I need a hero

…И все-таки рано или поздно наступает такое время, когда ШНыр, Копытово и, кажется, вся Москва разом погружаются если не в глубокий сон, так в длительную дремоту – это точно. Не спится, наверное, только двоим – Сашка сидит перед палаткой у костра и длинной палкой помешивает весело потрескивающие и шипящие ветки под огнем, а Рина лежит рядом на траве, широко расставив руки. Вечером, еще когда они только-только перепрыгнули через ограду школы, с ними рядом носился Гавр, но его Рина час назад как самая настоящая мать загнала на ночь в сарай – простудится, мало ли еще. А она-то привычная спать ночью и на траве, и в палатке – с Сашкой вместе они нередко сбегают из ШНыра, хорошо, что Кавалерия не знает об этом, а то досталось бы им крепко. Ночь сегодня выдается безлунная, черная, зато звезды какие – залюбуешься! Белые, яркие, похожие на россыпь мелких бриллиантов, так и сверкающих в иссиня-черной тряпке неба – Рина мечтательно вздыхает и шире растягивает руки. Сашка оборачивается к ней, но даже не спрашивает, что она делает: и так знает, что пытается обнять небо – это их почти традиция, почти ритуал. В летние ночи небо всегда кажется ближе, чем есть на самом деле и, наверное, как-то грешно хотя бы не попытаться погладить его ладонью. В бесцветных, серых глазах девочки пляшет пламя их кострища и тускло-оранжевые отблески фонарей далекой Москвы, все еще видной с пригорка, ведущего в Копытово. Полянка на копытовском пригорке пахнет только-только скошенной травой, полынью и почему-то васильками – Рина жадно вдыхает эти запахи полной грустью и ей отчего-то становится радостно-радостно, так, что ни с того, ни с сего вдруг хочется поделиться своим счастьем с другими. Девочка вскакивает и садится рядом с другом, попутно вглядываясь в его серьезное, чуть нахмуренное лицо – Сашка опять о чем-то задумался, «все решает мировые проблемы» сказала бы про него Мамася. Про отца Рины она тоже так часто говорила, да отец редко обращал на Мамасю внимания; он вообще, казалось, жил в каком-то своем, иллюзорном мире. Сашка поворачивает голову и вдруг улыбается, а потом протягивает вперед руку и мягко касается головы подруги: у девочки в волосах застряла травинка, высушенная и сожженная солнцем. Он убирает ее легко, мягко и осторожно касаясь подушечками пальцев светло-русых волос девочки, а потом зачем-то проводит рукой по щеке подруги. Рина не сердится, она вообще никогда не сердится на Сашку, потому что это попросту нереально – все равно, что ругать Гавра, который принес в подарок хозяйке дохлую кошку и крайне удивился, что девочке это очень не понравилось. Беспочвенная, яркая радость еще больше зреет и растекается в груди юный шнырки, полноправно господствуя там, а губы растягиваются в широченной улыбке, самой счастливой из всех. Рина опять откидывается на траву, расставляя руки и словно пытаясь обнять и небо, и весь мир; девочка лежит и смотрит на белые звезды-бриллианты, такие близкие и такие далекие. Прохладный ночной ветерок забирается под куртку, под ворот свитера, гладит девочке щеки и чуть щекочет волосы. Рине вдруг отчаянно хочется верить, жить, мечтать… Ну и любить, наверное, тоже хочется. Очень. - Сашка, - тихо окликает она, немного поднявшись на локтях; мальчик оборачивается и Рина с улыбкой наблюдает, как по его щеке, немного повернутой к костру, пляшут мягкие желто-оранжевые тени. – Сашка, а ты знаешь, что будет завтра? С нами, с ШНыром, с миром, знаешь?.. Сашка технарь и практик, ему нельзя задавать такие вопросы: он сразу начинает занудствовать и долго рассуждать; спроси его о чем-то до безобразия простом - он тот час изобретет целую науку, как решить ерундовую, но все-таки возникшую проблему. Помнится, Ул у них обоих как-то спросил, как развести костер – Сашка долго рассуждал, как правильно собирать ветки и как потом помешивать угли затухающего, умирающего огня, а Рина просто положила на землю груду веток и бросила в них горящую спичку, толком-то и не заботясь, сырые это ветки или сухие. В конце концов, Рина была гуманитарием и теоретиком - ей такие вопросы задавать было можно. - Завтра никогда не наступит, - отвечает Сашка, задумавшись. – Пройдет ночь и просто наступит наше привычное сегодня, как и всегда, но если ты все-таки хочешь знать, что будет потом, спустя какое-то время и что нас всех ждет – мне кажется, потом будет лучше, гораздо лучше, чем сейчас. Так, кажется, даже в песне какой-то поется… Рина над ним тихо смеется, беззлобно, а наоборот – как-то трепетно и нежно, как никогда не смеялась ни над действительно смешным Вадюшей, ни над веселым Улом, ни над прозвищем «Кавалерия», поначалу показавшимся ей крайне нелепым, никак не связанным с суровой директрисой их школы. Сашка замолкает, прислушавшись к крику какой-то лесной птицы и стрекоту кузнечика в глубокой траве на копытовском пригорке, а потом ложится рядом с девочкой и тоже смотрит вверх, на безлунную, иссиня-черную тряпку ночного летнего неба. Кострище уже почти догорел, но это, наверное, к лучшему – ночь уже полностью вступила в свои права и не требует осветительных и не очень огней. Рина срывает длинную свежую травинку и засовывает в рот, смешно скривив сухие узкие губы; над друзьями кружат две золотые пчелы, на ночь тоже улетевшие из улья ШНыра – а что им, золотым, сделается-то? Налетаются и вернуться домой, известное дело – в школе уже давно все привыкли, что пчелы себе на уме и это они господствуют над шнырами, а не шныры над ними. - Тогда я все-таки буду ждать этого завтра и оно когда-нибудь да наступит, - наконец упрямо говорит Рина, приподнявшись на локтях и смотря другу в лицо; в его глазах пляшут блеклые огни Москвы и белые звездочки-бриллианты. Сашка просто кивает, на этот раз все-таки не собираясь с нею спорить – ему вдруг тоже хочется верить, ждать и мечтать. Через съехавшую крышу лучше видны звезды, особенно, когда это сладостное, счастливое сумасшествие разделено на двоих А Рина будет все-таки ждать это завтра, которое все-таки рано или поздно наступит.