***
Удача оказалась на стороне «Чёрной Жемчужины», как и попутный ветер. Дух корабля провожала взглядом «Летучий Голландец» из разорённой капитанской каюты. «Отличный корабль! — судачили на палубе. — Воистину, неуловимый! У неё точно крылья выросли!» Жемчужина и рада была принять комплимент на свой счёт, да только мешала твёрдая уверенность — Дьявол не отступается. Дэйви Джонс был хозяином на море, с этим нельзя было спорить, а банка, что вручила Джеку Воробью гадалка, могла задержать монстра или отвлечь, но отнюдь не остановить. Пока пираты во всё горло радовались отставшей погоне, хранительница не сводила глаз с горизонта, зная, что «Голландец» не сдался. Это лишь отсрочка. Ей бы переговорить с капитаном, предупредить его преждевременную радость, но, как назло, Джеку Воробью, довольно постукивающему пальцами по «священной банке» на капитанском мостике, и в голову не приходило наведаться в каюту. И потому духу лишь оставалось смиренно ждать. Ей виделась затянутая ночным туманом гавань в окружении множества огней. Горячий ветер раскачивал из стороны в сторону ослабленные шкоты и поддевал обвисшие фестонами паруса. Неподалёку у берега тихо хлюпали волны. Уже изрядно выгоревшая краска на бортах покрылась каплями росы, и под сапогами молчаливых солдат скользили выбленки штормтрапа. Полуночные визитёры пустующего корабля были скоры и точны в своих действиях: расплескали по трюму масло, процедили горючую дорожку по трапам наверх и высекли искру. Вспыхнуло моментально. Пламя ринулось вниз, а люди прочь. Шлюпка очень быстро удалялась. Огонь загудел, захрустел тонкими досками переборок, мигом заполняя трюм. Пожирал дюйм за дюймом, жадно и неистово, без всякой жалости. Нырнувший книзу порыв любопытного ветра лишь сильнее раззадорил его, и вот уже высоченные колонны мачт, что, казалось, подпирали облака, застонали в объятьях жаркого пламени. Перегорели тросы, и тут же хлопнули под бризом и огненным смерчем расправленные, точно крылья, паруса — чтобы затем обратиться в нарисованные пламенем знамёна, опадающие, признающие поражение. Жемчужина стояла в центре верхней палубы, опустив руки и расправив крылья за спиной. Под её ногами разверзся раскалённый ад. Корабль стонал и выл. Гарь удушала. От звонкого треска погибающей древесины закладывало уши. А хранительница запрокинула голову, цепляясь взглядом за топы мачт, что растворялись во мгле: огонь настойчиво карабкался вверх и не сдал бы своих позиций, если бы в трюм не хлынула вода, стальной хваткой моря утягивая корабль на дно. За зрелищем, от которого в бухте было светло, как днём, наблюдали едва ли не все. Но двое были особо важны. Один, заложив руки за спину, с тенью улыбки на холодном лице разглядывал озарённую пожарищем гавань с высоты балкона в здании управления Ост-Индской торговой компании. Другой, позабыв про адскую боль от выжженного клейма на запястье, будто снова горел, сгорал заживо вместе с кораблём, вцепившись в холодные решётки крошечного окошка тюрьмы… Жемчужина резко вскинула голову. На море что-то происходило. Раньше, чем мистерия сумела распознать, что за сила надвигается на ничего не подозревающий корабль, раздался мощный толчок. «Священная банка» разлетелась в дребезги. «Нет, не рифы», — мысленно ответила Жемчужина на перепуганные восклицания с палубы. Киля коснулись холодные щупальца. «Это кракен!», и десятки голосов тут же подхватили и разнесли этот крик по всем закуткам корабля. Джек Воробей не послушался, не сбежал — из гордыни, смелости или врождённого упрямства, — и теперь был обречён на встречу с неизбежностью. Но всё ещё не сдавался. Как и остальные на борту: шумели, кричали, суетились, наскребали в кулак остатки храбрости и готовились дать бой. Ухватить отчаянную попытку отсрочить смерть. «Бездушным тварям вроде тебя чужды привязанности, забыла?» Дух подошла к самому краю палубы и глянула в кипящие под днищем волны. Судьба корабля зависела от тех, кто был на его борту. Должна была зависеть. Жемчужина медленно подняла голову. Она не видела, но знала, там, вдалеке, Дьявол готов с упоением наблюдать за бойней, заранее зная, на чьей стороне окажется победа. Если только не… Дух плавно опустилась на одно колено, закрывая глаза, бережно коснулась ладонью палубы. В тот же миг всё исчезло: крики, топот, грохот орудий. Исчезли щупальца, скользящие по бортам. Перед её взором не было ничего — лишь бескрайняя гладь моря. Мили стремительно проносились перед ней, она подбиралась всё ближе, ногтями впиваясь в палубные доски. «Летучий Голландец» призраком двигался по волнам. Бросать вызов Дьяволу… Лишь безумец пойдёт на такое. Её губы едва заметно зашевелились: — Джонс! Нет души более проклятой, чем твоя, и мои слова для тебя, что вода, но знай — я не сдамся! Я не уступлю тебе ни дюйма своего корабля! Ты не получишь никого из тех, кто защищает его. Не получишь его капитана! Знай, я иду против тебя. И мне не страшно. Когда бы ни кончилось моё существование, когда бы ни исчезла я, — знай! — не будет тебе покоя! Ни на этом свете, ни по ту сторону горизонта! Ты можешь обрушить на этот корабль ярость Бесконечных Вод, но её же ты и получишь в ответ. Может, я и не смогу спасти корабль, но сможет его капитан! Увы, ирония судьбы заключалась в том, что в тот самый момент, когда хранительница корабля осмелилась дерзить Морскому Дьяволу, его капитан, не подозревая об искренней вере Жемчужины в его способности, под шумок сполз по штормтрапу в шлюпку. Пока охваченная ужасом команда готовилась обороняться от морского чудища, заряжая пушки и хватая всё, что могло бы сойти за оружие, Джек Воробей вовсю работал вёслами, чтобы скорее добраться до острова Креста. Где-то в глубине души пират знал, хоть и совершенно не хотел в этом сознаваться, что «Чёрной Жемчужине» ни за что не выстоять против кракена, что рано или поздно выпущенная ярость Джонса возьмёт своё. Может, потому и надеялся на сердце из сундука Мертвеца. Знала это и Жемчужина. Надежда — то, что порой делало людей стократ сильнее, что в тот момент помогало пиратам действовать единой отлаженной командой и бороться с паникой, — была ей неведома. Дух понимала, что люди, какими бы храбрыми и сильными они ни были, неминуемо потерпят поражение перед кракеном. Без её помощи. Было ли у неё право на это или же нет, но Жемчужина приняла решение. Нет, она не уступит ему. Ни дюйма своего корабля, ни щепки. Не отдаст Джонсу корабль. Не отдаст своего капитана! И даже если ей суждено исчезнуть в этот день, она до последнего будет сражаться, чтобы дать Джеку шанс. Что может это морское чудище? Лишь крушить и ломать, у него нет ничего, кроме слепой ярости. У неё же есть гораздо больше. Дух перенеслась на верхнюю палубу в самый центр хаоса, готовая противопоставить силе кракена собственную, что полнила её существо, пронизывала, точно густой сетью, хотя Жемчужина и не понимала, что это за сила, чем порождена или кем дана ей. Воздух пропитался страхом и потрескивал от резких командных голосов. И голоса Джека Воробья среди них не было. Нимфа быстро обернулась, и её взгляд тут же поймал лодчонку, одиноко покачивающуюся на волнах на полпути к суше. Он ушёл. В самый последний момент. Не о том ли она просила?.. Шлюпка тяжело, но всё же неминуемо отдалялась от обречённого корабля. А Жемчужина не сводила с неё глаз — когда из воды поднялись гигантские щупальца, когда поползли по бортам, оскверняя смольную краску ядовитой слизью, когда уровень человеческого ужаса достиг пика, когда от стука сердец можно было оглохнуть… Звучали голоса. Один её собственный: «Брось и беги прочь. Спасайся!». Другой — голос Джека, упрямый и дерзкий: «Вместе и до конца, дорогуша». Как странно и неправильно, она — порождение морских сил и людских легенда — чувствовала… сожаление? Если это вообще возможно. Что-то невидимое сжимало её изящную шею, заставляло стискивать зубы, и, как бы отчаянно ни пыталась нимфа ухватить за эту неосязаемую удавку пальцами, новое ощущение никуда не пропадало, лишь становилось сильнее с каждой секундой. И вдруг, словно бы очнувшись, словно бы вспомнив о чём-то крайне важном, Жемчужина решительно тряхнула головой, через силу уводя взгляд от одинокой шлюпки. Кракен подбирался к шпигатам. Хранительница плавно запрокинула голову, закрывая глаза. Над кораблём зазвучала тихая диковинная песнь — её никто не слышал, но нутром каждый ощущал пропитанные силой слова на неизвестном наречии. Noh mede diu ohmare-o Noh de me-o se ya noeh. Noh mode yo ohmare-o Ovamieh se ya noeh. Голос её был полон печали и преждевременной скорби, словно она уже потеряла всё и с трудом выводила прощальную песнь, взирая на осколки того, что некогда было ею. Жемчужина слилась воедино с кораблём, пропуская через себя мощь заклинания. Магия просачивалась сквозь щели, проникала сквозь волокна канатов, впитывалась в доски, покрывала корабль от киля к топам мачт невидимой человеческому глазу пеленой, сотканной будто из лунного света. Глаза мистерии вспыхнули бушующим в ночи штормом. Кулаки сжались, впиваясь ногтями в ладони. «Огонь!» Залп шестнадцати орудий. Грохот опадающих на палубу щупалец. Жемчужина провожала сползающие за борт конечности холодным взглядом: она слышала, нутром ощущала дикий вой раненного монстра — полный боли и стократ большей ярости. Кракен уже был проклят услужением Джонсу, отдан ему морской богиней то ли на милость, то ли на растерзание, и был посланником его гнева, но теперь кипящая злость стала его собственной, теперь у «Чёрной Жемчужины» не осталось ни шанса. Каково бы было человеку сознавать такое? Люди на борту пиратского фрегата боялись и, при этом, нарочно не хотели признаваться в собственном бессилии против кракена, будто бы это могло что-то изменить. Жемчужина не понимала, почему они не пытаются сбежать, бросить корабль, а намерены сражаться до последнего, в глубине души понимая, каков будет исход. И дело было даже не в отсутствии уцелевших шлюпок. В том, что ей ещё было неведомо. Свою же участь хранительница приняла как данность. Вторую атаку кракена Жемчужина почувствовала куда раньше, чем гигантские щупальца коснулись корпуса. Смрад и тьма надвигалась стремительно и неминуемо. Нимфа поднялась, сжимая в руках невидимые тросы. И вот на корабль обрушилась ярость морского чудовища. Разъярённое, безжалостное, оно желало уничтожить фрегат до основания. Осклизлые конечности метались по отсекам, крушили бимсы, ломали пиллерсы, как тростинки, срывали настилы, сгребали орудия, точно сор, оскверняли каждый угол, каждый закуток. От грохота конечностей, от хруста досок на палубах, от звонкого треска рвущегося такелажа закладывало уши: этот хаос звуков подавлял отчаянные вопли и панические крики столкнувшихся со всей мощью кракена, а потому беспомощных моряков. Каждый удар заставлял Жемчужину вздрагивать, но она не двигалась с места, все силы направив на то, чтобы как можно дольше удержать корабль на плаву — не дать монстру пробить обшивку под водой, не дать утянуть на дно. Не позволить сдаться ни судну, ни его защитникам. Молниеносно вскинув руку, она вонзила сотни острых, как лезвия, обломков в крушащие верхнюю палубу щупальца. Кракен выл и накидывался вновь, в слепой ярости раз за разом натыкаясь на сопротивление Жемчужины. Корабль стал для неё единственным важным во всём происходящем, потому нимфа не замечала тщетных попыток команды с Уильямом Тёрнером во главе дать кракену отпор. «Прочь!» — вторили ей воющие под натиском балки. Кракен ворвался в капитанскую каюту. Жемчужина резко обернулась, тьма в её глазах полыхнула гневом, а в следующий миг рухнул магический барьер и морское создание обрушилось на беззащитный корабль. Кругом царил пропитанный смертью и отравленный ужасом хаос. Люди бы справедливо сочли это Адом. Кровь мешалась с щепками и порохом, её запах — с гарью и морским бризом, её вкус — с тленом и солью. Дым разъедал глаза, крики оглушали. И скорая смерть была повсюду в жутком обличии крушащих всё без разбору щупалец. Но в ту минуту Жемчужине не было до этого всего дела. В её нарисованных ночной тьмой глазах ярко отражалось безмятежное лазурное море, густо-зелёный холм острова Креста у горизонта и крошечная, точно игрушечная, шлюпка — теперь на пути к кораблю. Нимфа направилась ближе к борту, ступая босыми ногами по обломкам, не замечая разламывающихся над головой реев и падающих прямо перед ней людей. Что-то зарождалось внутри неё: столь же могущественное, как и непонятное. И с каждым шагом это нечто становилось всё ощутимее, будто бы подменяло собой её существо. Мощь его была достаточна, чтобы — пусть на короткий миг — вырвать Жемчужину из реальности происходящего, словно в этот миг исчезло всё, кроме неё и шлюпки на волнах. Этот миг стоил паруснику фор-брам-стеньги, трюма и широкой трещины вдоль киля. Щупальца обвивала грот-мачту… Жемчужина улыбнулась — удивительно спокойно, совершенно неуместной для творящегося ужаса улыбкой. Плавно, как по волнам, провела руками, от оконечностей корабля к середине. Затем хлопнули расправленные крылья, и бриз, словно бы выбравшийся из-под них, нырнул в паруса, качнул корабль, выдирая из вспененных вод. «Убирайся!» — вскричала Жемчужина, так громко, так чисто, что клич этот услышали все, но не придали значения, не до него было. Взметнулись в разные стороны руки, впились тросы в беснующиеся конечности, удерживая, пусть и на мгновение, выплёскивающееся зло. Беззвучно залепетали губы. От мощного удара с хрустом разлетелись рычаги кабестана, сеть с бочонками рома и пороха ухнула вниз, но Жемчужина в мгновение ока подхватила перед собой невидимый канат, заставив ловушку зависнуть над палубой. В щупальце воткнулся обломок реи, она взвилась и, переваливаясь по палубе, сползла за борт. Бой шёл к неминуемому поражению, но мистерией овладело неоправданное ликование, и при взгляде на разорённый корабль не было скорби, лишь безумная пугающая улыбка создания, готового идти до конца. Жемчужина неосознанно воспарила над палубой, стискивая зубы. Тем временем Джеку Воробью, что стирал в кровь ладони, спешно возвращаясь к «Чёрной Жемчужине», трепещущей в смертельной хватке кракена, было страшно не то что до стука зубов, но до мерзкой в своей раздражительности непроходящей икоты. Он озлобленно молотил вёслами по воде, проклиная Беккета, Джонса, компас, смекалистого командора, остатки собственной совести и вообще всё и вся, что имело хоть какое-то отношение к происходящему. Держа курс на корабль, Джек всё ещё вёл с собой спор, мол, всё равно до берега не успеть, какой уж там отыскать в джунглях этого мерзавца с украденным сердцем, и кракен настигнет, как пить дать, от чёрной метки никуда не деться, так уж если погибать, то со всеми, да и значение совести уж явно переоценивают… Правда, отчего-то путь обратно давался куда легче. Наверняка, в течение угодил какое-нибудь, если таковые бывают на мелководье… Когда же до уха пирата стал отчётливо доноситься трескающийся грохот и крики, забылись и ноющие руки, и горящие огнём ладони. Джек — по какой-то даже ему неведомой причине — с утроенным усилием устремился к своему кораблю, точно был его единственным спасением. И страх то ли отступил, то ли приелся, но теперь всё внимание капитана было приковано к болтающейся против волн «Чёрной Жемчужине», что с каждой секундой становилась всё менее похожей на прекрасный фрегат о чёрных парусах, его отраду и гордость. Терять нечто ценное всегда непросто. Терять, пожалуй, самое ценное, да ещё и не попытаться что-то сделать — поистине невыносимо. Уже в нескольких ярдах от борта, так близко, что в лицо прилетали капли воды с гигантских щупалец, Джек для чего-то проверил пистолет: заряжен. На корме за бортом болтался канат с обломком рея, наверное, крюйс-стень-фордун, что ещё надёжно держался за руслень, а потому по нему легко удалось вскарабкаться на борт. «Жемчужину» качало из стороны в сторону, точно игрушку-трещотку в руках неугомонного ребёнка, и Воробей упал прежде, чем успел стать на обе ноги. «Ух ты!» — радостно ухмыльнулся он, обнаружив почти под носом уцелевший сюртук. — «Эх, треуголку бы…» Сориентироваться в ситуации Джек успел за время двух отчаянно громких выкриков Тёрнера: «Элизабет! Стреляй!». Кэп отточенным движением накинул китель и шагнул в сторону трапа… Жемчужина внезапно согнулась пополам, будто бы от боли, но это было куда большим. Кракен разломил киль. Нимфа судорожно обернулась, ища глазами Джека, чувствуя его присутствие. Но прежде, чем её взгляд сумел отыскать фигуру капитана на полуюте, хлопнул одинокий выстрел, а затем грянул взрыв. Кракен отступил. Вновь. Люди отвоевали отсрочку в несколько минут. Растягивая момент ужаса. Получая призрачный шанс на спасение. Огонь жёг её тело. Поражая, повергая в оцепенение. Это было совсем не похоже на тот раз, когда корабль, и вправду, был объят пламенем. Теперь она, действительно, сгорала, чувствуя жар огня, восторгаясь этому и утопая в невыносимой боли. Когда Жемчужина открыла глаза, светло-сапфировое небо затянула тёмно-серая дымка. Хранительница никогда не задумывалась, что ждёт её, когда падут оковы проклятья, когда минует тринадцать лун… Обыкновенно люди рассуждали о схожем, о небытие. И теперь ей казалось, что сейчас она так близка к этой грани. Ощущение реальности и осязаемости окружающего мира мешалось со сладковато-горьким привкусом бездонной пустоты, что так манила обещанием обрести тот самый покой. Ей так хотелось шагнуть за грань, освободиться от всего, но что-то словно бы мешало ей, не отпускало. Корабль едва держался на плаву. Плавно разжимая пальцы, нимфа пыталась понять, кто же она, что значит для неё этот миг, приносящий такие муки. Но кругом был лишь гул, сотканный из тысяч голосов — человеческих ли? — из него было невозможно вытащить что-либо, как и из пустующего неба. Ей хотелось избавиться от него, выбраться, ощутить обещанную Пустотой свободу… «Ты свобода!» — прозвучало так отчётливо, так ясно и правдоподобно, что Жемчужина тут же вскинула голову, надеясь увидеть его. Её капитана! Джека! Она помнила, он вернулся. Она чувствовала сейчас его присутствие и почему-то без всяких сомнений знала, что он и есть то важное, что не отпускает её в Пустоту. Ветер донёс тихие голоса, мягкие, словно эхо. Внутри хранительницы боролось два желания — ощутить покой и увидеть Джека. Такие разные. Такие неправильные. Она хотела двинуться навстречу, но не смогла сделать и полшага, обессиленно падая на колени. Джошами Гиббс буквально подскочил к спускающемуся с полуюта Воробью: — Кэп, что дальше? Жемчужина медленно обернулась к ним, вернее, к Джеку. Ей так хотелось услышать от своего капитана, что всё кончено. Но он сказал иное: — Покинуть корабль. Все в шлюпку. — Но, Джек… — ошарашенно проговорил старпом, — «Жемчужина»! Капитан обвёл быстрым взглядом надломленные мачты и практически стёртый в щепки фальшборт и серьёзно ответил: — Всего лишь корабль. Хранительница смотрела на Джека Воробья, верного старпома и горстку выживших с привычным ей — но в ту секунду отчего-то удивительным — спокойствием. Затем и вовсе медленно отвернулась, спиной припадая к фальшборту. Голоса и спешные шаги звучали всё тише, всё дальше, всё иллюзорнее. «Всего лишь корабль». Джек мог бы повторять это сколько угодно, но так бы и не убедил — ни её, ни тем более себя самого. «Всего лишь…» Нет, не для Джека, не для её капитана, Жемчужина знала. От неё Воробей не мог скрыть боль в своём голосе: пирату бы совершенно не понравился тот факт, что мистерия прекрасно, как никто другой, понимала, насколько ему, на самом деле, невыносимо покидать корабль, отдавать на растерзание питомцу Джонса и, что самое отвратительное, лишь ради того, чтобы отвлечь внимание. Пожертвовать самым ценным и всё равно сохранить на ладони треклятую чёрную метку. И всё же Джек Воробей уходил. Должен был или пришлось? Какая теперь разница? Жемчужина, как заклинание, одними губами повторяла: «Это правильно», тщетно стараясь перекричать голос в голове, что убеждал её в обратном. Убеждал, что это не жертва, а банальная человеческая трусость. И что её выбор был напрасен. Внезапно ей стало… страшно? Пустота и безмятежная тьма в ней уже не манили, а отталкивали. Ей было страшно идти в никуда. Но куда страшнее — понимать, что они прощаются навсегда. Тьма заполняла взор, обволакивала, мерно отделяла от реальности, покрывала терпким дурманом безвременья, даруя ощущение первозданности, того мгновения, когда Жемчужина впервые ощутила пропитанный солью и свежестью бриз, что будто бы наполнил тогда её существо и — свободный и стремительный — больше никогда не покидал. А Джек Воробей тем временем провожал отчасти удивлённым, отчасти понимающим, отчасти возмущённым взглядом Элизабет, упорно тянул на губы самоуверенную улыбку, но уже осторожно принялся дёргать защёлкнутые ею кандалы на запястье. Затем по воде хлюпнули вёсла. «Поцелуй! — саркастично ухмыльнулся кэп про себя. — И верно, мистер Гиббс, баба на корабле к беде!» В разгромленном трюме гулко булькала вода. Жестокая ирония? Рок или справедливость? Так или иначе, как и велят неписанные обычаи, капитан обязан был пойти ко дну со своим кораблём. Джек с грустной улыбкой провёл по стволу мачты, что с одной стороны проела глубокая трещина. Ему многое пришлось пережить, случалось всякое и друзей терял, но никогда в жизни на душе не было так гадко: то ли на смертном одре совесть пробудилась, то ли осознание собственной оплошности в споре с эгоистичной натурой принялось искать виноватых, то ли вымещать зло на неподдающихся кандалах было бесполезно… Стоя посреди палубы, среди мёртвых, среди груды обломков, когда горло царапала гарь, Джек поймал себя на неуместном, относительно правильности расставленных приоритетов, желании — увидеть Чёрную Жемчужину. И заодно скрасить мрачное одиночество. Скорее всего, недолгое. А что, если её — прекрасной девы с бездонными чёрными глазами — никогда не было, а все видения и ночные разговоры лишь бредни помутившегося рассудка?.. Но как же хотелось, чтобы именно сейчас видение стало реальностью. Метал наручников жёг запястье, Джек шипел от боли, но сдаваться даже и не думал. — Ты остался. Пират вздрогнул, завертел головой во всех направлениях, активно пытаясь отыскать ту, кому принадлежал этот тихий и кажущийся совершенно ненастоящим голос. Сердце колотилось так сильно, что Воробью понадобилось несколько лишних глотков воздуха. И её он увидел не сразу. Жемчужина стояла… нет, вернее, парила над досками палубы чуть в стороне у фальшборта. Теперь её бледность была, поистине, мертвенной. Джек подумал, что одно неверное дуновение и её развеет, словно утренний туман. На коже не осталось живого места, как, похоже, и сил у неё, чтобы чувствовать боль. Снова Джек не знал, что делать или что говорить. Да и стоило ли. Капитан с трудом протолкнул застрявший в горле корм, неуклюже повернулся, и тогда взгляд хранительницы скользнул к кандалам. Она промолчала, а в голове пирата кто-то громогласно выплюнул с язвительностью: «Ха, остался?». — Эм… гхм… — неловко подал голос пират. — Я… пожалуй… — Жемчужина подняла на него глаза, и один этот взгляд Джека точно к стенке припёр: её глаза по-прежнему таили мощь океанских глубин. — Прости, — наконец проговорил он, поведя рукой, — что хотел тебя бросить. Правдивое признание далось не так просто, как звучало в голове. Слова будто цеплялись за что-то, вываливались ломанно, как разбившееся стекло из рамы, а крепкого помощника в бутылке рядом не было. Однако люди обязаны быть честными на пороге смерти. И Джек Воробей был честен с ней. Всегда. И только с ней. А Жемчужина молчала, замерев, точно была где-то явно не здесь. Капитан дёрнул цепь несколько раз, словно ожидая, что оковы падут сами собой. Джек с горечью понимал, времени у него нет, и пытался использовать любой шанс. Подцепил саблей фонарь, шибанул его о мачту, облил кисть руки маслом — но наручники сидели крепко. Натужно скрипели зубы, позвякивали цепи, и вдруг к ним подстроился её лёгкий, как порыв утреннего бриза, голос: — Я ни о чём не жалею. Джек обернулся к хранительнице, не совсем понимая, что она имеет в виду, но абсолютно веря её словам, ибо голос был полон удивительно решительной искренности. А Жемчужина словно бы сообщила ему самое важное, что требовало от неё времени собраться с духом, и теперь медленно опустила рассеянный взгляд к кандалам. — Я помогу, — растаял в воздухе слабый шёпот. Воробей растерянно замер, отчаянно борясь с приступом преждевременной радости. Её плавные мягкие движения Джек не видел, а скорее ощущал каким-то шестым или седьмым чувством. Хватка наручников на запястье ослабла, кэп поднатужился, испепеляя оковы взглядом, и через несколько секунд затаённого дыхания его рука выскользнула из кандалов. Пират едва не подпрыгнул от счастья, а ликующую улыбку и вовсе сдерживать не собирался. В голове мгновенно пролегла нить маршрута, чтобы убраться поскорее и подальше. Остался пустяк — с места сдвинуться. Но его словно придавило чем-то. Улыбка сползала медленно и неохотно, края усов обвисали, меркли торжествующие огоньки в глазах, спина покрывалась холодным потом. Неповоротливо, точно тело окаменело, Джек обернулся к Жемчужине. И её глаза дали ответ. Она чувствовала это: разломанного киля касаются холодные осклизлые щупальца, извиваясь, ползут выше, поднимаются по смольным бортам, отравляют дерево зловонной слизью. Широко распахнутыми глазами Жемчужина глядела на своего капитана, понимая, что впервые за своё существование — задыхается. Нужно было, она хотела так много сказать — теперь, но не могла. Ей хотелось кричать во всё горло: от своей беспомощности, от горя, боли, страха и всего того, что не должна была чувствовать. Но вместо этого лишь смотрела Джеку прямо в глаза, боясь даже на миг оторвать взгляд. Джек глядел в ответ и впервые с момента их знакомства видел в этих чарующих глазах куда больше, чем бездонную тьму, сравнимую с глубинами морей. Корабль накренился, поскакал по палубе одинокий бочонок, сиротливо прижался к капитанскому сапогу. Время застыло. В первый и последний раз. Между жизнью и смертью, между зловонной пастью дьявольского чудища и дрожащим взглядом иссиня-чёрных глаз. С чего-то вдруг пират поймал себя на совершенно несвойственной ему мысли: «Всё так, как должно быть». Будь у него больше времени, Джек бы с радостью поспорил с самим с собой на тему покорности Судьбе… Но времени не осталось. Не на это. Он не был героем — в этом не стыдно признаться, ведь ценность собственной жизни куда важнее. Но он вернулся, хоть чувство самосохранения исходило пеной от ярости. Вернулся, потому что стало стыдно убегать и бросать её один на один с кракеном. Вернулся, чтобы пойти ко дну, чтобы Судьба посмеялась над всеми его аргументами. Губы нимфы были недвижимы, но Воробей отчётливо услышал: «Я горжусь тобой, мой капитан, и буду с тобой до конца». Жемчужина таяла, исчезала, на его глазах, протягивая руку для невозможного касания, но даже в тот миг была прекрасна, изящна и вместе с тем грандиозна — другого слова бы он не подобрал. Было ли это заложено в её природе или она, действительно, не сдалась, не позволила Джонсу сломить себя? Всерьёз задумавшись над этим вопросом, капитан Джек Воробей смело обернулся к нависшей над фальшбортом разинутой пасти чудовища. Кракен не жалел ярости для «Чёрной Жемчужины», и ни одно, даже самое страшное проклятие, не было и вполовину столь жестоко. Капитан ушёл на дно со своим кораблём, — как и велят неписанные обычаи, — и с его хранительницей.-3-
10 марта 2015 г. в 21:34
Когда команда «Летучего Голландца» вместе с капитаном исчезла с «Чёрной Жемчужины», и пока доблестные пираты отходили от ужаса, а Джек Воробей гневными речами заставлял их приняться за работу и держать курс на Тортугу, в дальнем отсеке трюма загорелся покрытый толстым слоем паутины фонарь. Тусклый свет едва разогнал плотную темноту, а женского силуэта и вовсе побоялся коснуться. Дэйви Джонс брезгливо сделал несколько тяжёлых шагов по трюму и обернулся:
— Дай-ка угадаю, — растянул он, — решила сделку заключить?
Из темноты блеснули глаза.
— Нет. Предлагаю обмен. — Хрупкая фигура нимфы обретала резкие, будто бы, правда, точёные из дерева, очертания.
— Хм, — изрёк Джонс и закурил трубку, не сводя с духа насмешливого взгляда.
Её голос звучал по-прежнему сильно:
— Возьмёшь корабль. И меня. Воробью простишь долг.
Дэйви Джонс громко фыркнул.
— С каких это пор вам дозволено вмешиваться в судьбы людей? — строго спросил он, намеренно обобщая и не называя хранительницу кем-то конкретным, подчёркивая: она лишь частица моря, такая же незначительная, как песчинка на дне, и безвольная, как планктон. Жемчужина лишь приподняла подбородок. Выпустив клубящуюся струю дыма ей в лицо, капитан «Голландца» подошёл к ней вплотную, несколько раз дёрнул щупальцами и, наклонившись к её уху, выразительно поинтересовался: — С чего это такая преданность?
Нимфа глядела сквозь него, не шелохнувшись, не дёрнувшись от прикосновения щупалец.
— Не твоё дело.
Джонс выровнялся, прищурился и глянул ей в глаза: в отличие от остальных, Морской Дьявол не видел в них ничего, кроме выразительной темноты и пустоты.
— Ба! — воскликнул он, и щупальца его подпрыгнули. — Да эта птаха дорога тебе! — Дым смешался с издевательским смехом. — Потому предлагаешь себя вместо него? — Джонс пристукнул клешнёй. — Бездушным тварям вроде тебя чужды привязанности, забыла? — ядовито напомнил он и вновь зашёлся смехом.
Жемчужина медленно моргнула, взгляд плавно сместился к Джонсу.
— И вроде тебя.
Свистящий смех тут же оборвался. Водянистые глаза капитана полыхнули гневом, что-то звонко булькнуло в его «бороде». Один этот его взгляд мог стоить десятка словесных проклятий, но Жемчужина стояла ровно, и единственное, что чувствовала, — запах гниения.
— Кем ты себя считаешь? — резко возмутился Джонс, а затем чему-то ухмыльнулся, и щупальца на его лице успокоено обмякли. — Нет, — протянул Дьявол, — Джек Воробей получит своё до последней капли, сполна. Сто душ ему не набрать за три дня, а, когда придёт срок, я устрою ему чудный приём! — с одержимой радостью заверил Дэйви Джонс и, выпустив напоследок пару колец дыма, направился прочь.
— Стой, Джонс! — вспыхнула Жемчужина, но тот просто растворился в темноте. Затрепыхалось пламя в фонаре. Хранительница медленно перевела на него взгляд. Огонь извивался, дрожал, но успокаивался. В следующий миг звонко захрустело стекло, и от фонаря остался лишь покорёженный кусок металла. Тьма заполнила трюм.
Джек Воробей о подобной встрече и о присутствии Джонса на борту и не догадывался, иначе бы ни следа не осталось от его довольной удачным стечением обстоятельств улыбки. Он беззаботно постукивал пальцами по кружке, разглядывая ночь за окном: шторм всё ещё не утих, но капитан был вполне спокоен.
— Он придёт за тобой.
Жемчужина объявилась внезапно, так что Джек от неожиданности шарахнулся в сторону, выронил кружку, шибанулся коленом о комод и громко воскликнул:
— Дьявол тебя забери! — Она непонимающе склонила голову на бок. — Перестань являться, точно призрак!
— Но… я почти призрак, — растерянно пробормотала Жемчужина.
— Почти! — Воробей поймал это слово в воздухе двумя пальцами и кивнул: — Разница существенна. Уж поверь. Особенно для столь прекрасного создания, — чарующе заулыбался пират. — Но, быть может, дорогая, если ты в следующий раз постучишь или, скажем, скрипнешь доской, я не приму тебя за… всякую нежить.
— Ты и так меня за неё не принимаешь, — совершенно спокойно возразила мистерия.
— Нет… То есть, да. — Кэп закатил глаза. — В смысле, не принимаю сейчас, потому что, должен признаться, что ожидал тебя, но, если взять в целом и учитывая некоторые обстоятельства, твоё неожиданное появление можно расценить как попытку произвести впечатление, ну а я как человек, верящий в приметы, в самом деле могу принять тебя, прошу извинить за сказанное, принять тебя за… нечисть. — Джек Воробей умолк и, подведя глаза кверху и слегка шевеля губами, перебирал в голове сказанное.
— Не можешь, — спустя несколько секунд отрезала Жемчужина. Она тряхнула головой. — Мы говорим не о том. Джонс, он придёт за тобой.
Капитан Воробей усмехнулся, поднимая с палубы кружку, и с сожалением глянул на разлитый ром.
— Нет, — пират зубами выдрал пробку из бутылки и, прицелившись, плюнул её точно в старинную вазу в углу, — он дал мне три дня. — Ром вновь забулькал в кружке.
— Тебе не найти людей за три дня. — Воробей поднял задорный взгляд, но Жемчужина не дала ему поспорить. — Даже на Тортуге.
— Но попытаться стоит, — с усталой улыбкой развёл руками Джек. Странно, размышлял он, Жемчужина и не думала упрекать его в том, за какую цену он собирался выкупить свою душу у Дьявола. Даже в глазах Джошами Гиббса, человека далёкого от моральных идеалов, читался тусклый, но всё же укор в избранном способе: старпом молчал потому, что, откровенно говоря, не верил в успех всей затеи и предполагал, что Дэйви Джонс затащит Воробья за шкирку на «Голландца» следом за сотней прощелыг и Уиллом Тёрнером. А Жемчужину же это вроде бы устраивало. Может, подумал Джек, в ней говорит её предназначение — сохранить корабль любой ценой. На самом же деле, в тот момент о корабле Жемчужина думала в последнюю очередь.
— Почему ты не послушал меня? Почему не побежал? — прошептала она одними губами.
— Не брошу же я тебя на произвол судьбы! — возмутился капитан Воробей и добавил серьёзным тоном, глядя на хранительницу сквозь лёгкий прищур: — Я продал душу и гонялся за тобой десять лет не для того, чтобы вновь потерять.
Жемчужина или не захотела, или не успела ответить: корабль выбрался из бури, и взошла яркая луна. Дух знала, ей не удастся переубедить Воробья — удивительно упёртого в некоторых случаях.
Джек ещё долгое время, до глубокой ночи провёл за картами, уткнувшись в параллели невидящим взглядом. Мысли упорно возвращались к ней. Бежать и спасать собственную шкуру — для Воробья это был естественный и ничуть ни оскорбительный выход, да только в этот раз кэп нарочно гнал размышления о побеге прочь из головы. Жемчужина порой пугала, порой осаживала его так внезапно, — даже и не помышляя о подобном, — и совершенно точно не подходила ни под одну известную ему категорию дам, и при этом… вроде как заботилась о нём. Привыкнуть к этому было труднее, чем к бездонному взгляду её глаз. За все годы Джек прочно уяснил правило: лучший спаситель — ты сам. Он привык сам сражаться за собственную жизнь и выпутываться из немыслимых, но так необходимых пиратскому духу передряг. И теперь он бы не поступил с ней так, не оставил бы в каком-нибудь порту и уж точно — не смог бы забыть.
За размышлениями и бутылкой рома кэп не заметил, как голова отяжелела и сонливо опустились веки. Рука с кружкой медленно съезжала с края подлокотника. Тонкая кисть появилась из-за плеча сладко сопящего пирата, пальцы Джека разжались, но бледная ладонь вовремя подхватила чарку. Жемчужина неслышно опустила кружку на стол и застыла, как восковое изваяние. До прибытия на Тортугу оставалось часов пять, чуть меньше до рассвета. Лёгким мановением руки дух потушила свечи, впуская в капитанскую каюту темноту, и исчезла, лишь когда из-за горизонта показались первые лучи.
На следующий день, сидя на самом краю грот-марса-рея и слегка покачивая ногой, Жемчужина равнодушно наблюдала за новыми членами команды — пока на борт не взошла женщина. В отличие от людей хранительница не умела забывать, но часто моряки для неё были похожи один на другого, а утруждать себя их различением у духа не было никакого желания. Женщины на борту корабля появлялись и впредь — но крайне редко и совсем не с таким торжествующим видом, как эта девушка, Элизабет Суонн. Пленница раньше, теперь она стала той, кому Джек Воробей оказывал активное внимание — и Жемчужина совершенно не понимала, почему. Шаг за шагом она следовала за Элизабет, и та порой передёргивала плечами и нервно поглядывала по сторонам, словно чувствовала чужое присутствие. Воробей велел накрыть ужин и завёл с мисс Суонн мирный разговор о славном прошлом, будто бы вовсе позабыв, что выходит в море, не имея никакого спасения от Дьявола и его зверя.
Хранительница корабля была не единственной, кто безрадостно наблюдал за их общением. Опустившийся ниже уровня презрения к самому себе Джеймс Норрингтон вновь напился, так и не успев протрезветь. С полубака проводив смурным взглядом Воробья, что показывал Элизабет её временное пристанище в каюте палубой ниже, экс-командор закончил немой диалог с внутренним «Я» и далеко не с первой попытки зарядил короткий мушкет. С каждым шагом к корме походка его становилась всё увереннее, а предвкушение от свершившегося возмездия — всё реальнее. Выпивка выпивкой, а тренированные десятилетиями рефлексы не обманешь: Норрингтон пристрелил бы Воробья с первого раза и трясущейся рукой. Однако всего в нескольких футах от дверей капитанской каюты его остановил донёсшийся точно из-под воды голос:
— Не стоит этого делать.
Норрингтон оглядел стоящую перед ним Жемчужину с ног до головы тяжёлым взглядом, переступил, слегка уйдя в сторону, и резко дёрнул головой:
— А почему нет?
Дух сцепила руки за спиной и спокойно ответила:
— Это ничего не изменит. — Хмель в мозгу Джеймса мешал остро соображать, потому бывший служивый не нашёл ничего лучше, чем наставить пистолет на того, кто мешал ему пройти. — Ты хочешь её, — проговорила Жемчужина, — но она нужна Джеку Воробью. — Тон её голоса был таким, как у торговцев, что обсуждали покупку лошади. — Но я не понимаю, почему… — вдруг поделилась мистерия. — Почему он так странно ведёт себя с ней? Почему ты смотришь на неё так странно?
Джеймс Норрингтон обречённо вздохнул и опустил пистолет.
— Да что ты знаешь… — протянул он, зигзагом направляясь к фальшборту. Жемчужина последовала за ним. — Элизабет — не просто женщина, — заговорил Норрингтон, обращаясь то ли к призрачной собеседнице, то ли к морской ночи. — Это так не объяснить… Я никогда не строил иллюзий, но такого… Да, — махнул он рукой, — что тут говорить?.. Чёртов Тёрнер… Да и сам хорош… — Эти ноты в голосе Жемчужина знала отлично: чего-чего, а пьяных разговоров, полных бессмысленного сожаления, она выслушала достаточно. — Засело что-то в сердце, вот и вся история.
Некоторое время дух задумчиво молчала, а потом уверенно проговорила:
— Если рыба попалась на крючок, у неё два варианта: причинить себе боль и вырвать его или погибнуть.
Норрингтон обернулся к ней и долго буравил взглядом, пытаясь поймать её лицо в фокус.
— Кто ты?
— Порождение твоего разума. — Жемчужина направилась прочь, затем, остановившись вполоборота, добавила: — Ты слишком много пьёшь.