***
К тому времени, как они добрались домой, она уже практически тащила его на себе. Спотыкаясь, она поднялась вверх по лесенке, ведущей к главным воротам, и заколотила по ним кулаком. — Яхико! — Чего, уродина? — послышалось в ответ. Ворота открылись. — Ты опять посеяла... э, что за? — Помоги мне донести его до купальни. Принеси бинты и лекарства. А потом бегом за Мегуми, ясно? — Чего? Я не понимаю... Она показала ему шрам на щеке раба. Яхико умолк на полуслове, мрачно кивнул и помог ей донести мужчину до купальни. Они уложили его в предбаннике, Каору начала раздевать его, а Яхико побежал за лекарствами. — Прости, — бормотала она, словно мантру, хотя и понимала, что в этом состоянии он вряд ли её слышит, — прости, прости. Грязную, мокрую насквозь одежду она отбросила в угол, чтобы потом сжечь. Набрала ведро тёплой воды и стала обливать его, стараясь смыть как можно больше грязи. Она боялась, что, если начнёт стирать с него грязь мочалкой, ему будет больно. Его явно избивали, и не раз. Старые и новые синяки причудливо накладывались друг на друга, всё тело покрыто сетью плохо заживших шрамов. Она до крови закусила губу, чтобы не поддаться всё усиливающемуся гневу на того, кто это сделал, и сосредоточиться на насущной задаче. На груди у него было несколько глубоких ран. Не от меча — может быть, от ножей. Плечо пронзили чем-то насквозь, а лодыжка растянута, если не сломана. И ещё она обнаружила странные круглые раны, которые не смогла распознать. Вернулся Яхико, принеся всё, что нужно. — Помоги мне его усадить, — скомандовала она. Яхико помог ей, а затем умчался за Мегуми. Мужчина ссутулился и теперь полулежал, опираясь предплечьями на пол. Она смывала грязь с его спины и гневно сжимала челюсти — показались старые отметины от кнута... и десятки совсем свежих. Ну конечно. — Мне так жаль... — прошептала девушка, как можно осторожнее обмывая ему спину и укладывая его на чистое полотенце. То ли он потерял сознание, то ли ничего не чувствовал: он никак ни на что не реагировал. Слёзы жгли глаза, но она яростно смахнула их. Позже. Позже, когда вернётся Сано, тогда она будет плакать, кричать, яриться. А сейчас этот человек нуждается в её помощи. Она склонилась над неподвижным, покорным телом и начала промывать каждую рану. Каору работала как можно бережнее, зная, что нужно поскорее очистить раны, чтобы не началось заражение. Он оказался стройным, тонкокостным, с длинными рыжими волосами и — Боже, таким красивым! Ей даже стало немного неловко, что она обратила на это внимание, но, учитывая обстоятельства, она не могла не заметить. Мускулистый, компактного телосложения, явно сильный — и при этом была в нём какая-то грация. Ей почему-то очень захотелось увидеть, как она проявилась бы в движении. Клеймо на щеке старое, должно быть, он был рабом большую часть жизни. Она сглотнула и усилием воли заставила себя дышать ровно, а потом услышала на пороге шаги Мегуми. — Я здесь, Каору, что... — Мегуми вбежала в дверь и застыла на месте. — ...Господи. Каору подняла голову. Мегуми вцепилась в ворот своего кимоно, побледнев так, будто увидела свою смерть. — Мегуми? — Он... это один из рабов Канрю, — сказала она, широко раскрыв глаза и тяжело дыша, и, если бы Каору не знала, что Мегуми не боится ничего на свете, она бы решила, что врач с ума сходит от страха. — Убийца. Каору, ты хоть представляешь... — Нет, — отрезала Каору. — Потому что вы с Сано никогда мне ничего не рассказываете! К Мегуми медленно вернулся нормальный цвет лица. Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. — Этот человек — один из особых... проектов Канрю. Своего рода сторожевой пёс. Канрю звал его убийцей. — Звал убийцей?.. Разве у него нет имени? — Есть, — мрачно отозвалась Мегуми, сразу показавшись старше, чем на самом деле, — но к тому времени, когда я прибыла туда, лишь один человек, кроме самого Канрю, помнил это имя... Она ненадолго прикрыла глаза. Затем встала на колени и открыла свою медицинскую сумку. — Видишь ли, это часть процесса, — сказала она, вдруг снова становясь Мегуми — активной, профессиональной и совершенно невозмутимой, — лишить человека имени, низвести его до задачи, до инструмента для её выполнения. Я видела такое сотни раз... — Но с вами же он такого не сделал? — Я была... для другого, — тихо ответила Мегуми. У Каору вдруг появилось чувство, будто она ходит по очень тонкому льду. Будто лишь блестящая хрупкая кромка отделяет её от всепоглощающей холодной тьмы. — Этот процесс проводят только над... — Мегуми нервно облизала губы. — Впрочем, не важно. Главное, что именно благодаря этому Канрю прославился: открыл способ уничтожения личности человека, при этом сохраняя работоспособность тела. Убийца стал первым, кто пережил этот эксперимент... Руки Каору сами собой сжались в кулаки поверх выпачканной в грязи одежды. Живот скрутило в тугой узел, она с трудом сдержала подступившую к горлу желчь, стараясь, чтобы голос не дрожал: — Вы знаете... как его зовут? На фарфорово-бледном, правильном, будто кукольном лице Мегуми отразилось удивление. Каору смотрела на неё в упор. — Можете назвать мне его имя? Она вдруг почувствовала, что Мегуми впервые смотрит на неё так. Именно на неё — не на «малышку» Сано, не на учителя паренька, не на женщину, руководящую школой фехтования, которую Сано использует в качестве убежища. На Камию Каору — смотрит на неё и видит её по-настоящему. Затем Мегуми вернулась к работе. — Его зовут, — тихо сказала она, не поднимая глаз от рук, обрабатывающих страшные раны, — Кеншин. А фамилию его никто не знал. Кеншин... Она взглянула на него. Он открыл глаза, но смотрел прямо перед собой, в пустоту, невидящим, безжизненным взглядом, не изменившись в лице, даже когда Мегуми проткнула иглой кожу, зашивая края раны. Из-за этого в груди у Каору тоскливо заныло. Это неправильно. — Эй, — сказала она, наклоняясь над ним. — Тебя ведь зовут Кеншин, так? Он вздрогнул, и выражение его лица на миг стало открытым и беззащитным, тут же сменившись прежним безразличием. — Кеншин, верно? — снова спросила она. Он закрыл глаза, словно ему было больно от этих вопросов. — Прекрати, Каору, — коротко сказала Мегуми. — Он не может: ему запрещено отзываться. И вдруг это стало последней каплей, непереносимым ужасом; что кто-то, да кто угодно, может сделать такое с другим человеком, взять и забрать у него даже имя — самоконтроль, поддерживающий её с того момента, как она заметила на его щеке страшный знак раба, разлетелся в щепки. Она с силой стукнула кулаком об пол. — Нет! — яростно вскричала Каору. — Здесь нет Канрю! Это мой дом, а не этого слизняка — и ему не придётся больше так... я не позволю, слышишь меня? Кеншин вздрогнул, как от удара. Каору повернулась к нему, ей хотелось схватить его, потрясти, вбить в него здравый смысл, но он же ранен, слаб, напуган, и она остановилась на полпути, в итоге нависнув над ним, упираясь руками в пол по обе стороны от его (великолепного) лица. — Слушай сюда! — сказала она. — В этом доме у людей есть имена и тебя зовут Кеншин! Кен-шин, понял? — Каору, что ты творишь? Где-то там далеко на неё кричала Мегуми, но она видела лишь его лицо, а он смотрел на неё. У него необыкновенные глаза, бледно-фиолетовые, переменчивые, будто лепестки сирени кружатся в потоке воды, и он смотрел на неё этими необыкновенными глазами, как сдавшийся, безвольный человек, и это несправедливо, и она этого не потерпит! Она снова стукнула кулаком по полу, совсем рядом с его лицом. — Поэтому, когда я зову тебя по имени, тебе лучше отзываться! Понял, Кеншин? Он весь сжался во время её пылкой тирады, напрягся, как зверёк, который хочет убежать и спрятаться. Но потом вдруг расслабился, и во взгляде у него... что-то изменилось. Он будто смирился. Она отстранилась, не понимая до конца, что только что произошло. Он всё так же неотрывно смотрел на неё. — Да, хозяйка, — сказал он наконец. И потерял сознание.***
Мегуми схватила Каору за руку и оттащила от Кеншина, а потом буквально выволокла её из купальни. Потрясённая девушка даже не сопротивлялась. — Ты настоящая идиотка! — Мегуми почти кричала, а потом ещё и толкнула её так, что Каору чуть не полетела кубарем с порога. — Ты хоть понимаешь, что натворила? Каору едва удержалась от падения, ухватившись за столбик энгавы: — Да не собиралась я ничего творить! — И всё-таки натворила! — выпалила в ответ Мегуми, ничуть не остыв. — Бестолковая дура! Оставайся здесь. Не двигайся, не разговаривай, а лучше вообще не дыши! С этими словами она вернулась обратно в купальню и с шумом захлопнула за собой дверь. Каору только и оставалось растерянно моргать. А потом она медленно осела на землю. Яхико с опаской выглянул из-за угла и подошёл к ней. — Слышь, Уродина... ты что хоть выкинула-то? — Я... точно не знаю, — рассеянно отозвалась она, припоминая. Его взгляд... У неё перехватило дыхание. — Я Мегуми такой ни разу не видел... Ну разве что тогда, когда Сано забыл, что ему нельзя драться правой рукой, пока не заживёт, — продолжал Яхико. — Ты её, случаем, не облапала? — Яхико! — она привычно-автоматически отвесила ему подзатыльник. — Откуда у тебя в голове такая ересь? Иди занимайся и не путайся под ногами. Пятьсот взмахов. И на сей раз держи меч правильно! — Ладно, ладно, — пробормотал он, засунул большие пальцы за пояс и побрёл в додзё. Девушка покачала головой, глядя ему вслед. Прошло ещё некоторое время, и Мегуми вышла, вытирая руки. Губы сжаты в тонкую линию, всем видом она выражала злость и раздражение. — Его состояние стабильно. И нам с тобой нужно поговорить, Камия. — Хорошо, — ответила Каору, вставая на ноги, — пойдёмте на кухню. Едва зайдя, Мегуми начала заваривать чай, но даже в изящных выверенных движениях чувствовался сдерживаемый гнев. Они сидели молча, пока чай настаивался; Каору не знала, что сказать, а Мегуми не собиралась говорить, пока не успокоится. Наконец, чай был готов. Каору разлила его по чашечкам. Мегуми отпила немного и вздохнула. — Что ты знаешь о Канрю? Она снова говорила обычным спокойным тоном. — Не так уж много, — сама Каору к чаю не притронулась. Для неё он был ещё слишком горячим, да и вообще пить не очень хотелось. — Он... он главный работорговец в Японии. Сано говорит, что именно из-за него рабство ещё сохраняется, что, если его убрать, торговля со временем прекратится... — А о работорговле что тебе известно? — У нас в семье рабов никогда не было, — она затеребила концы рукавов. — Я... иногда Сано приводит сюда беглых, временно, их потом вывозят за границу. И ещё Яхико... но его не успели заклеймить, когда Сано его подобрал. Мегуми ненадолго прикрыла глаза, словно собираясь с силами, а потом заговорила: — Семейство Канрю — самое могущественное в Японии. Но всё их влияние и богатство основано на работорговле. Если бы вдруг рабство отменили, они бы остались ни с чем... И наоборот, если уничтожить это семейство, было бы куда легче провести реформы. Но в настоящий момент семейство Канрю так тесно связано с правительством, что пришлось бы устраивать полномасштабный переворот со сменой государственной власти. То есть, нападение на Канрю равносильно открытому противостоянию действующей власти. Понимаешь? Каору прикрыла рот ладонью, голова закружилась от этих жутких новостей: — Ох... Помогать беглым рабам было незаконно. Это она знала. Ей было всё равно; в жизни есть правильное и неправильное, а рабство неправильно. Но это... единомышленники Сано, его «люди благородной цели»... они не просто помогали рабам бежать из страны. Они активно выступали против семейства Канрю. Она знала это. Сано порой упоминал об этом, когда перебирал с сакэ. То есть они шли против правительства. То есть были врагами государства. — Вижу, ты понимаешь, — продолжила Мегуми, делая ещё один глоток чая. — Полагаю, Сагара думал, что незнание послужило бы тебе защитой. Но таковы ставки в этой игре. Так было всегда. Каору аккуратно сложила руки на коленях, крепко сцепив их между собой, чтобы унять дрожь. — Я... Я понимаю. — Так вот. Как ты знаешь, те, кто не родился в семье рабов, могут стать рабами по Праву Должника, если не в состоянии выплатить долг, или трижды нарушив закон. Однако — хотя формально это незаконно — некоторые люди рождаются свободными, а рабами становятся после похищения и одурманивания. Я... я не уверена, но думаю, что убийца был одним из таких. — Кеншин. Мегуми моргнула. Каору смотрела на неё в упор, не отводя взгляда. — Его зовут Кеншин. Ещё мгновение — и врач, кажется, почти что улыбнулась этому проявлению характера девушки. — Хорошо. Я думаю, что... Кеншин... родился свободным, и рабом его сделали незаконно... То, что с ним сделали... — Мегуми глубоко вдохнула и отставила чай в сторону. Руки её заметно дрожали. — Это древняя техника, старый секрет семьи Канрю, который нынешний наследник — Такеда — возродил. Он младший сын, видишь ли, и не имел бы никаких прав на наследство, поэтому искал что-то, что бы его прославило. И обнаружил в семейных записях этот метод, которым можно делать из людей рабов. Он понял, как использовать его. После этого было решено, что он достойнее своих братьев, и они отошли на задний план. — Мегуми... — Не перебивай меня, — она сделала ещё один глубокий вдох. — Я не... тебе не нужно знать всех подробностей. Но первый этап этого процесса — лишить жертв всего. Даже имени. Обращаться с ними, как с животными, и... наказывать, если вздумают протестовать или попытаются сбежать. Рано или поздно они принимают такое обращение. Убеждаются, что они ничем не лучше животных. На протяжении всего процесса жертв накачивают наркотиком с секретным составом — сочетание сильного успокоительного и галлюциногена, — который помогает привести их в нужное состояние. Делает их податливыми. Учитывая способности уби... Кеншина, я не знаю, как Канрю удалось держать его взаперти и вообще оставить в живых. Мечник его уровня даже под наркотиками мог, по крайней мере, убить себя, если бы понял, что сбежать не удастся... Мегуми скорбно закрыла глаза. — Кеншин стал первым, пережившим это одурманивание. Большой успех Канрю... — прошептала она. — В теории, процесс необратим. — В теории?.. — сквозь окутавшую сознание пелену ужаса настойчиво проглядывало какое-то воспоминание, будто стараясь привлечь внимание Каору. Его глаза, когда она назвала его по имени, когда вынудила признать... — Имя, — сказала она, наклоняясь вперед. — Он ещё знает, как его зовут. — Да, — одобрительно кивнула Мегуми. — Возможно, Кеншин просто обладает неординарной силой воли. Или процесс ещё далёк от совершенства. Но это свидетельствует о том, что процесс можно... обратить. Если это так... — она подняла руку, будто собираясь заправить прядь волос за ухо, но так и не завершила жест. — Мегуми... — Каору вдруг осознала, как мало она знает женщину, сидящую сейчас перед ней. Голова шла кругом от всего, что обрушилось на неё сейчас. А Мегуми знала всё это время? И может так спокойно об этом говорить. Может жить и работать с Сано, не выражая внешне горечи, страха или гнева — сама сосредоточенность. Мегуми, казалось, прочла эти мысли на лице у девушки и мягко улыбнулась. — Не бери в голову. Важно то, что мужчина в твоей купальне совершенно не осознаёт себя как личность... была ли его личность полностью уничтожена, или он просто научился вести себя так, будто она ничего не значит, но ему нужен хозяин или хозяйка — он должен находиться во владении другого человека. Даже ради спасения своей жизни он не может действовать без приказа, а ты внушила ему, что ты теперь его хозяйка, госпожа. Что он твоя собственность. — Нет, — казалось, привычный мир с треском стал разваливаться на части. — Нет, это... это невозможно! Я так не могу! Она неосознанно шарахнула кулаком по полу; боль привела её в чувство, и Каору с удивлением посмотрела на свою руку — из разбитых костяшек пальцев сочилась кровь. — Это не может быть правдой, — шептала она онемевшими губами. — Это... это сущее зло. — Да. Но такова нынешняя ситуация. Я понимаю, что ты не осознавала, что ты там сделала, но... вот что мы теперь имеем. — Мегуми отставила чашку в сторону. — Ты не обязана брать на себя эту роль. Я бы даже настойчиво рекомендовала тебе этого не делать. Мы можем перенести его в клинику, пока он без сознания. Мы позаботимся о нём, а ты сможешь просто... забыть обо всём, что случилось. Каору невидяще размазывала кровь по руке. Мегуми протянула ей носовой платок, и девушка медленно промокнула царапины. — Забыть... — пробормотала она. В словах Мегуми была логика. Каору ведь действительно не знала, как со всем этим справиться. Для всех было бы лучше, если бы она вверила его в руки Мегуми и Сано. Они знают, что нужно Кеншину. Они знают, как о нём позаботиться. Она открыла рот, чтобы согласиться. И вместо этого произнесла: — Нет. — Нет? — Мегуми прищурилась. Всё, о чём могла думать Каору — его взгляд: он был таким потерянным, пока не остановился на ней, будто она стала путеводной звездой. — Нет, — она судорожно глотнула воздуха. — Я... я не могу вот так просто уйти в сторону, не сейчас, я не могу... оставить его. Я не смогу спать по ночам, зная то, что знаю теперь и понимая, что я... просто оставила кого-то вот так, совершив такое, пусть и не осознанно. Что я просто заявила, что это не моя проблема... и отошла в сторону. — Но это и не твоя проблема, — резко сказала Мегуми. — И не твой долг. Камия, я не могу позволить тебе пойти на это... — Почему нет? — Каору выпрямилась, её вдруг охватило острое осознание цели, предназначения. — Вы ведь не больше моего знаете, как обратить этот... процесс, верно? А он — признал меня или что-то в этом роде — так ведь? Если вы его теперь заберёте, не усугубит ли это его состояние? — Я... я не думаю. Если всё сделать быстро... — Но наверняка не знаете. Мегуми сглотнула. Потом отрицательно покачала головой. — И... — Каору запнулась. Её целеустремленность вдруг померкла, она заговорила совсем тихо. — Я вернула ему его имя. Ведь это всё-таки уже что-то, да? — Каору, — Мегуми наклонилась и коснулась ладони девушки. Кожа её была прохладной и сухой, и Каору поняла, что Мегуми обращается к ней как к взрослой, как к равной себе, впервые за время их долгого знакомства. — Это не то же самое, что взять в дом бродячего пса или дикую кошку. Или тех птиц, что ты наполовину приручила. Это будет сложнее, чем всё, что ты когда-либо совершала, и всё может быть напрасно, впустую. Возможно, он никогда так и не станет снова самим собой, никогда не оправится, несмотря на все твои старания. Что он будет зависеть от тебя всю жизнь. И, чем дольше он будет оставаться с тобой, тем хуже будет для него, если ты однажды решишь, что с тебя хватит. Ты хочешь принять на себя пожизненное обязательство? — Если это не сделаю я, то придётся кому-то ещё, так ведь? — она задумчиво взяла ладонь Мегуми в свои руки, грея холодные пальцы врача. — Я нашла его и привела сюда, я заставила его подумать... подумать, что это его новый... дом. Я не могу теперь сказать, что это не моё дело, переложить ответственность на чужие плечи и просто отойти в сторону. Мегуми долго смотрела на неё. Просто смотрела. Затем отвернулась, и на лице её появилась странная мимолётная улыбка — всего на мгновение, за которое кора дерева вспыхивает и сгорает в огне. — Ты права, наверное, — она высвободила руку и откинулась назад, наматывая на палец прядь длинных волос. — Что ж, если ты твёрдо вознамерилась совершить глупость, не вижу, с чего мне тебя останавливать. Я помогу всем, чем смогу — в конце концов, я многим ему обязана. Каору хотела расспросить, почему, но не спросила. Вместо этого она села поудобнее. — Так с чего начать? — Сперва его нужно перенести из купальни. У тебя есть свободная комната? — Конечно, рядом с комнатой Яхико. — Пока не оправится от ран, пусть полежит там. А потом, конечно, он будет спать у твоей двери. Каору поперхнулась чаем: — Что? — О да. Если ты не хочешь, чтобы он решил, будто не представляет для тебя никакой ценности, — в глазах Мегуми мелькнула жестокость. — Ты уже передумала? — Нет! Но... Но это ненормально. — Воспринимай это так, — произнесла Мегуми, поднимаясь, чтобы убрать чайные приборы. — Любимое домашнее животное спит в одной комнате с хозяином, так ведь? Здесь тот же принцип. Сейчас он всё воспринимает только так. Это его язык. Тебе придётся научиться говорить понятными ему словами, чтобы убедить его тебе доверять, а не просто служить. Ты не сможешь научить его нашему языку, языку свободных людей, пока он не начнёт тебе доверять. Улавливаешь логику? Каору не сумела подавить пробежавшую по телу дрожь: — Как бы мне хотелось, чтобы это оказалось бредом... Мегуми странно посмотрела на неё, со смесью жалости и уважения, и Каору вспомнилось, что бабушка Суми смотрела на неё как-то так же после её первого месячного кровотечения. — Мы все чувствуем то же самое, Камия, — тихо сказала Мегуми, криво усмехнувшись. — Добро пожаловать на войну.***
Каору опустилась на колени перед футоном, наблюдая за спящим Кеншином. Сейчас он спокойно спал, укутанный во все одеяла, какие только она нашла в доме. Мегуми сказала, что ему нужно пропотеть, чтобы поднялась температура — это поможет справиться с возможной инфекцией. А ещё она рассказала Каору, что странные круглые раны — от пуль. По-видимому, пули прошли навылет, но на всякий случай врач заставила Каору заучить наизусть симптомы отравления металлом. Каору пообещала, что вызовет Мегуми, если — и как только — заметит первые признаки. — Что же с тобой случилось? — прошептала Каору. Так хотелось убрать с его лба пряди волос, разгладить нахмуренные брови — но она не сделала этого, потому что у неё не было на это права, потому что пользоваться его беззащитным и зависимым положением она хотела меньше всего. Учитывая все обстоятельства. Так что она просто стояла у его изголовья на коленях, смотрела, как он спит, и пыталась осознать, во что ввязалась. Он выглядел таким юным. Мегуми сказала, что он был рабом не меньше десяти лет, а может и того больше — схватили его, когда он уже стал опытным мечником. Так что он должен быть старше, чем кажется; хотя выглядел он разве что лет на пятнадцать, особенно сейчас, когда он так до боли уязвим и когда эти тревожащие её пустые глаза закрыты. И, если Мегуми права — а Каору знала, что она права, как бы ни хотелось убедить себя в обратном, так же, как некогда хотелось верить, что ошибается офицер, докладывающий: «Мы сожалеем, ваш отец погиб», — так вот, если Мегуми права, он сделает всё, что она, Каору, прикажет. Может причинить себе боль или подвергнуть себя опасности. Вздумай она приказать ему — мечнику! — отрубить себе правую руку, он не посмеет ослушаться... Каору вдруг осознала, что дрожит. От гнева, Господи, от такого гнева, с которым не знала, как справиться, куда направить, но помимо этого... она была напугана. В горле стоял комок и, хотя она не взяла бы обратно ни одного слова из своего пылкого ответа Мегуми... ...но как можно быть готовой к такому? Как кто-то вообще может? За дверью послышался шорох. Она обернулась и слабо улыбнулась — на пороге комнаты топтался Яхико. — Мегуми тебе всё объяснила? — Ага, — он стоял, опустив голову, сутулясь и нервно пиная доски пола ногой, и при других обстоятельствах она бы непременно сделала ему замечание: «Выпрямись и прекрати портить пол в моём доме». Сейчас вместо этого она думала о двух крестообразных шрамах на руках Яхико — отметины дважды пойманного с поличным воришки, всего один шрам до рабства — и хотела только прижать его к себе покрепче и пообещать, что больше никому не позволит причинить ему боль. Но она знала, что такое проявление чувств напугает его даже больше рассказа Мегуми, и только это удержало её. — Значит, ты понимаешь, что пока о нём никто не должен узнать? Яхико кивнул. — Пока не выясним, беглый он или нет, — он сглотнул. — Гм... А если он правда беглый, что тогда? — Я... — она перевела взгляд на Кеншина, — я не знаю. Вечно скрывать его не получится. Видимо, мне тогда придётся покинуть страну вместе с ним. — А, — он говорил едва слышно. — Гм. А я? Она вздрогнула. — Ну... ты можешь поехать со мной. Если захочешь. Или остаться и присмотреть за школой. — Ты это серьёзно? Теперь она посмотрела на него — по-настоящему посмотрела, отложив на время собственные страхи и обратив всё внимание на своего ученика. Он стоял, весь как-то съежившись, и пристально изучал пол. Её ученик. Ругающийся как бандит десятилетний мальчишка, самый невоспитанный из всех, кого она когда-либо в жизни встречала, трижды пойманный с поличным воришка, который избежал рабства только потому, что мимо проходил Сано и выкупил его, пообещав заклеймить позже. Это обещание он, разумеется, не собирался выполнять. Вместо этого он привёл Яхико сюда. Историю его жизни она знала лишь урывками, только то, что он выдавал между оскорблениями и издевательствами над ней. Его родители умерли в долгах, когда он был ещё совсем маленьким — он не помнил даже их имён. Должны они были столько, что после продажи всего имущества денег хватило, чтобы спасти мальчика от аукциона, но не хватило на то, чтобы обеспечить ему нормальную жизнь. Его выбросили на улицу. И даже одежда на нём была с чужого плеча — благотворительность, подарок от жены одного из кредиторов. И на сей раз её жалости хватило на то, чтобы дать ему одежду, но не на то, чтобы приютить сироту в своём доме. Каору собиралась когда-нибудь найти эту женщину. И серьёзно с ней поговорить. Яхико выжил. Кое-что из пережитого он рассказал; о другом она только смутно догадывалась по кошмарам, которые ему снились (хотя она притворялась, что не знает о них). Но в итоге он стал воровать, его поймали один раз, потом второй и, наконец, третий роковой раз — и, если бы Сано по счастливому совпадению не проходил по невольничьему рынку в тот день, быть Яхико безвольным покорным рабом... — Конечно, — с улыбкой, твёрдо ответила она ему. — Ты мой ученик — без тебя мне не осуществить мечту моего отца. Он распрямился. — Вот именно! Не забывай об этом, Страхолюдина. — Будто я могу, — откликнулась девушка, закатывая глаза. — Ты только и твердишь, что о себе великом. Он показал ей язык и ушел, заложив руки за голову и высоко задрав нос. Каору вздохнула и покачала головой: хотелось бы, чтобы все её проблемы решались так же просто. Потом взглянула на Кеншина. Он лежал с открытыми глазами. Слышал ли он их разговор? — Кеншин? Он повернул голову, безэмоционально глядя на неё. — Да, хозяйка? Она подавила дрожь. — Как ты себя чувствуешь? Моргнул, будто не понял вопроса. — Ваш недостойный слуга ранен, — тихо отозвался он наконец после долгой паузы. — Знаю, я имела в виду — может, тебе принести ещё подушек? Или одеял? Наверное, тебе и под этими слишком жарко, но Мегуми сказала, что так нужно, — она судорожно болтала, нервно переплетая пальцы рук. Снова долгое, наполненное недоумением молчание. — У вашего недостойного слуги нет желаний, хозяйка. Он напрягся, произнося это, как ребёнок, который знает, что будет наказан, что бы он ни сказал, но отчаянно стремится ответить правильно. Каору замутило. — Ладно. Так... тебе нужно выпить лекарство. Ты сможешь сесть и выпить его? Вместо ответа он порывисто начал пытаться приподняться. — Стой! — закричала она, и он замер. Она обняла его, не задумываясь. — Тебе нельзя напрягаться. Вот так, ложись обратно. Каору уложила его обратно на футон и быстро проверила повязки — не открылось ли кровотечение от резких движений. Вроде бы обошлось. Почему же он?.. «Даже ради спасения своей жизни он не может действовать без приказа». Слова Мегуми эхом прозвучали в её голове, и она в ужасе прижала ладонь ко рту, поняв: разумеется, он должен был подчиниться, хотя она и хотела всего лишь задать вопрос... «Молодчина, Каору, и пятнадцати минут не прошло, а ты уже напортачила». Она глубоко вздохнула. — Кеншин. — Да, хозяйка? Он смотрел в потолок, вытянув руки по швам поверх одеял. Она заставила себя распрямиться и высоко поднять голову. — Если ты можешь сесть, и при этом тебе не будет больно, сядь. Если нет, то просто скажи, что не можешь, — вот. Так должно сработать. Кажется, он распахнул глаза шире — непонятно только, удивляясь или недоумевая. — Ваш недостойный слуга не может сесть, хозяйка. Ну вот, хоть что-то. Каору кивнула. — Хорошо. Тогда я тебе помогу. Только сперва приготовлю лекарство. Она принесла поднос: кувшин с водой, стакан, крытая миска с рисовым отваром и яйцом. Ему ведь нужно набираться сил. К тому же за готовкой следила Мегуми, так что вряд ли ему станет хуже от этой стряпни. Каору достала из рукава кимоно пакетик с лекарством и развела горький порошок в стакане воды. Положила руку на плечо Кеншина. — Сейчас я тебе помогу. Не напрягайся, просто облокотись на меня, хорошо? — Да, хозяйка. Он послушно позволил ей приподнять его, обхватив подмышками, и прижался к ней. Она протянула ему стакан с лекарством, всё так же обнимая его. — Вот. Извини, лекарство горькое. Ты можешь... Нет, прости. Если можешь пить, если не больно и не тяжело, тогда пей. Если нет, если устанешь, скажи. И вообще, с этого момента, если ты не можешь что-то сделать, потому что тогда тебе будет больно, или если ты устал и не можешь больше делать что-то, что делал до того, говори сразу. Ясно? — Да, хозяйка, — и опять этот непонятный взгляд. Он взял стакан из её рук и механически выпил лекарство. Каору забрала у него стакан, снова наполнила водой. Он выпил ещё. Потом она протянула ему миску с рисовым отваром. — Поешь, пожалуйста. Он ел, зачёрпывая рис сложенными в щепотку пальцами — она с запозданием вспомнила, что забыла дать ему ложку, — поел немного, но потом вдруг остановился. — Кеншин? Она почувствовала, что он дрожит, но не знала, от боли или от страха. — Ваш недостойный слуга не может больше, хозяйка. — Ты просто устал, или тебе нехорошо и больше съесть не сможешь? — Устал, хозяйка. — Тогда давай я тебя покормлю, — бодро сказала она, забирая у него миску, доставая ложку и стараясь не думать о том, насколько интимна вся эта ситуация. Он жаркой тяжестью прислонился к её груди и оказался вдруг так близко... Это напомнило ей тот раз, когда Яхико тяжело заболел, и ей тоже приходилось кормить его с ложечки — вот только Яхико тогда ужасно конфузился от сознания своей беспомощности, а Кеншин... просто принял её помощь. Похоже на игру в куклы, вот только куклы не дышат, и жара у них не бывает, и сильных мозолистых рук, которые не должны, никак не должны быть безвольно вытянуты вдоль одеяла... Она потрясла головой, стараясь вытряхнуть из неё лишние мысли. Он всё съел, и она уложила его обратно на футон, укутала, машинально разгладив одеяло у него на груди. — Просто отдыхай, хорошо? Отдыхай и выздоравливай. Я буду тебя навещать. А ты сразу говори, если захочешь есть, или пить, или если тебе надо будет... ну, выйти. Она вспыхнула, произнеся это, но, в конце концов, не впервой ей ухаживать за больными. И она не собиралась рисковать — попытайся он самостоятельно выйти в туалет, и раны точно откроются. В конце концов, она же помогала Яхико, верно, так какая разница? — Просто постарайся поскорее поправиться, хорошо? Я хочу от тебя только этого. Он повернул к ней голову и мгновение — всего мгновение, она едва это уловила — казался растерянным. В его взгляде мелькнуло не прежнее неосознанное недоумение, как у собаки, которой вдруг дали непонятную команду, а настоящая, человеческая растерянность — где я, что происходит, почему? А потом это выражение исчезло. — Хорошо, хозяйка, — сказал он и закрыл глаза. Это всего лишь кратковременная вспышка, не более. Но ей необходимо надеяться.