Похищение

Андерс пинком отправляет под стол свои путы — оказывается, его связали всего лишь полотенцами — и в тот же момент дверь открывается. Чёрное дуло пистолета смотрит на него угрожающе и безразлично, в отличие от человека, который его держит. Грузный запыхавшийся мужик с опасной игрушкой в руках явно ожидал увидеть вовсе не владельца взломанной им квартиры, как и двое других, сгрудившихся у дверного проёма. — Могу я вам чем-то помочь? — начинает Андерс, инстинктивно поднимая руки вверх, не желая раздражать гостей. Что за день — из одного плена в другой? Немыслимое везение. — Молчать! — истерично вскрикивает мужчина, покачивая пистолетом. На возрастной лысине тут же проступает испарина, а маленькие глазки за стёклами очков начинают нервно бегать. Браги понимает, что с этими неадекватами придётся помучиться. — Одно слово — и ты труп, мы прекрасно знаем о том, кто ты! Ты ещё и с нечистью связался, язычник! Андерс охренело хлопает глазами и думает о том, что ещё в самом начале этого ебанутого дня стоило подумать о том, что это сон. — Где он? Ему сказали молчать — он молчит. Логично? Для Браги, может, и да, а вот для этих умалишённых, судя по злобным лицам и противоречивым требованиям, нет. — Говори, где это исчадие ада! У Андерса даже невольно вырывается смешок оттого, с каким пафосом требует ответа этот мужик. Массивный крест поверх застёгнутой наглухо черной рубашки привлекает внимание и наталкивает на кое-какие догадки. И всё-таки он должен признать, что в Митчелле есть что-то демоническое, тёмное, и это тянет Андерса к нему, как мотылька на открытый огонь. Ему вдруг представляется, как Ирландец стоит сейчас за дверью, нервный и настороженный, прислушивается к каждому слову и ждёт. Вряд ли он улизнул через окно, всё-таки высоковато. Пора избавляться от этих ненормальных, пока Митчелл не сорвался и не решил ему «помочь». Или не подумал, что Андерс собирается его сдать. — Замрите. Ты, опусти пистолет. Слушайте каждое моё слово. Голос Браги отлично работает, он видит это по застывшим лицам, по полным внимания глазам людей, только что угрожавших ему расправой, и по тому, как молниеносно выполняется его приказ. Наверняка они не знали о том, каким именно даром он владеет, раз не заткнули уши как только узнали в нём бога, или просто не ушли по-хорошему. — Вы забудете всю эту ерунду про богов, иноверцев и исчадие ада. Этот адрес сотрется из вашей памяти, вы выйдете на улицу, выбросите пистолет в урну за углом, пройдёте пару кварталов и очнётесь, думая, что встретились случайно. А потом уедете из страны и никогда не вспомните об этой истории, — Браги задумался, ничего ли не забыл добавить, и закончил речь. — Выполнять! Стоило двери за «гостями» закрыться, как Андерс наконец-то чувствует, что едва стоит на ногах — мышцы совсем замлели и теперь напоминают о себе мерзким покалыванием. Он устало прислоняется спиной к шкафчику и прикрывает глаза. День только перевалил за половину, а событий с лихвой хватит на месяц. Позади него хлопает дверь, и Митчелл бесшумно проскальзывает к окну, чтобы, раз уже в сотый, оценить обстановку на улице. Браги искренне надеется, что никаких визитов больше не будет. — Они уходят. Как ты это сделал? — без обиняков спрашивает Ирландец, покидая свой наблюдательный пост. Он не спеша разворачивает стул, тот самый, на котором до этого вынужденно протирал задницу Андерс, и усаживается лицом к нему, скрещивая руки на спинке. Именно на них, смуглых, жилистых, покрытых курчавыми волосками руках, задерживается взгляд Браги. Он тяжело сглатывает набежавшую слюну и пытается ухватиться за остатки мыслей. — А что, не нужно было? Прости, если спугнул твоих поклонников. Вернуть? — Я спрашиваю, как ты это сделал, — настойчиво повторяет тот, недовольно сдвинув брови к переносице. — Гипноз, — отмазывается Андерс, понимая, что звучит неубедительно. — Моя очередь задавать вопрос. Они назвали тебя «дьявольским отродьем». Почему? — Я убийца, они достали на меня компромат. Как-то не по-христиански убивать людей, да? Браги смотрит на криво улыбающегося Митчелла и понимает, что они стоят друг друга. — Врёшь. — Как и ты. В ответ Андерс начинает нервно смеяться, чувствуя, что они оба загнаны в угол. Это совсем не то, о чём им стоит говорить. Возможно, никакие разговоры вообще не нужны. Эта мысль нравится его уставшему мозгу, и Браги мигом утихает, серьёзно заявляя: — Я не буду ни о чём тебя спрашивать. Митчелл хмурится, разглядывая решительное лицо Андерса, и, сам того не замечая, кусает губы. Сейчас он встанет и уйдёт, вдруг понимает Браги и без всяких сомнений решает, что не может ему этого позволить. Не может позволить себе его отпустить. Кажется, что лучше сдохнуть прямо сейчас, чем потом метаться по городу в надежде встретить его снова или даже упрашивать Майка помочь. — Останься. До вечера, до утра, на сколько захочешь. Тот тяжело сглатывает и смотрит, словно желая прожечь в Андерсе дыру и тем самым избавить себя от настырной рыжей проблемы. Не удаётся, и, в конце концов, Митчелл вскакивает на ноги и подходит к нему вплотную. Браги передёргивает от холода пальцев, которые ложатся на его горло в немой угрозе, но он упрямо смотрит в тёмные глаза. Ему вдруг приходит в голову, что Митчелл способен задушить даже одной рукой — столько скрытой силы чувствуется в нём, а темнота в его глазах будто сгущается. Но Ирландец только нависает над ним, оглаживает шею гладкой ладонью, превращая угрозу в ласку, и шепчет: — Если бы ты знал, о чём просишь. Андерс знает. И пусть в его знании очень много неизвестных, но в одном он уверен точно: нельзя упустить эту возможность. Он ловит ртом выдох Митчелла и сминает его губы своими, вставая на носки и с трудом, но всё-таки дотягиваясь до лица. Губы оказываются куда теплее, чем руки, и Браги это нравится так же, как разгорающаяся в почти чёрных глазах страсть, сменяющая растерянность. И пусть только это и сорвавшееся чужое дыхание служит Андерсу ответом, оно даёт знать даже больше, чем нужно. Он пропускает пальцы сквозь тяжелые, чуть липкие из-за геля кудри, и сжимает копну в кулаке, настойчиво тянет Митчелла к себе. Наконец-то губы подаются, и Андерс скользит языком по всё ещё сцепленным зубам, отмечая, что передние забавно развёрнуты вовнутрь, а клыки непривычно острые. В голове мелькает смешливое «Лучше не подставлять ему шею», но в ту же секунду тяжёлая рука ложится ему на грудь и Митчелл отстраняется. Браги разочарованно вздыхает, глядя на раскрасневшегося Ирландца и понимая, что ему не понравится то, что заставило его остановиться. — Я — вампир. Вот так просто, без обиняков, предисловий и хоть какой-то моральной подготовки. Нервный смешок почти вырывается у обалдевшего Андерса, но застревает в горле в ту же секунду, когда глаза ирландца заливаются чернотой. Он невольно отшатывается, пытаясь вжаться всем телом в поверхность шкафа и не заглядывать больше в показавшуюся тьму, не становиться объектом этой всепоглощающей жажды голодного зверя. Внутри всё обмирает, ноги становятся ватными, слабея в коленях. Он никогда не испытывал такого страха, даже в детстве, когда отец бросался на мать с кулаками — этот ужас глубинный, не просто на уровне животных инстинктов, но в самом естестве Браги. Вампир демонстрирует свои клыки в жутком оскале, и Андерс едва успевает заметить, когда возвращается прежний Митчелл. Но отпускает его мгновенно: липкий страх отступает, оставляя послевкусие проявленной трусости и загнанно бьющееся сердце. Он уже открывает рот, даже не зная, что собирается сказать, но Ирландец успевает первым: — Извини. Дверь за ним закрывается прежде, чем до Андерса доходит суть произошедшего. Митчелл свалил так же бесцеремонно, как появился. А он сам ничего не сделал, чтобы остановить его, позволил ускользнуть, исчезнуть — скорее всего, навсегда. Это можно назвать благоразумием, думает Андерс, и кривится от собственной мысли. В жопу благоразумие — он не получил то, чего хотел. Одного прерванного поцелуя и вампирских клыков мало для того, чтобы Браги отказался от своих желаний. От Митчелла. Губы жжёт огнём и он облизывает их, ещё чувствуя чужой вкус. Чертовски хочется трахаться и что-то разбить. Андерс зло пинает стул, чертыхается и бросается к выходу. Слетает по лестнице, едва не запутываясь в ещё млеющих ногах, сталкивается взглядом с удивлённым консьержем. Где же он был, когда на Андерса напали, тащили по лестнице? Наверняка снова уснул. — Забудь, — зло бросает Браги, почти вываливаясь на улицу и оглядываясь по сторонам. Солнце издевательски слепит глаза, немногочисленные прохожие оглядываются на хлопок стеклянной двери, и Андерс позволяет себе выругаться. Прошло всего четыре часа, но убедить себя в том, что жизнь прекрасна, больше не получается. Через пять дней Андерс решает, что он просто рехнулся. Потому что нельзя столько думать о человеке, которого почти не знаешь. О вампире — и подавно. Глупо оставлять два пустых стакана на столике и повышать голос на Дон, если она просто хотела убрать бардак, который он развёл. После он даже выдавливает из себя извинения. А она только смотрит на него недоверчиво и спрашивает, всё ли в порядке. Нихрена не в порядке. Всё осталось по-прежнему: работа, соответствующая его способностям, замечательная секретарша, которая и сейчас приносит ему чай со льдом, братья, не слишком любящие, но временно не обвиняющие его во всех грехах. Оказывается, этого недостаточно. Оказывается, для полного счастья ему не хватает чёртового вампира. Через две недели Браги надоедает трахать всё, что движется, шипеть на окружающих и даже пить. Бар значительно опустел, кошелёк тоже, и даже кошки внутри него скребутся в пустоте. Он не просит Майка найти Ирландца потому, что не уверен в необходимости. Одна ночь хорошего траха не стоит того, чтобы рисковать жизнью и тем более просить о помощи старшего братца. К концу третьей недели Андерс успокаивается. Даже перестаёт вертеть головой, выискивая в толпе прохожих кучерявую темноволосую макушку, и выбрасывает стаканы в урну. Стоит ему взять себя в руки и жизнь как будто налаживается. Как будто не было этого странного приключения. И Митчелла. Как будто всё осталось по-прежнему и его это устраивает. В один день он понимает, что это не так. Когда дверь, которую он точно запирал утром, подаётся простому толчку, а на диване нахохлившейся чёрной птицей сидит Митчелл. Андерс обмирает прямо на пороге, на секунду ему даже кажется, что в полутёмной комнате знакомый силуэт ему только привиделся. Он включает свет и видит, что все-таки именно Ирландец занимает его диван, попросту уснув сидя. Впрочем, Митчелл мгновенно вскидывается, щуря привыкшие к тьме глаза и напрягаясь всем телом, готовый немедленно отразить нападение. Андерс хвалит себя за то, что не подошёл ближе или того хуже — не встряхнул его за плечо. Кто знает, что может спросонья подумать этот чудак, вооружённый клыками. Он удивлённо рассматривает рассечённую скулу Ирландца, разбитые губы с запёкшейся кровью, обмотанное какой-то тряпкой предплечье (правый рукав знакомой рубашки попросту сорван) и спотыкается о настороженный взгляд. Наверняка Митчелл ждёт, что вот-вот Андерс испуганно завопит и забьётся в угол. — У тебя входит в привычку появляться без приглашения, — замечает Браги, стаскивая с себя пиджак и бросая его на тумбу в коридоре. Он доволен тем, что смог сказать это непринуждённо. На самом деле Андерса едва не колотит от того, что Митчелл снова в его квартире, просиживает его диван и после очередных неприятностей пришёл именно к нему. Впрочем, одолевает и беспокойство: кто же его так отделал? Тем временем Ирландец решает что-то ответить, но просто не может оттого, что губы слиплись от крови. Андерс замечает, как он пытается через силу открыть рот, разрывая запёкшуюся корочку, и решает вмешаться: — Подожди! Давай без членовредительства, сейчас. Стакан воды и полотенце — это, в представлении далёкого от медицины Андерса, может помочь. Он деланно спокойно усаживается рядом, обмакивает махровый край и мягко прикладывает влажную ткань к губам Митчелла. Тот ошалело смотрит прямо в глаза Андерсу, но не отбрыкивается вопреки его ожиданиям. Сам же Андерс думает о том, что должен чувствовать что-то другое или не чувствовать вовсе, только не эту накатывающую волнами нежность и желание заботиться о ком-то. Или конкретно о Митчелле? Он промакивает его губы, осматривает результат и нехотя переводит взгляд на стакан с водой. Мочит другой край и повторяет процедуру; повторил бы и в третий раз, но Митчелл мотает головой, отчего на щеке остаётся коричнево-красный след, и Андерс спешно убирает полотенце от его лица. Опухшими непослушными губами Ирландец сипло говорит: — Извини. Браги нахмурился, справедливо считая, что заслужил хотя бы благодарность. А ещё ему вспомнилось то, как сбежал от него Митчелл в прошлый раз. — Пока не за что, разве за то, что ты исчез тогда, не попрощавшись. На этот раз скажешь, что случилось? — Ты не боишься? Ирландец говорит с трудом, едва проговаривая окончания и высвистывая согласные. Но Андерс понимает его так же, как и то, что он говорит именно о своей сущности. — Не особо. Мне тоже есть чем тебя удивить, но об этом позже. Митчелл согласно кивает и в глазах его видна растерянность. А ещё понимание чего-то, пока не доступного Браги. — Охотились такие же, как я. И тогда тоже они… — А фанатики? — перебивает его Андерс, не в силах скрыть замешательство. — В первый раз их видел, — досадливо хмурится Ирландец, должно быть так и не сообразив, чего хотели те жалкие людишки. Браги мысленно прокручивает эпизод перед их появлением и удивляется тому, как мог не понять очевидного, хотя бы со временем. Ведь тогда Митчелл согласился развязать его только после того, как принюхался — наверное, почуял, что за дверью не вампиры, а люди. Да и потом он не испытывал облегчения и благодарности за чудесное избавление от проблемы — просто потому, что фанатики не были его проблемой. То есть были, но он пока об этом не знал. — Я избавился от тех, других, — он говорит жёстко и холодно, насколько это позволяют разбитые губы. — Больше некому за мной охотиться. Андерс удовлетворённо улыбается, испытывая облегчение оттого, что ему не придётся встречать нежданных гостей-вампиров или держать оборону в собственном доме. — Это хорошо. Хочешь, расскажу про себя? Митчелл заинтересованно кивает, но Браги замечает опаску, мелькнувшую в глазах. Наверняка боится узнать, что Андерс какой-нибудь оборотень или типа того. Хотя, должно быть, он может отличать такие штуки по запаху и вряд ли они внушают ему страх. «Если они существуют», — добавляет про себя Андерс. Божественное чутьё и опыт подсказывают ему, что в мире какой только хрени не бывает. Он цепляется взглядом за кое-как перетянутую бинтом руку и спохватывается: — Дай-ка я тебя ещё перевяжу. Я, конечно, не ахти какой медбрат, но всё равно сделаю лучше, чем ты одной рукой, — Андерс говорит уже на ходу, огибая столик и хватая истерзанную Ирландцем аптечку, чтобы усесться по другую сторону, у повреждённой руки. И только тогда понимает, что забыл о своём страхе крови, но отступать уже некуда. Главное не хлопнуться в обморок. Слабая надежда на то, что крови окажется совсем немного, помогает ему взять себя в руки и вдохновляет на «подвиг». — Не обязательно, через неделю ничего не останется. — Лучше подвинься, а не говори. Молодец, что нашёл аптечку. Вообще не представляю, откуда она у меня взялась, наверное, дело рук Дон. — Дон? — спрашивает Митчелл и Браги принимает это за маленькое проявление ревности, хотя, скорее всего, это всего лишь праздный интерес. — Моя секретарша: строгая, ответственная и заботливая. Андерс едва успевает прикусить язык, чтобы не ляпнуть глупое «тебе она понравится». Потому что это звучало бы так, словно Ирландец останется в его жизни, хотя на это нет ни единой причины. — Лучше снять и осмотреть тебя, может, ещё где-то зацепили, — говорит Андерс, и, не дожидаясь согласия, принимается за пуговицы полуразорванной рубашки Митчелла. Вполне может быть, что им движет не только милосердие — но какая разница? То, что он видит, заставляет Андерса пожалеть о своей инициативности: в паху мгновенно твердеет, а мысли окончательно устремляются в горизонтальную плоскость. Впрочем, даже если представить, что у него получится соблазнить вампира и выжить, из-за его ран Браги сегодня не светит. Он проглатывает вздох сожаления и помогает Ирландцу избавиться от рубашки. Взгляду открывается не только мускулистая волосатая грудь, широкие накачанные плечи и плоский рельефный живот, но и кровоподтёки на рёбрах, неглубокий порез под ключицей и многочисленные синяки. Неожиданно для себя самого Андерс чувствует злость и желание разорвать в клочья тех, кто это сделал. Впрочем, для этого у него всё равно не хватит ни силёнок, ни смелости, так что Браги только искренне надеется, что Митчелл их уже умертвил, а на том свете им не понравится. И старательно гонит мысли о том, что ему ещё придётся менять повязку. Наверное, он слишком сильно сжал руку Ирландца, потому что на смуглой коже остались белые полосы его пальцев. Но Митчелл не произнёс ни слова то ли из-за своей толстокожести (а как иначе понять то, что он ещё не вырубился после такого дня и потери крови), то ли сделав вид, что не заметил. Немного подумав, Андерс обозвал себя ослом: очевидно, что вампиры должны чем-то отличаться от людей, той же выносливостью и неубиваемостью, например. — Ты обещал рассказать о себе, — напоминает Митчелл, и Андерс выныривает из бесполезных дум. В конце концов он может просто спросить об этом. Позже. — Да-да. В общем, у меня есть способность заговаривать людям зубы, вешать лапшу на уши, убеждать их в чём угодно — называй, как хочешь. Потому что я земное воплощение скандинавского бога поэзии Браги, и тут дело не в том, что я рехнулся. Хотя, наверное, не тебе считать меня чокнутым. Андерс нервно оттарабанивает эту речь и смеётся, внезапно осознав, как это вообще звучит. Ему ещё не приходилось рассказывать о своей сущности никому, разве что кроме своих младших братьев в день их совершеннолетия. — Неожиданно, — лаконично комментирует Митчелл, пытаясь скрыть удивление и облегчение разом. — Но на тебя мои силы не действуют, иначе ты бы отпустил меня по первому моему слову. — А я совсем не хочу тобой поужинать, так что мы квиты. Задумчивость сквозит в голосе Ирландца, и сейчас Браги многое бы отдал, чтобы забраться в его голову. Не успевает он сообразить, с какой стороны подступиться, как Митчелл продолжает: — Мне сразу показалось это странным. — Что? — вырывается у Андерса. — Забытое чувство, давнее… не сытости, но спокойствия. Пока ты был в отключке, я всё пытался понять, почему мне так легко отвести взгляд от твоей шеи… — Тебе не нравится моя шея? Митчелл фыркает, и Андерс ругает себя за испорченную атмосферу доверия. Он просто не может ничего сделать со своей болтливостью и привычкой сводить всё к шутке. — Достаточно того, что она до сих пор цела. Хотя я не ел уже несколько месяцев, рядом с тобой голод почти не чувствуется, замещается чем-то другим. Я не могу понять чем. Не мог и в первый раз, думал, что вот-вот это пройдёт и я просто наброшусь на тебя, как бывает обычно. Андерсу очень хочется спросить, почему Митчелл вернулся несмотря на свои опасения, что бы он хотел сделать тогда, если бы не боялся убить, и чего хочет теперь. И в то же время Браги кажется, что он уже знает ответы на эти вопросы, и поэтому он сосредотачивается на повязке: та не успела сильно прилипнуть к ране из-за сочащейся крови и сукровицы, но нужно быть аккуратным. От вида рваных краев кожи и мышц Андерсу разом дурнеет. Вот черт, как он мог забыть о своем страхе крови? Но он просто не ожидал, что под относительно сухой повязкой может скрываться такая рана, будто образовавшаяся на месте выдранного куска мяса. Он малодушно прикрывает глаза и пытается убедить себя в том, что бело-розовое пятно в глубине раны — это не кость. Кое-как взяв в руки себя и свой слабый желудок, он спрашивает: — Тебя укусили? — Да. Не страшно, это даже не в первый раз. Андерсу кажется, что он заметил тень улыбки на губах Митчелла, и только удивляется циничности такой шутки. Браги любит чёрный юмор, поэтому позволяет себе улыбнуться в ответ. — Почему так мало крови? — Особенность организма. Быстро сворачивается, ещё регенерация… хотя, по сути, я уже труп. — Очень разговорчивый и опасный труп, — с ухмылкой замечает Андерс, быстро отматывая бинт и примеряясь к ране. Промывать нет смысла, раз уж Ирландцу не грозит человеческая зараза, так что хватит только хорошенько перебинтовать. Что делать с ним дальше Браги не знает. — Спать хочешь? — Немного. — На твоём месте я бы уже валился с ног. — Я не человек, — невзначай напоминает Митчелл, остро зыркая из-под ресниц. Браги устало бубнит о том, что он тоже, и зевает. Кажется, сон здесь куда больше нужен ему. А может Ирландец просто хочет казаться сделанным из железа. Он заправляет оставшиеся концы бинта под повязку и нехотя встаёт. — Есть только два варианта: либо ты спишь на этом диване, — к слову, длина дивана явно не была предназначена для роста Митчелла, — либо на кровати вместе со мной. Потому что корячиться на этом мягком чудовище я не готов. Ирландец с сомнением осматривает диван и кивает. Что он хотел этим сказать, Андерс не понимает, но решает промолчать. Вообще-то он не уверен, что сможет уснуть с ним в одной постели — не из-за какого-то там страха, а из-за стояка. — Можно умыться?– кротко спрашивает Митчелл, чем вызывает у Браги смешок. — Будь как дома, чистое полотенце в верхнем ящике. Ирландец почему-то хмурится, но Андерс не может понять, что сказал не так. — Аккуратнее с повязкой, — напоминает он вслед уже удаляющемуся Митчеллу, чувствуя себя заботливой мамашей. Впрочем, мамаши не ощупывают взглядом мускулистые спины и подтянутые сыновьи задницы так, как делает это Браги. Ожидание кажется ему вечностью, хотя прошло всего десять минут. За это время Андерс успевает приложиться к бокалу креплёного вина, переодеться и заскучать. Он очень хочет принять душ. Желательно вместе с Митчеллом, пусть ему и нельзя. При мысли о том, как выглядит Ирландец без одежды, Андерс понимает, что перед сном придётся передёрнуть. Потому что рисующиеся в голове картины липнущих к влажной коже курчавых волос, стекающих по смуглому сильному торсу каплях воды, не дают ему покоя. Только острую нехватку сексуальной разрядки и неудовлетворение. Когда он окончательно извёл себя и уже был готов ворваться в ванную комнату, Митчелл наконец-то выходит. Всё в тех же узких джинсах, с мокрым торсом, вымытыми волосами, и с мокрым полотенцем в руках. Андерс на секунду чувствует, что просто не может вдохнуть от скрутившего низ живота желания и прикусывает изнутри щёку, отгоняя непрошеные мысли. — Давай сюда, это в стирку, — рычит он, выхватывая несчастную тряпку из рук растерявшегося Митчелла и мгновенно отходя на два шага во избежание. — Выбрось на хрен эти джинсы, лучше поройся у меня в гардеробе и выбери что хочешь. Я в душ. Ответа он не дожидается, проносясь мимо Ирландца ураганом и хлопая дверью ванной. Потому что смотреть на это воплощённое совершенство не хватает ни сил, ни самооценки. Ванная встречает его запахом шампуня и заляпанным водой полом с кое-как растёртыми лужами — Митчелл явно пытался прибраться. Он фыркает от такой хозяйственности вампира и устало подходит к раковине, снимая наручные часы, и прислоняется лбом к запотевшему зеркалу. Интересно, а вампиры правда не отражаются в зеркалах? — мелькает в его голове. Впрочем, глупые мысли быстро отступают, стоит ему залезть под прохладные струи и заняться своей проблемой. Зайдя в комнату, он видит увалившегося на постель Митчелла — без футболки и в широких семейных трусах Андерса. Картина Браги нравится всем, кроме того, что Ирландец уже вырубился. На что он вообще надеялся, Андерс не знает, но всё ещё помнит тот поцелуй и губы, отвечающие ему взаимностью. Смирившись со своей участью, Андерс выключает свет и аккуратно ложится у самого края. Митчелл уснул прямо поверх одеяла, близко к центру кровати. Браги решает держаться подальше, немного опасаясь того, что спросонья вампир может забыться и решить им перекусить. А вдруг тот просто не успеет ощутить это своё «спокойствие»? Он устало прикрывает глаза, но сон, конечно же, не идёт. Протяни руку — и нащупаешь кудрявую макушку совершенно незнакомого, но, кажется, ставшего очень важным, человека. Или не-человека, но для Андерса это неважно. Увидев Митчелла три недели спустя в собственной квартире, он понял, что именно этого ему не хватало и очень хотелось. А ещё в сознании проклюнулось чувство, совершенно для него чужеродное: чувство собственной необходимости. В нём нуждаются не из-за Браги и это что-то совершенно новое для Андерса. — Не спится? Андерс едва не подпрыгивает на постели от неожиданности и недовольно шепчет: — Я думал, ты спишь. Кажется, Митчелл переворачивается со спины на бок, лицом к нему, но Андерс этого не видит. Окна плотно зашторены. — Ты боишься меня? — Нет, — отвечает Андерс, зная, что повторяется. Кажется, Ирландец никак не может осознать, что его не обязательно считать чудовищем и избегать. Хотя это верх глупости, они ведь уже выяснили, что не опасны друг для друга. То, что вампир всё ещё сомневается, не очень-то нравится Браги. — Ну и дурак, — сообщает ему своё мнение Митчелл, но Андерс слышит в его голосе улыбку. Кажется, припухлость с его губ спала, потому что говорить он стал намного чётче. — Митчелл — это имя? Его в самом деле занимает этот вопрос. — Нет, я Джон Митчелл. — А я Андерс Джонсон. Заметив сходство оба хмыкают, как два подростка, и Браги вдруг чувствует себя именно таким. Юным и безрассудным. Он наугад протягивает руку и касается ещё влажных кудрявых волос, легко тянет за них, пропуская тяжёлые пряди сквозь пальцы. Митчелл молчит и шевелится только тогда, когда Андерс случайно задевает пальцами ссадину на скуле. — Болит? — извиняющимся тоном спрашивает Браги. — Немного, — нехотя признаёт Митчелл и вдруг приподнимается на здоровой руке, пододвигается ближе к Андерсу. Браги чувствует упирающееся в бедро острое колено и невесомые поцелуи на щеках. Наверное, это не слишком приятно — ощущать щетину едва взявшимися корочкой разбитыми губами, но он не отстраняется, тихо плавясь от ласки. Он любит активный и жёсткий секс, но в этот момент хочется именно чего-то такого, нежного и простого. От Митчелла он готов принять что угодно. Горячие губы мягко накрывают его рот, и Андерс почти ощущает болезненную пульсацию в капиллярах, отчего расстроенно выдыхает. На языке чувствуется вкус крови и он отстраняется, не желая делать хуже. — Ложись. Ирландец подчиняется так покорно, будто голос Браги вдруг начал на него действовать. Но Андерс знает, что это не так. И очень надеется на то, что вампир не решит им поужинать, но всё-таки не боится. Не до того. Он легко забирается сверху, усаживаясь на сведённые вместе ноги — Андерс знает, что на них почти нет ссадин и синяков. Передумав, привстаёт и дотягивается до его лица, целует в самый уголок губ, в шею, в здоровое плечо и покрывает поцелуями напряжённый живот, спускаясь всё ниже. Смущения нет, хотя для Андерса это в первый раз — если у него и было с парнями, то минет всегда делали ему. Браги укладывает ладонь на пах, чуть сжимает и слышит тяжёлый вдох Митчелла. Андерс чувствует восторг оттого, что Митчелл сейчас в его руках и позволяет ему делать всё, что захочется. Он ещё проверит границы дозволенного, а пока только стягивает трусы пониже, обхватывает пальцами вставший крепкий член, оценивая на ощупь, и целует тонкую кожу у выпирающей косточки бедра. Ещё один громкий вдох, выдох и Андерс сжимает пальцы чуть крепче, проводит языком у самого основания — всё приходится делать по наитию, он почти не видит своего партнёра, только чувствует всей кожей. Чувствует так, что в трусах становится мокро и тесно, а по коже табунами бегают мурашки. Андерс проводит языком вдоль, обхватывает языком головку, облизывает и пробует на вкус. Наверное, ему нравится, но не больше, чем сорвавшееся дыхание Митчелла и ладонь на его макушке. Андерс берёт глубже, губами, старательно пряча зубы и потягивая плоть на себя. Митчелл подаётся вперёд и Браги с трудом придерживает его, ещё не свыкнувшись с ощущением чужого члена во рту. Интересно, а с этим можно свыкнуться? Через несколько минут Андерс понимает, что можно. Когда от каждого твоего прикосновения так сладко стонут, почти извиваясь на постели — хочется сделать всё, чтобы это продолжалось вечно. Браги предпочитает брать, а не отдавать, но с Митчеллом он себя не узнаёт. Андерс помогает рукой, ускоряет темп, подводит Митчелла к финишу — и даже не чувствует, как болезненно ноет собственный член и заходится сердце. Когда Джон содрогается всем телом и протяжно стонет, Браги тяжело сглатывает и наконец-то чувствует собственное возбуждение. Он не в первый раз жалеет о том, что не может его увидеть — открытого, разметавшегося на простынях, удовлетворённого. — Иди сюда, — хрипло просит Ирландец между тяжёлыми вдохами, и Андерс послушно скатывается вбок, поднимается выше и прижимается к сильному телу. Если бы не раны… Митчелл проводит горячим языком по его губам, наверняка чувствуя собственный вкус. На секунду Андерс удивляется уверенности его движений, а потом понимает, что он видит в темноте лучше, чем обычный человек. Рука Митчелла ловко оттягивает резинку трусов и обхватывает ноющий член. Конечно, Андерс предпочёл бы что-то более серьёзное, но и это было хорошо. Да так, что ему пришлось сцепить зубы, чтобы не застонать в первую же секунду — Митчелл дрочил уверенно и увлечённо, и ощущение чужой руки на члене куда лучше, чем своей собственной. Андерс кончает, уткнувшись носом в шею Ирландца, едва не задыхаясь от удовольствия. Тот крепко прижимает его к себе и не собирается отпускать. Волна сонливости и полной расслабленности накрывает Браги, и он находит в себе силы только пробормотать: — Ты не смоешься до утра? — Не дождёшься, — хмыкает Митчелл и тоже зевает. — У меня на тебя большие планы. Андерс только улыбается и, почти провалившись в сон, думает о том, что у него тоже есть планы на Ирландца. Очень занимательные и пошлые планы.