Толерасты

Всё, что происходит — к лучшему. Вряд ли найдётся в мире человек, хоть раз в жизни не прибегнувший к волшебству этой избитой фразы. Бросила жена? Замечательно, найдёшь другую, ещё лучше. Сломал ногу? Превосходно, посачкуешь на больничном. Уволили? Повезло же тебе, хоть выспишься. К лучшему, к лучшему, всё — к лучшему. Роман Матвеевич Коган любил это выражение как никто другой и вставлял чуть ли не через слово к месту и не к месту. При этом говорил с таким пылом и напором, что складывалось впечатление, будто он и правда искренне в сие верит. Эдакий восторженный идиот, он с лёгкостью умудрялся зажечь своим энтузиазмом всех вокруг. Не трудно догадаться, кто именно неизменно оказывался крайним, когда вот это самое «лучшее» удивительным образом не наступало, а в ответ на претензии окружающих Коган только смиренно пожимал плечами (а он, ко всему прочему, был ещё и заядлым фаталистом) и отправлялся напутствовать следующего в очереди. Думаю, при таком раскладе никого не удивит, что Романа Матвеевича, мягко сказать, не любили. И если немногочисленные знакомые и родственники ещё могли выразить своё недовольство тщательно избегая общения с сим индивидом, то сотрудникам деваться было особо некуда, что, как вы понимаете, налаживанию отношений не способствовало. И всё бы ничего, в конце концов человек и не к такому может привыкнуть, но главная загвоздка состояла в том, что господин Коган был человеком исключительно словоохотливым и патологически доброжелательным. Из тех, что хлебом не корми, дай кого-нибудь облагодетельствовать. Даже против воли, даже насильно. Но обязательно во всеуслышание и при всей честной компании. Чтоб, значит, опосля было понятно, кого благодарить. Надо ли уточнять, что желающих рассыпаться в благодарностях тоже не находилось? А уж когда года три назад компетентные источники, перманентно кучкующиеся возле кофеварки, по жуткому секрету распространили проверенную информацию из семьдесят пятых рук о не совсем традиционной ориентации Когана, сотрудники лишь вздохнули с облегчением и принялись ждать справедливой начальственной кары. Поскольку повод (не причина, что вы, что вы, но повод искать причину) был воистину железобетонный. И начальство не подкачало. Роман Матвеевич собрал свои вещи и освободил казенный стол в углу бухгалтерии уже на следующий день. Всё так же смиренно пожимая плечами и с неизменным «всё к лучшему» на устах, продефилировал он мимо поста охраны на выход… чтобы через две недели вернуться на больший оклад и в отдельный кабинет. Оказалось, что уволить счетовода, стоящего у истоков фирмы, знающего все входы и выходы, помнящего ещё те времена, когда нынешний генеральный на пару с главным инженером сновали от объекта к объекту с малярскими кистями, не так-то просто. С тех пор Когана увольняли ещё трижды, и каждый раз до очередной проверки налоговой или проблем с поставщиками. Так что в строительной фирме «Этажи» младшего бухгалтера Романа Матвеевича Когана не любили, презирали, но, скрипя зубами, терпели, как неизбежное зло. Коган же, довольно быстро сообразив, на чём именно зиждется незыблемость его положения, большую часть своего рабочего времени занимался ничертанеделаньем и выбешиванием сослуживцев никому не нужными советами и слоновьей помощью, лишь изредка вспоминая о непосредственных обязанностях. Редко, но метко. Так, что у вышестоящего начальства оставалась приторная иллюзорность его незаменимости. Время шло, отношение Романа Матвеевича к жизни не менялось, зато менялась сама жизнь. Политики в очередной раз что-то между собой поделили, потом не поделили, потом ещё раз поделили, и как-то неожиданно оказалось, что страна уже почти европейская. «Ну, что ни делается, всё к лучшему, — в очередной раз прозвучало в бухгалтерии в ответ на новость о необходимости менять все формы на подходящие заокеанскому SOX-у [1]. — Зато теперь налоговая уже точно ничего не найдёт. Уж если я не нахожу…» Знал бы Роман Матвеевич тогда, что ассоциация с Европой в отношении его лично не ограничится шапочным знакомством с тараканами господ Сарбейнза и Оксли [2], может и поостерегся в выражениях.