Sauron's days

Саурон вглядывался в безбрежные пучины пламени, когда увидел метавшуюся в нем искру, всмотрелся прицельно и удивился — это не был обломок руды, что плавилась, отколовшись от стен, и не была алмазная крошка, хотя сияла так же ярко, и не был это вихрь, предвещавший появление нового огненного змея. Это, как он решил, приблизившись, была чья-то фэар, заточенная здесь. А когда он приблизился, то понял, чья. — Всё мечтаешь заполучить сильмарили назад? Оставь. Это все пустое. — И он, глядя на огненный взгляд эльфа из-под гневно сдвинутых бровей, умилённо улыбнулся: — Они слишком понравились моему господину. Ну, подумай, это ли не лучшая похвала? Сотворишь новые, еще лучше. Эльф был в гневе, но сказать явно ничего не мог: тела у него не было, и он не мог сказать ничего, кроме невнятного стона. Саурон взвился огненным вихрем, пламя которого извивалось, похожее на тело гигантского змея, длинное и гибкое, и обхватило Феанаро. Огонь не обжигал и касался почти безболезненно: изредка покусывал, а чаще лизал. Избавиться от него нельзя было, да и не хотелось. В какой-то момент казалось, что они сплавились в единое целое, и огненные всполохи — естественное продолжение его рук и ног, и он сам стал этой стихией, вернулся туда. откуда и пришел, в огонь, из которого все было сотворено. И отречься от этой иллюзии не получалось, как не сопротивляйся, как ни напоминай себе, что ты во власти врага и все кругом — искажение и тьма. И что бы он сказал? "Ты — омерзительный льстец, ластишься ко мне, как и вся тьма?" Это очень хотелось произнести, но никак не выходило. Впрочем, майа понял его и без слов, и пламя враз похолодело и соскользнуло, затвердевая, обретая форму высокого гибкого тела: вырисовались и лицо, и тело, и глаза с лисьим прищуром. — А ты подумай, почему тут оказался после смерти. Осознание заставило похолодеть. Перед мысленным взором пронеслось все: и безумный вызов, брошенный валар, и то, что он заставил вступить на этот путь всех сыновей, и постепенный крах нолдор-изгнанников. Хотелось отмахнуться от этого, но не получалось даже руки поднять. И, поскольку эльф все еще был слишком слаб, Саурон снова привлек его к себе, вжимаясь доспехами. — Мой кузнец. Ну, покажи, на что ты способен. А я тебе в обмен, так и быть, дарую и хроа, и немного сил, — и он обнял его, увлекая к себе. — Милый и такой сильный, — Саурон, не удержавшись, куснул Феанаро за острое ушко. Взмах рукой в стальной перчатке, другой, новый вихрь огня — и огненный дух обрел тело. Саурон осмотрел свое творение удовлетворенно. Сперва отпустил, а потом вновь прошелся пальцами вдоль спины, притянув Пламенного к себе, ощущая разгоряченную влажность кожи и крепкие бугры мышц, потом спустился ниже, к пояснице, и снова прижал к себе. Тот терпел, сжав зубы, но не вырывался, а будто все еще на что-то надеялся и ждал. — Ты мой, — вкрадчиво звучал голос Гортхаура, — и всегда служил мне и Моринготто. И когда отказал Варде в том, чтобы восстановить свет древ, и когда начал убивать других эльфов... Иногда мне кажется, что ты — наш родной сын, хотя я не припомню, чтобы производил на свет кого-то настолько прекрасного. Феанаро смотрел на него неотрывно: движения властного майа завораживали, что бы он ни делал и что бы ни говорил. А когда он посадил его к себе на колени, обхватывая за плечи, медленно проходясь по ним прохладными руками, то мог почувствовать, как эльф сжался. Ладонь майа, оцарапывая длинными ногтями, прошлась и по животу, заставляя расслабиться напряженные мышцы. Кажется, ничего особенного не было в этих прохладных касаниях, но они заставляли замереть и поддаться. — Давай немного разбавим огонь, что течет по твоим венам, — прошептал совсем горячо и близко ему на острое ухо Саурон. Феанаро испуганно приоткрыл рот, встревоженно покосился — и не смог не поддаться. Вдруг он понял, что все это морок, и одежды на них нет, и сам он сидит, все еще рядом с расплавленным огнем Ородруина, откуда вышел, сидит на коленях майа Саурона, который все еще мягко уговаривает его, хотя мог бы этого и не делать, поскольку эльф сам давно чувствовал жар, заставляющий что-то сжиматься в самом низу живота; когда когтистая ладонь Саурона проходилась по самому низу его живота, сперва просто поглаживая узкую дорожку темных волос, а потом поглаживая встающий член, Феанаро понимал, что сам бы охотно отдался Саурону, поскольку в любом случае уже слишком давно отдался тьме, в которую он в итоге и был ввергнут. Тьма была ласкова. Саурон прикусывал венку, бьющуюся на шее, совсем тонкую, пустив кровь и тут же страстно ее зализывая. Гладил спину и все напряженные мышцы, заставляя расслабиться, обещал, что их близость болезненной не будет — впрочем, тут уж как он хочет, и, если Феанаро нравится чувствовать боль... Тихий стон с прикушенных гордых губ, капля крови, сорвавшаяся с ним и тут же пойманная раздвоенным языком — и боль проникновения. И призыв раскрыться, принять его в себя. Феанаро тяжело дышал, откинувшись и всецело отдавшись ему. Саурон удерживал его, заставляя прогнуться так, чтобы с каждым движением входить чуть глубже и срывать с гордо поджатого рта новый молящий крик. Феанаро потянул ладонь к низу живота, обхватывая свой член — ладонь Саурона больно хлестнула по ней, указывая, что излишне приближать момент, когда оба смогут выплеснуться. И продолжил овладевать пламенным так, что слезы выступали на глазах. Движения были медленны и глубоки, и тем сильнее прочувствованы; Феанаро почувствовал, что до боли прикусил губу. Внутри что-то растекалось прохладой, похожее на поток, а затем покинуло, заставляя опустеть, и когти Саурона отпустили его. Он лег, сжавшись, не давая ни одной капле семени вытечь. — Как ты приятно сжимаешься, — похвалил Саурон его. — Ты всегда такой страстный? Феанаро прикрыл глаза, но и тут почувствовал, как нечто незримое накрыло его, даже сквозь веки сияющее блеском. Саурон весь был точно жидкое золото, манящее и прекрасное, сверкающее в красных отблесках его огня, и обещал соблазняющие вещи. — Господин обещал взять тебя к себе, если будешь покорен, — говорил Саурон. — Он вложит новые силы в твои руки — и ты сможешь создать то, что многократно превзойдет сильмарили. Твои кристаллы рождают свет в своей глубине — ты создашь ему камень, что станет поглощать его. И Арда ввергнется во тьму. И тем ярче ты воссияешь в ней, как хотел и всегда.