***
На корабль влюблённые вернулись на негнущихся ногах, точно пьяные — непонятно, кто на кого опирался. Высунувшийся из корабельного люка Оби-Ван попытался было что-то сказать, но Энакин, не доходя до трапа, вскинул руку, впечатывая учителя в переборку. — Судьбу зайцев на борту решает хозяйка. В твоих интересах не наделать глупостей до этого момента. Последнее слово Энакин сопроводил ударом в зубы. Кеноби оценил иронию ученика, дословно процитировавшего его собственные нравоучения, и пропал с глаз долой. Никто не решился даже заикнуться, когда юноша шёл по коридорам, чуть ли не волоча на себе Падме — та лишь жалась к нему, словно пытаясь заслонить собой от каждого, кто встречался на дороге. В каюте с помощью верного С3РО он уложил жену на кровать и долго стоял рядом коленопреклонённый, держа её за руку и боясь отпустить, пока она не станет дышать ровнее. — Ты вернёшься? — шёпотом спросила Падме. — Хоть с того света! — пообещал он и вышел, заперев каюту паролем. Сенатор слабо улыбнулась. «Иногда взрослые ругаются, — думала она, ласково проводя рукой по животу, — но ничего страшного. Обещаю, когда ты будешь с нами, такого не случится никогда!»***
Когда Энакин вошёл в рубку и за шкирку извлёк пилота из кресла, помешать ему тоже не осмелились и дружно сделали вид, будто так и надо. Хрустнув пальцами живой руки, юноша отправил бортовому дроидному мозгу несколько команд, затем связался с R2D2 и поручил ему спарить управление своего корабля с кораблём Падме. Закрыть люки, проверить системы — и можно браться за штурвал, взмывать в небеса, пронзать облака носом и выходить на орбиту. Любимое дело спорилось в руках, и сердце наконец начало биться ровно. Энакин стиснул зубы в ухмылке — оскале не той громоподобной ярости, что душила его на Мустафаре, но той весёлой злости, знакомой с детства, когда знаешь, что твоё дело — правое. Когда уверен в своих силах — не с гордыней, а с холодной небесной ясностью. Когда щадишь любого неприятеля только лишь затем, чтобы посмеяться над глупой рожей, которую он сделает, увидев, что все его потуги тебе не страшнее одинокой песчинки в сапоге. Когда облегчение приходит лишь от того, что поставлена цель — а средства найдутся. Энакин даже извинился перед обиженным пилотом, которому приказал возвращаться на Корусант. Тот не ослушается — юноша знал это. Сила текла сквозь него, словно бессчётные тысячи бодрящих родниковых струй, и Энакин смеялся до колик, хватаясь за стены коридоров. Никогда ещё он не ощущал в себе подобной мощи. Страсть? Бесстрастие? Неужели хоть один разумный вид может быть настолько глуп, чтобы на четыре тысячи лет упереться лбом в эти аморфные, пустые, бессмысленные понятия? Джедаи и ситхи — одинаковые кретины, властолюбивые и вероломные, но такие кретины! Одни тысячи лет думали, будто лучше других знают, что есть благо. Другие — что единственное на свете благо — это то, что кажется благом им самим. Анекдот, да и только. — Мы пойдём другим путём, — выдавил Энакин, всё ещё корчась от смеха, и набрал пароль от жениной каюты.***
«Расскажи мне о сильных сторонах своих — и я буду знать, как их обезвредить. Расскажи о своём величайшем страхе — и я заставлю тебя встретиться с ним лицом к лицу. Расскажи, что ты больше всего ценишь — и я пойму, чего тебя можно лишить. Расскажи, чего ты страстно желаешь — и я откажу тебе в этом…» — Что-то не так, Эни? Опять кошмары? — Падме обеспокоенно заглядывала проснувшемуся мужу в глаза. — Нет… — стоило усилия поднять руку и провести пальцами по нежной щеке возлюбленной, — Вовсе нет. Падме поверила не сразу. Сейчас, когда каждый шаг приближал их к исполнению страшной просьбы, на которую сенатор решилась в отчаянии, она не могла не волноваться. Не только об успехе всей их авантюры — о чём бы то ни было. Падме словно боялась, что её материнская нежность может так никому и не достаться, а потому трепетно заботилась об Энакине, об экипаже корабля, о преданных R2D2 и С3РО… даже для Оби-Вана, рискни тот показаться на глаза, у ней нашлось бы хоть ласковое слово. Истинная императрица, думал Энакин во время редких своих выходов в коридор или на мостик. Самоотверженная и щедрая, как само солнце, грозная, как звёздная флотилия. Достаточно сильная, чтобы позволить себе миловать и прощать. От одной мысли о том, что скоро он отдаст в её чудесные руки власть над Галактикой, юношу переполняла Сила. Казалось, он мог бы сместить планету с орбиты, если бы только этого захотела Падме. Когда посадочные опоры коснулись бетона сенатского ангара, стоящего у трапа Скайуокера от взгляда супруги бросило в пот. В детстве мать каждый раз провожала его на очередную гонку с точно таким же лицом. Обычно он возвращался с триумфом.***
Дверь с кратким шипением сомкнулась за спиной, отрезая дежурных красногвардейцев от ситхов пятью дюймами дюрастали. — Лидеры сепаратистов мертвы, владыка, — бесцветным голосом сообщил Энакин из-под капюшона. Палпатин несколько секунд помолчал, глубокомысленно жуя дряблыми губами. Словно и не перебирал всё это время потоки Силы, точно паук свои тенёта… — Превосходные новости, владыка Вейдер, — прошамкал он наконец и, кажется, хотел встать со своего кресла, но передумал, — Мы стали ещё на шаг ближе к единству Империи… Как чувствует себя Падме? «Как будто это тебя беспокоит, старая сволочь…» — Находит время выражать недовольство новой политикой, — усмехнулся Энакин, — хотя я не теряю надежды её переубедить. Её здоровье в полном порядке, но мы беспокоимся о родах. Именно эти слова. Палпатин просто не сможет пропустить их мимо ушей. Легчайший намёк на возможное неповиновение — именно такая провокация нужна, чтобы поймать мастера многоходовых комбинаций. Сказать, что Сила вела юношу — преуменьшить. Сила влекла его, несла, точно вышедшая из берегов река. Быть собой, говорить как ни в чём ни бывало, разыграть полное доверие — что может быть проще? Старик упивается собственным талантом интригана — и на этом можно его поймать… — Беспокоиться есть о чём, — согласно проклокотал Палпатин. Мертвенного цвета рука стиснула подлокотник, и ситх наконец-то поднялся на ноги, — Но твоей мощи достанет, чтобы не дать случиться тому, чего ты боишься. Преклони колени, владыка Вейдер: я хочу показать тебе тайну Дарта Плэгаса… Император, преодолевая немощь, протянул сизую руку к тому, кого считал учеником. Энакин секунда за секундой наблюдал, как приближается костлявая десница; чудовищным усилием воли не дёрнулся, когда она легла ему на голову. Одной лишь Силой — не разумом и даже не инстинктом — уловил торжество и садистское предвкушение, когда синие молнии заскользили к кончикам старческих пальцев, словно из самой глубины этой тёмной души. — ААААААААААААААААААААААААААААААААА! Вероломство Палпатина обернулось против него самого. За секунду до того, как мучительные разряды сорвались с его ладоней, Энакин вскочил и с хрустом вывернул тощую руку ситха — а затем прижал к его собственному лицу. Ошалевший от смертной муки Палпатин заорал и задёргался, поджаривая заживо сам себя. Немыслимая боль мешала старику остановить бушующий поток Силы, который обуглил и прожёг дряблую кожу — а Энакин, которого буйствующие молнии даже не коснулись, сорвал с Императора капюшон, схватил ситха за жидкие волосы и ещё сильнее вдавил изрыгающую смерть ладонь в искорёженное лицо. Он даже не видел Палпатина — с каждым разрядом, вонзавшимся в мозг бывшего канцлера, разум Скайуокера захлёстывало информацией. Умирающие клетки отдавали то, что помнили, единственному живому созданию поблизости — и Энакин дорого бы дал за то, чтобы забыть жизнь Сидиуса, пролетавшую сейчас перед его глазами. Иные и за шестьсот лет не нагородили бы столько лжи, сколько этот наэлектризованный сморчок налгал за жалкие шестьдесят. «Ты хорошо учил его, Дарт Плэгас, — подумал юноша, отвечая голосу, который слышал ночью, — И он кончил совсем как ты — забавно, правда? Если у ситхов преемственность выглядит именно так… ты ещё удивляешься, что я не хочу быть одним из вас?» Наконец молнии иссякли. Палпатин перестал орать и повалился на пол, от него отслаивалась кожа и отчётливо пованивало гнилью. Гадливо отерев руку о край плаща, Энакин тронул ситха носком сапога — обугленная голова оторвалась и откатилась в сторонку. Юноша уселся в освободившееся кресло и по встроенному в подлокотник комлинку вызвал Маса Амедду. Рогатый вице-спикер примчался так поспешно, словно только и стоял за дверью в ожидании развязки. При виде Энакина, задумчиво созерцающего труп, чагрианин шлёпнул губами и попытался схватиться за сердце. — Я прошу вашей помощи, вице-спикер, — мягко соврал Энакин, беря Амедду под сини рученьки, — Император пригласил меня, чтобы подготовить законопроект о назначении преемника, но… произошёл несчастный случай. — Какой? — боязливо спросил Амедда, косясь на останки ситха. — Боюсь, вам лучше знать, — развёл руками Энакин, — Я считал честью называться другом кан… Императора, но вы работали вместе с владыкой Сидиусом гораздо дольше… Чагрианин затрепыхался не хуже Палпатина, о сущности которого — как теперь было известно Энакину — знал уже давненько. Извлечения на-гора такого секрета он явно не ожидал. А в Сенате казался таким уравновешенным… — Я сожалею об утрате не меньше вашего, — снова соврал Энакин, — Но сейчас важно сохранить преемственность власти, вы согласны? Ещё бы Аммеда не был согласен — после того, как Скайуокер сделал перед его выпученными глазами чарующий жест, он согласился бы даже с тем, что его папа — крайт-дракон, а мама — звёздный разрушитель. — Поэтому оповестите общественность о случившейся трагедии. Распорядитесь о похоронах и сообщите, что новая императорская чета собирается продолжить курс Республики. — Императорская чета? — слабым голосом переспросил Мас Аммеда. — Разве я не сказал? От дерзкой мальчишеской улыбки бывшего джедая вице-спикер таки свалился в обморок.