То, чего не видел Джон. The Story

      Сознание возвращалось медленно. Первое ощущение — тошнота. И боль. Ноющая, тупая, охватывающая все тело. Заглядывающая даже в самые дальние уголки мозга. Давящая.       Вернулся слух. Вокруг не тишина: шелест листьев; потрескивание тонких веток где-то очень вдалеке, отдающихся больше вибрацией, а не звуком. Свое дыхание — размеренное, еле слышное.       Он попробовал открыть глаза. Что-то красное резануло по зрению — торопливо прикрыл веки.       Медленно, словно во сне, он перекатился со спины на бок. Тело нещадно болело. Похоже, переломаны ребра. Запах прелой листвы ворвался в сознание: неожиданно приятный. Он снова приоткрыл веки, но осторожнее, чтобы снова не ослепнуть от красного зарева.       Желтый лист замер прямо перед ним, чуть покачиваясь от мерного дыхания. Как будто сам дышит. За листом — пожухшая трава, темные стволы деревьев. Он медленно моргнул. Скосил глаза туда, где должно быть небо.       Закат. Красно-фиолетовое празднично угасающее небо, когда Солнце уже село.       По всем признакам, он на Земле, когда-то такой родной и желанной. Когда-то на четверть своей.       Хан снова закрыл глаза, не позволяя дыханию сбиться. Мысли разбредались, голова была чугунной. Медленно лег на спину. Прислушался к себе. Мозг фиксировал несколько сломанных ребер, трещину в плече, под вопросом — сотрясение мозга и много, много потерянной крови.       Рядом раздался приглушенный стон. Хан резко открыл глаза. Осторожно повернув голову, он…       …проклял Кирка. Кирка, Маркуса, и, пожалуй, Спока. Да, и Спок тут явно не последний. Хан перекатился на живот, встал на четвереньки.       — Марла! * — до женщины было несколько метров. — Марла! — срывающийся голос, руки загребают листья и землю, силясь подтянуть к ней тело. Она тихо, как и он только что, дышала. Через раз, хрипло. Волосы, неизменно черные, как и у всех аугментов**, разметались по траве. Хан подполз ближе и увидел, что она лежит спиной поперек упавшего дерева, достаточно толстого, чтобы сломать позвоночник при падении.        — Марла… — прохрипел он, пригибаясь к ее груди и слушая сердце. Тихие, неравномерные стуки. Рваное дыхание. Она зажмурилась:        — Ха-ан… Помоги мне… — Хан впервые видел, как слеза течет по щеке Марлы. — Спина…       Он знал, что с травмой позвоночника они никуда не уйдут. Надо убрать из-под нее дерево: нужен второй человек, которого не было. Он заглянул под нее, вдоль дерева, и сглотнул. Под ней была лужа крови.       — Марла, у тебя перелом позвоночника? — просипел он. Ну же, давай, сканируй органы!       — Нет… — тихий свистящий шепот на грани слышимости — Рана…       Хан оглядел себя. Изодранная форма — все, что было при нем. Он, не колеблясь, сдернул кофту и дорвал ее на подобие полос.       — Я тебя перевяжу. Потерпи.       Тихий стон подтвердил, что она в сознании. Хан встал на колени поустойчивей и аккуратно приподнял ее за плечи. Раздался всхлип. Толстый острый сук с хлюпом выскользнул из спины Марлы, оставив зияющую рану, пульсирующую кровью. Хан быстро приложил скомканную бывшую кофту, а частью рукавов обвязал хрупкое тело.       — Марла, нам нужно выйти к людям.       — Нет…       Хан зарычал.       — Сейчас я — капитан, и мы идем к людям! Поднимайся, я держу, — одну ее руку он перекинул через свое плечо, обхватил ее за талию и попробовал встать.       Подвели ноги. Они просто отказали, и Хан снова упал на колени. Зарычал, перевел дух и попробовал снова.       Не вышло. Даже сверхорганизму нужно время на восстановление. Время, которого у них не было. Нужно было выяснить, куда их выкинул телепорт, и куда-нибудь спрятаться. Насколько он знал, сейчас на него открыта охота, раз от него так легко предпочли избавиться. Еще раз собравшись с мыслями, он снова попробовал. Шатаясь, медленно поднялся, придерживая соскальзывающую Марлу и двинулся с поляны, куда глаза глядят. Сознание было затуманено болью, и иногда он соскальзывал в этот омут. Куда-то брел, тащил на себе жену, периодически оступаясь, запинаясь, шлепая давно промокшими ногами по ночной росе, не ощущая холода, насекомых и ветвей елей, периодически хлеставших по лицу.       Земля пошла в гору, и Хан вместе с ней. Было все равно — он просто откуда-то знал, что надо передвигать ноги и не отпускать ту тяжесть, которая тянула его вбок. Земля стала очень гладкой, трава пропала. Хану стало легче идти, он осознал этот факт, но подумать о нем мешала гудящая голова.       Внезапно слева в кромешной тьме возник ослепительный свет и раздался резкий гудок. Хан инстинктивно дернулся, чуть не уронив при этом Марлу, и, продолжая шаркать, посмотрел на источник света и звука. Автомобиль вильнул, избегая столкновения, и рванул дальше, даже не притормозив. Хан дошел до обочины, тяжело положил женщину на землю и лег рядом. Она дышала еще слабее, чем несколько часов назад.       — Воды, — услышал он ее выдох.       Если бы она была! Он подполз к какому-то растению с большими — в полторы ладони — листьями, аккуратно сорвал один — увидел на нем крупные капли росы — и аккуратно наклонил краем к ее губам. Росы хватило только на то, чтобы чуть смочить губы.       — Дыши, пожалуйста, дыши — он был готов одновременно кричать и рыдать, но выходил только булькающий шепот.       Рассвет застал их на той же обочине. Хан забылся, Марла была без сознания. Крови под ней было очень много, форменная кофта не помогла. Вдруг она встрепенулась всем телом, глаза широко открылись.       — Ха-ан…       Хан открыл глаза через долю секунды. Замутненным взором он посмотрел на нее, но грудь ее больше не вздымалась. Он подполз к ней, по-детски заглядывая в лицо, не веря глазам. Вздрогнул, приложил ухо к груди, сел рядом, потормошил ее за плечи. Еще послушал сердце. Посмотрел в сторону, что-то решил, и начал массаж сердца. Сначала слабо, но страшная уверенность все больше пожирала — и он все сильнее нажимал на грудную клетку, и снова, и снова, снова, снова, снова…       Хрустнуло ее ребро. Он положил ухо ей на грудь.       Ничего. Тишина. Пустота.       Как будто оглох. Ослеп. Сгорел. Он упал лбом ей в плечо и замер.       Сколько времени прошло, ему не было известно. Туман, обложивший сознание, позволял осознавать только текущее действие. Он помнил большой камень в руках, которым ковырял неподатливый дерн — до вечера. Помнил большие листы того растения, в которых была драгоценная влага. Помнил запах земли, крови и Марлы. Соленые на вкус капли, дрожащие на подбородке, которые он упрямо стирал грязной рукой. И белое безучастное лицо жены тогда, когда он тащил ее к каменистому углублению в земле.       Грязный пошатывающийся человек брел вдоль дороги. Куда он направлялся? Вперед. Прихрамывая и чуть подволакивая ногу, он упрямо шагал, глядя в землю, не обращая внимания на холодный ветер, плюющий временами листьями в лицо, на растрепанные волосы, лезущие в глаза. С той ночи больше никто не проезжал мимо, и Хан не знал, куда он движется и что за местность вокруг. Он решил, что нужно добраться до ближайшего поселения, а там будет видно.       Хотелось есть и пить. Хотелось лечь и умереть. Однако Хан поклялся самому себе, что он отомстит за Марлу, а до этого могила его не увидит. Он шел и бездумно жевал какую-то горькую траву, сорванную под ногами. Питательные вещества поступали в организм, помогая восстанавливать его. Воды Хан так и не нашел. Довольствовался росой и упрямством — не хотел уходить с этой дороги, хотя понимал, что если открыта охота, то такой путь — самый оптимальный для самоубийства.       Изнуренному телу нужен был отдых. Хан сел прямо на обочину и посмотрел на небо. Дни здесь кажутся чуть длиннее, чем он привык. Он списал это на капризы мозга и возможное свое географическое положение, однако интуиция подсказывала, что он неправ. Солнце снова клонилось к закату, разливая розовые и золотые лучи. Стало тревожно. Лес как будто примолк. Хан насторожился, прислушался.       Где-то вдалеке, откуда он пришел, раздался собачий лай. Потом еще один. Хан вскочил, поморщившись от боли, и рванул в лес. Бежать полноценно не получалось, мешали сломанные ребра и доломанное плечо — пока он нес Марлу, не обращая внимания на свое состояние, оно-таки сдалось. Сказалась нехватка важных веществ в организме за последнее время: методы медблока Энтерпрайза были очень эффективны. Сейчас он хромал и подпрыгивал, стараясь набрать хоть какую-то скорость. В таком состоянии смерть близка и желанна, но у него остался должок.       Если это Специальные Собаки питомника Косатрис***, то ему не уйти — вдруг понял Хан. Он вспомнил, как Ухура в одном из разговоров с ним упомянула про них. Эти собаки — плод генной инженерии и естественного отбора последних полутора сотен лет. Они даже не продавались — только сдавались в аренду на определенное время и только в комплекте с лучшими следопытами-людьми. Их не проведешь.       Хан привалился спиной к дереву, тяжело и сипло дыша и прижимая руки к поломанной груди. Решив хотя бы попытаться, он снова кинулся вперед, придерживая руку и двигаясь зигзагами и петлями по несколько десятков метров.       Несколько часов изнурительного бега по темнеющему лесу обеспечили горящие легкие, а затем выдохлись. С разбегу Хан зацепился за какой-то невидимый корень и полетел к земле. Успел подставить руку, покатился кубарем под откос и свалился с громким плеском воду. Ровно две секунды ушло на осознание местоположения, еще четыре — на проверку новых переломов, коих не оказалось. Тогда он перевернулся, увидел весело текущую воду и припал к ней, погрузив голову почти полностью, только редко выныривая для торопливого вдоха. Вдоволь напившись, Хан сел и прислушался. Собаки были слышны далеко, но лес обманчив. Во всяком случае, до кульбитов его траектории они еще не дошли. Он натужно встал и пошлепал по ручью вверх по течению, глубоко в душе чувствуя отголоски первобытного страха потери воды.       Утро принесло слипающиеся глаза и опушку леса. Не спал почти трое суток. Тем невероятнее было увидеть прямо на опушке покосившийся дом со скотным двором, хлевом и сараем, огороженный невысоким недавно крашеным забором.       Хан не стал выходить на солнце, а аккуратно и тихо двинулся вдоль границы леса, прячась в листве обильных кустарников. Ближе всего к лесу был скотный двор. Он пока пустовал, да ведь и рассвет еще только занялся. Дом был вполне обитаем. Первым раздался крик петуха — какой-то робкий. Замычала корова. Петух приободрился и выдал долгую громкую трель, заставив Хана насторожиться: если есть он, есть и хозяева. Аугменту нужна была еда и хоть какая-то одежда, а лучше еще и на несколько дней крыша лояльных (в идеале — отсутствующих) людей.       К хлеву подошел ребенок, открыл нехитрую задвижку и выпустил зверье: несколько кур, петуха — неторопливо выплывших первыми; пару свиней и красно-пеструю корову с обломанным рогом. Последнюю ребенок ловко захомутал за рога витой веревкой и уверенно повел прочь со двора в поле, начинающееся сразу после леса.       Перемазанный речным илом и береговой грязью, Хан раздумывал, стоит ли подождать еще и выяснить количество людей, или пойти и взять нужное прямо сейчас. Вариант просто попросить у людей кров и еду даже им не рассматривался: с его внешностью, точно подходящей под описание рядового аугмента, эти люди при первой же возможности сообщат о его местонахождении кому надо. Хан решил выждать. Беготня по полю или по реке, протекающей через поле, все равно выдаст его с головой, так что лучше пока посидеть тут.       Ребенок вернулся, видимо, привязав корову где-то в стороне. Одновременно с его возвращением во двор вышел мужчина, ушел к парадному входу, и через минуту оттуда раздался рев мотора какого-то древнего агрегата. Мальчик убежал в дом, вернулся с полными руками чего-то сыпучего и, с вороватой улыбкой оглядываясь на дом, кинул это в массу щиплющих траву кур. Птицы с громким кудахтаньем сбились в кучу, отбирая друг у друга лакомство, а ребенок, уже забыв про них, ласково почесывая свинью за ухом, что-то ей нашептывал.       Вернулся мужчина. Громко, чтобы перекрыть голосом шум от агрегата, он спросил:       — Павле, ускоро? Време же за жколу!       Ребенок обернулся, чуть не подпрыгнув при этом, и заторопился в дом:       — Ускоро, отац!       Хан тряхнул головой. Неужели этот язык не был заложен в его обучении? Память послушно подсказала: «Павле, скоро? Пора в школу! — Скоро, отец!»       Через десять минут дом опустел. Агрегат оказался чем-то вроде автомобиля, но движущегося на колесах и дымящего как осиновый костер. Хан, не веря удаче, приглядывался к занавескам: не шелохнутся ли где. Убивать, конечно хотелось, но не этих людей. Сейчас это было бы вбестолку.       Далеко в лесу раздался лай. Хан оглянулся и быстро, но бесшумно двинулся к изгороди. Преодолев ее, он оказался вне видимости из окон дома, зато как на ладони — из леса. Он присел, стараясь слиться со стеной хлева, и выглянул на дом. Решившись, подошел к двери, которую недавно закрыли люди, попробовал ее открыть.       Какая безалаберность с их стороны! «Нашим проще» — подумал Хан и двинулся вглубь дома. Прямо возле двери была кухня и вещь, явно похожая на холодильник. Хан сглотнул полный рот слюны. Прошел в главную комнату — пустую огромную залу со столом на несколько персон в середине. На столе были только две грязные тарелки, кучка крошек хлеба и пара кружек. Хан быстро осмотрелся. Он ясно видел парадный вход. Никого. Хан развернулся и открыл холодильник.       — Стоять, — раздался сзади высокий голос.       Хан перестал жевать и пару раз моргнул. Никого же не было. Начинает подводить слух?       — Руки вверх!       Хан аккуратно опустил калечную руку и поднял вторую. Немного оглянулся. Направив на него покачивающееся дуло ружья, на входе в кухню стояла босая женщина в одной сорочке. Как был, на одном колене, Хан повернулся к ней боком — шанс попадания ниже, да и надо оценить свою позицию. Первое, на что он обратил внимание — огромные глаза и вжавшуюся в плечи непричесанную голову. Он дожевал то, на чем остановился, одновременно, не моргая, бесстыдно рассматривая ее, надеясь смутить. Длинные волосы лезли в глаза. Он хотел было их убрать.       — Стоять! — взвизгнула женщина и качнула ружьем, отступив на шаг. Хан оценил шансы.       — Здравствуйте, — низкий голос раздался, казалось, прямо у нее в голове. Она вздрогнула, но ничего не сказала. Хан склонил голову чуть набок. Потом одним, текучим движением поднялся с пола и застыл. Женщина лишь, как завороженная, сделала еще шаг назад. «Человеческая самка» — сплюнул про себя Хан. Сделал шаг к ней. Она пискнула, но ружье еще чуть приподняла, теперь оно смотрело прямо ему в грудь. Шаг. Ее глаза стали как блюдца, не в силах оторвать взгляд от него, руки дрожали, но упрямо направляли ружье. Хан медленно, как будто знакомился с кошкой, поднял здоровую руку, взялся за ствол ружья и отодвинул его в сторону, став еще на шаг ближе. Она задрожала и разжала руки. Шаг. Она хотела отступить, но позади оказалась стена. Хан снова поднял руку и медленно, успокаивающе, нежно погладил ее по голове, не моргая, глаза в глаза. Ее дыхание стало ровнее. Он завел здоровую руку ей за голову и положил на плечо, навалившись на нее всем телом. Она расширенными глазами смотрела на него, но молчала: звать было некого. Он склонился к ней, вынуждая немного отстраниться, и дотянулся через плечо до подбородка. Мгновение — и рука резко дернулась назад, держа слабую голову. Хрустнули шейные позвонки, женщина тихо осела на пол. Хан тем же немигающим взглядом проводил ее сверху вниз и вернулся к холодильнику.       Ружье было незаряжено.       В холодильнике было немного; Хан решил взять остатки с собой. Обшарив большую комнату, он нашел ветхую застиранную одежку, больше похожую на тряпки для пола, но не увидел ничего подходящего на роль сумки и задумался. Взгляд упал на самку.       Взяв нож, он присел возле нее и аккуратно распорол сорочку снизу вверх и к рукавам. Тонкая, но прочная ткань ему понравилась. Стряхнув с нее труп как со скатерти, он положил ткань на стол, разгладил и уложил туда все съестное, что смог найти. Вышло немного, но времени и так было мало. Хан завязал все и пристроил за спину, как рюкзак. Тщательно обтерев то, к чему прикасался, он покинул дом.       Пытка отсутствием сна была древней, как сам мир. Шли четвертые сутки с телепортации, но с тех по он ни разу нормально не сомкнул глаз. Собачий лай слышался все ближе. Раны, голод, суточные перепады температуры. Аугменты, конечно, могут многое, но не все. Немного спасали найденные лохмотья: в них ночью было чуть теплее идти.       Треснувше-доломанное плечо срасталось нормально, да и ребра уже не так болели. Не хватало главного компонента — сна. От воды Хан ушел давно и бесповоротно, набрав с собой полную стеклянную банку — кроме стеклянной тары, в том доме ничего приличного не было.       Он снова путал следы, забирал далеко назад, сам страшась своей наглости. Таким, как он, был знаком страх, правда, в ином ключе, чем людям. Обычно люди от бесконечной боли в конце концов умирали или сходили с ума, а аугменты… Аугменты имели повышенную скорость регенерации, и этим все сказано. И люди, по опыту, были весьма жадны, дорываясь до самовосстанавливающейся жертвы.       Хан автоматически двигал ногами. Он знал, что рано или поздно собаки Косатрис догонят его. И приведут людей. Разум воспринимал эту мысль отстраненно, сотый раз перебирая варианты отрыва. Вариантов было два: чудом полностью вылечиться и освежиться вот прямо сейчас и припустить изо всех сверхчеловеческих сил напрямик в ближайший крупный город; или лечь и лежать, покорно ожидая участи пойманного аугмента. Варианты не были подходящими, поэтому Хан, уже неспособный бежать, упрямо брел по лесу, просто стараясь оставлять меньше следов.       Вечером Хан снял с плеч бывшую сорочку, без сил опустился на землю и тоскливо посмотрел на то, что осталось. Большой кусок сырой свинины, захваченный на всякий случай, давным-давно оттаявший и уже начавший источать запах. Он был взят на случай костра… Хан закрыл глаза и впился зубами в кровоточащее мясо. Оно не откусывалось, и порыкивающий от дикого голода, он все же по-звериному отрывал куски и глотал их, почти не жуя.       Остатки сорочки пошли на обувь: те медблоковские тапочки, какие были на нем вначале, уже развалились. Ветки кололи непривычные ноги сквозь ткань — неопасно, но неприятно. Хан почти вслепую брел по лесу, слыша все ближе злобный сосредоточенный лай. Глаза слипались на ходу. Послышался утробный волнообразный гул сверху. Хан посмотрел сквозь листву в небо, повел носом и прибавил скорости. Сзади он различал уже даже человеческие голоса. Расширяющаяся к земле полоса света прорезала ночную темень. Хан резко взял вправо, и, хотя мозг уже выносил вердикт «пойман», но ноги слушались только вопящее от животного ужаса сердце. Он физически чувствовал, как сжимается вокруг него кольцо людей, как несет псиной со всех сторон.       Перед ним возникло несколько человек, он вильнул в сторону. Напоролся еще на пару. Остановился, оглянулся       Окружен. Стволы непонятного оружия направлены отовсюду, и даже с неба машина, похожая на хвостатый джампер, направила на него дуло…       Короткая очередь прошлась прямо возле его ног: показывают свою силу. Как это характерно для людей. Волна воспоминаний, паники и ужаса накатила на Хана, он упал на колени и поднял лицо к небу, беззвучно моля его о смерти.       Кто-то из людей сзади, видно, изо всех сил приложил прикладом об затылок, и, уже проваливаясь в блаженное небытие, Хан вспомнил.       Косатрис не пахнут. Даже для аугментов.       Он очнулся от грубых голосов и резкой боли в незаживших костях, когда его поднимали, приковав к цепям, за руки.       — Стоять, тебе говорят, — немного раздраженно приговаривал один из мужчин, пытаясь поставить его на ноги: цепи от рук крепились не к потолку, а к стенам, позволяя лишь растянуть руки в стороны.       Сколько он был без сознания, Хан не мог представить. Внутренние часы показывали четверо суток, но состояние было такое, будто его поймали часов десять назад.       — О! Очнулся, молодчик! — резкий рывок за волосы, удивленные глаза парня лет двадцати. Хан заставил себя не жмуриться от страха и резкого запаха алкоголя, а, наоборот, исподлобья смерил парня взглядом. Тот вначале отпрянул, но потом молча доделал свое дело и быстро ушел. Хан уронил голову.       «Косатрис не пахнут!» — резко пришла мысль. Значит, это не те охотники, которых он ждал. Есть шанс? Возможно.       Послышались шаги. Хан скосил глаза. Прямо перед ним — метрах в трех — была дверь. Сейчас она была открыта: затаскивали кресло и маленький деревянный табурет. Вразвалку вошел лысый человек в черной футболке. Неторопливо, взором хозяина жизни, окинул Хана взглядом. Аугмент опустил глаза в пол. Зашел второй человек, принес с собой яркую желтую лампу и сел в кресло. Лампу он поставил на старый табурет.       Тот, что был в черной футболке, наклонился и легко подобрал с пола толстую трубу с коленом на конце. Хан непроизвольно сглотнул.       — Я еще не… готов.       Лысый вопросительно повернулся к сидящему. Тот пожал плечами и дал знак продолжать.       — К чему это не готов? — пробасил лысый с улыбкой.       — Ни к чему, — Хан остро чувствовал, как расходятся только начавшие срастаться кости.       — А к этому? — лысый почти без замаха ударил Хана трубой под дых. — Тоже, что ль, не готов? — и развязно заржал.       Хан закрыл глаза, переваривая удар. Нет, люди, ставящие целью поймать аугмента, кропотливо его лечат после поимки, при этом не давая полностью восстановить силы, а уж потом развлекаются в свое удовольствие. А у этих — Хан даже поморщился — ни ума, ни фантазии.       — Ты, когда готов будешь, мне скажи, пожалуйста, — продолжал лысый, замахиваясь.       Хан переступил от боли, но промолчал. Раздосадованный человек начал бить серьезно, раз за разом все сильнее, распаляясь от собственной безнаказанности. А Хан, периодически отключаясь от реальности, все больше убеждался, что он прав.       Лысый устал. Хан глотал кровь, не желая показывать слабость, и продолжал стоять на ногах. Надо было что-то с этим делать. Он открыл глаза. Лысый как раз проходил мимо, сверкая шрамом поперек левого запястья.       — Ты проник сюда не просто так, — лысый развернулся. — Скажи нам, зачем — и сможешь поспать. Хан суетливо подстраивал в мыслях последние факты.       — Помнишь, что такое спать? — лысый оскалился и замахнулся…       — Ты… моряк, — слабо прошептал Хан.       — Что? — рыкнул лысый, бесцеремонно хватая Хана за волосы и поднимая лицом к себе.       — Ты… моряк. Был влюблен… несчастливо, — просипел аугмент.       — Ну, что он сказал? — это тот, который был в тени.       — Сказал, что я служил на флоте… И у меня была несчастная любовь, — с изумлением протянул лысый.       — Что?       Хан торопливо облекал в слова всю очевидность, которую видел: свежие и давние одинаковые шрамы на щеках, запах женщины на нем и ноты третьего человеческого, мужского запаха, не принадлежащего двум…       — Что у меня в ванной нет электричества… И что моя жена спит с нашим соседом, — лысый явно не верил своим ушам и нагибался все ниже, давая все больше информации о себе.       Пряный запах сырой земли, застарелый, но стойкий, обновляемый.       — И? Гробовщиком… И? Если я сейчас пойду домой… Я их застукаю. Я знал, что-то происходит, — он взбудоражено кинулся к выходу и через пару секунд исчез в дверях. Люди, что с них взять.       Хан вздохнул с облегчением. Остался второй, наиболее опасный. Он начал разговор, не вставая.       — Итак, друг мой. Мы остались вдвоем. Ты не представляешь, как было трудно тебя найти, — он встал и неторопливо сделал пару шагов. Приблизился и, нагнувшись к Хану, за волосы подтянул его голову поближе к себе. — А теперь слушай. В Лондоне активизировалась подпольная террористическая сеть, они готовят массовый удар. Прости, боюсь каникулам конец, — он разжал пальцы и голова упала вниз. — Дорогой братишка, — Хана охватила нехорошая слабость. — Пора на Бейкер-стрит, — человек улыбнулся. — Шерлок Холмс.       Хан понял, что все это — хороший спектакль. Ярость шевельнулась в груди, но ее было еще рано отпускать.       — Ты уверен, что я точно тот, кого ты ищешь? — хрипло прошептал он. — Ты прекрасно знаешь, что это не мое имя.       — Теперь будет твоим, — назидательно сказал человек и отступил на шаг. — Привыкай.       — Что я получу? — прохрипел Хан.       — То, что всегда тебе предлагают взамен, — пожал плечами человек. — Семьдесят две жизни плюс еще одну — твою.       Твою ж криокапсулу, да за ногу. Хан обреченно опустил голову. Ноги, наконец, не выдержали и подогнулись. Пауза затягивалась.       — Хорошо. Если ты меня обманешь, я тебя убью.