бывшего мужа продала его имущество, а девочку, то есть меня, никто не видел. Мать думала, что я всё ещё в Зинтане и побежала в полицию. Полицейские сумели найти мечеть, в которой я ночевала, и узнали, что я уехала в Триполи и дали ориентировку трипольской полиции. Те начали поиск. Мать каждый день бегала в отделение, но поиски не давали никакого успеха. Может, потому, что я никогда не ночевала дважды на одном месте, а может, потому, что хорошо маскировалась и сливалась с толпой? Не знаю. Да только вот мне ужасно повезло, что меня задержали. Я была передана матери, которой и по сей день безмерно благодарна, и постаралась забыть о своей уличной жизни. — А что случилось с твоей мачехой? — Музаффар и сам не заметил, как снова перешёл на «ты». — Её поймали на границе с Египтом и судили, — ответила девушка. — Оказалось, что она уже не первый раз выходила замуж, после чего травила своих мужей и отбирала их имущество. Это всё, что мне о ней известно. — А торговцы, у которых ты воровала, тебя ни разу не ловили? — спросил ливиец. — Один раз было, — адвокат поморщилась. — Меня поймал сын продавца фиников. Противный мальчишка лет тринадцати. Он меня очень сильно побил и отобрал сворованное. Ещё обещал в полицию потащить, но я вырвалась и убежала. Он мне нос разбил и синяки были по всему телу — я два дня отсиживалась в мастерской господина ан-Нашера, скульптора. Господин ан-Нашер был добрым, иногда подкармливал меня и позволял играть со своими внуками. Не хочу об этом вспоминать… Тогда на улицах не было беспризорников, а сейчас их полно… Война… Умм Хурейр Фатах шумно шмыгнула носом и отвернулась.       - Умм, — немного помолчав, нарушил тишину Музаффар, —, а это правда, что у меня почти нет шансов выйти живым отсюда? — Кто вам такое сказал? — удивилась адвокат. — Следователь. Юсуф аль-Мирджаби. Он говорил, что и сам не особо верит в мою виновность, да только вот наверху на него давят, требуют дело закрыть, а Карима ибн Вагиза не трогать. Сказал, что мою квартиру будут обыскивать. Умм, у меня ведь есть пистолет. Если они его найдут… Умм Хурейр вскочила. — Почему вы раньше ничего не сказали мне об этом?! — вскричала она. — Я бы вам помогла! — Это уже не помощь, Умм, — покачал головой молодой человек. — Это уже соучастие. Не забывай: пока что я — Малак аль-Маут и никто другой. — Я помню, — поджав губы, пробормотала адвокат. — Я помню… Что же теперь делать… Точно, ваш друг! Он должен помочь! — Нет! — резко одёрнул её Музаффар. — Не вздумай его впутывать в это! — Хорошо, я сама найду выход, — Умм Хурейр быстро прикинула что-то в голове и успокоилась. — Главное, что вы рассказали мне всю правду и я знаю, что вы невиновны. И, поверьте, я восхищаюсь вами: не каждый человек ради спасения другого пойдёт на такую жертву. — Я просто поступил так, как считал нужным, — на лице ливийца отразилась лёгкая усталость. Адвокат бросила быстрый взгляд на дорогие наручные часы. — Время ещё есть, — констатировала она. — Вам перевязывали сегодня рану? — Её перевязывают каждый день, с тех пор, как вы на этом настояли. Это делали и вчера, и сегодня. Не переживайте. — Я не переживаю, — её щёки залил лёгкий румянец смущения, но губы её были плотно сжаты. — Улыбайся, — тихо проговорил Музаффар. — Мне нравится, как ты улыбаешься. — Правда? — с сомнением спросила Умм Хурейр Фатах. В то же мгновение каддафа совершил резкий рывок через стол и запечатлел на губах девушки короткий поцелуй, подобный дуновению ветра. На пол покатились красно-зелёным водопадом яблоки. Умм Хурейр Фатах улыбалась…