Не отрекаются, любя

      Граф сидел в кресле у потухшего камина и, о чем-то раздумывая, мелкими глотками потягивал виски из хрустального бокала. Я стояла у окна, утопленного в толщу стены, и пыталась хоть что-то рассмотреть сквозь мутные стекла.       — Я чувствую себя кроликом в запертой клетке, — пожаловалась я. — Мы уехали на край земли, в чужую страну и теперь сидим в этих старинных руинах, не смея показать носа наружу. Точнее, я сижу. Нельзя выходить, нельзя ездить верхом, а в самом замке делать совершенно нечего. Ты постоянно твердишь об опасности, но не говоришь, в чем она состоит. Ты не доверяешь мне? — я отвернулась от окна и взглянула на мужа.       Он поднял бокал с виски и долго рассматривал янтарную жидкость на просвет. Потом, не отрываясь от этого занятия, сказал:       — Любимая, тебе не надоели эти бессмысленные разговоры? Я наслышан о женском любопытстве, но всему же есть предел. Когда мы вернемся домой, и я буду инспектировать свои владения, ты тоже потребуешь у меня детального отчета?       Слова показались мне очень обидными. Я закусила губу:       — Мне не нужен отчет, я всего лишь хочу знать, что происходит.       Не опуская бокала, граф склонил голову и взглянул на меня:       — Аликс, я понимаю, что тебе скучно, но, к огромному моему сожалению, ничем не могу помочь. Жизнь не состоит из одних развлечений. Иногда в ней встречаются такие неприятные штуки как обязанности, и время от времени их приходится выполнять даже довольно знатным особам. Думаешь, мое богатство и положение в обществе досталось мне исключительно по рождению? Или дружба с румынским королем и его покровительство обусловлены только моим обаянием?       — Ты считаешь, я не знаю, что такое обязанности? — воскликнула я. — В доме моего отца было всего две горничных, и одна из них по совместительству являлась кухаркой. Я сама одевалась и убирала свою постель, чтобы хоть немного облегчить им работу, — я уже почти кричала, накопившееся за последние дни требовало выхода. — Я умею готовить и умею шить! И если в твоем замке мне ничего не приходится делать, это не значит, что я не знаю, что такое обязанности!       Граф внимательно, но равнодушно наблюдал за мной во время моей пламенной речи, потом спокойно спросил:       — Чего ты хочешь, Аликс? Чтобы я взял тебя в советники и согласовывал с тобой каждый свой шаг?       — Нет! Но ты можешь не держать меня в полном неведении?       Граф встал с кресла и медленно подошел ко мне. Его темные глаза были холодны, в них не отражалось ни тени эмоций, от прежнего ласкового взгляда не осталось и следа. Сердце невольно сжалось — неужели я его настолько разозлила?       Остановившись в шаге от меня, граф отчетливо и жестко произнес:       — Я не привык отчитываться перед женщинами.       В носу защипало, глаза начали наполняться слезами, но усилием воли я не дала им пролиться.       — Иногда ты обращаешься со мной так, будто я твоя вещь, — буркнула я.       Граф взял мою руку, вывернул ладонь и ткнул мне в нос обручальное кольцо, которое я всегда носила на безымянном пальце — старинный серебряный перстень с большим рубином и фамильным вензелем рода Дракулы.       — Может, ты и не вещь, — проговорил он, пристально глядя мне в глаза, — но пока носишь это, ты моя.       Первым желанием было снять кольцо с пальца и зашвырнуть куда подальше, но отчего-то я поняла, что этого супруг мне никогда не простит. Вырвав у него свою руку, я отвернулась и всхлипнула.       — Я удивляюсь, — продолжал граф, — почему, дав такое блестящее образование, твой отец не приучил тебя к послушанию. Хотя старик Ван Хельсинг всегда был чересчур мягок. Но брат… При всем неуважении к нему никогда не замечал в Гэбриеле потворства анархии.       — Брат никогда не вел себя как ты! — закричала я, уже не в силах сдерживать слезы, текущие по щекам.       Врала, конечно. Вел и еще как! Своей излишней самостоятельностью и тем же непослушанием я частенько выводила его из себя, и он мог устроить мне взбучку. А чего стоил скандал, произведенный им по случаю нашей с графом незаконной переписки! Но, как бы брат ни ругался, я всегда видела за гневом и негодованием любовь к себе и желание защитить от неприятностей. А муж… Его ледяное спокойствие меня убивало.       — Если твой брат так хорош, почему ты оставила свою семью и вышла замуж за меня?       Вопрос ужалил, словно ядовитая змея.       — Потому что… потому что… — прошептала я. Ответ, такой простой и очевидный, вертелся на языке. Сумей я его высказать, это разрядило бы обстановку, разбило стену непонимания, выросшую между нами, и ссора закончилась бы в крепких объятиях графа, который вытирал бы мне слезы и шептал слова утешения. Но гордость, а точнее вредность, ее худшая составляющая, упрямое стремление сказать поперек победило, и я выкрикнула:       — А ты делаешь все, чтобы я об этом пожалела!       Граф долго смотрел на меня, и была в этом взгляде грусть, но грусть мимолетная, граничащая с отчуждением.       — Если ты пожалеешь, я пойму, — тихо сказал он.       И даже тут я могла бы еще исправить ситуацию, сказав те заветные слова, но вместо этого я опустилась на пол у стены, закрыла лицо руками и зарыдала.       Граф немного постоял надо мной, а потом молча вышел из комнаты.       Не знаю, сколько я сидела у этой стены. От напряжения и слез разболелась голова, лицо опухло, и нос перестал дышать. Я откинула голову и прижалась затылком к холодному камню. Эмоции неподвластны рассудку, они заставляют смотреть на события поверхностно, не проникая в их истинную суть. Поэтому в нашей ссоре я видела лишь охлаждение мужа и его недовольство мной. Учитывая прежнюю ветреность графа можно было предположить, что чувства к жене тоже могут быть недолгими. А это значит…       Я встала. Я больше не могла здесь оставаться. Мне необходимо успокоиться, привести мысли в порядок, утихомирить чувства, а в давящих каменных стенах моей темницы это сделать невозможно. Я должна покинуть замок. Хотя бы на несколько часов сесть в седло, вновь почувствовать силу и мощь живого существа под собой, отдаться скорости, закрыть глаза перед ветром, дующим в лицо. Я понятия не имела, как осуществлю свое намерение, но решение было принято безвозвратно.       Первым делом я тихо проскользнула в свою комнату, оттуда — в ванную, где долго умывалась, пытаясь холодной водой успокоить опухшие веки, потом тщательно припудрила красные пятна на щеках. Позвала служанку и справилась у нее о местонахождении графа. Выяснилось, что он уехал, причем один. Это событие я восприняла как особый знак судьбы и отмахнулась от кольнувшего сердце беспокойства за мужа. Он взрослый сильный мужчина, сумеет, если что, постоять за себя, не о нем сейчас надо думать.       Отослав служанку и попросив ее не беспокоить меня, я быстро переоделась в амазонку золотистого цвета — удобный и практичный костюм для верховой езды. Конечно, это буквально кричало о моих преступных планах, но перспектива лезть в седло в пышном платье с корсетом совсем не прельщала.       Выдвинула ящик бюро, выгребла оттуда все имеющиеся в наличии золотые монеты, сложила в полотняный мешочек и спрятала в карман. Подошла к стене и нажала на еле заметную деревянную панель, открывающую дверь на потайную лестницу. Это был один из тех ходов, в курсе которых были все, но, поскольку обычно им никто не пользовался, он давал мне возможность спуститься незамеченной.       Самым сложным было пересечь двор, полный прислуги. На мое счастье ни одного из румынских охранников, сопровождавших нас все путешествие, там не оказалось, а из лакеев-англичан никто и не подумал меня останавливать. Решительно все благоприятствовало побегу. Прошмыгнув в конюшню, я пошла вдоль рядов стойл, в которых находились лошади.       В глубине помещения на охапке соломы полулежал конюх — молодой парень с лохматой шевелюрой. Закинув руки за голову, он сосредоточенно грыз травинку. Увидев меня, не спеша встал и поклонился.       — Мое почтение, мадам, — сказал он.       — Мне нужна лошадь, — четко произнесла я по-английски, пытаясь правильно выговаривать слова.       — Прошу прощения, но его сиятельство не велел давать вам лошади, — парень виновато развел руками.       — Граф передумал.       — Мне очень жаль, мадам, но я не могу вам помочь, необходимо личное разрешение его сиятельства.       Вот упрямый. Попробуем по-другому.       — Я приказываю подать мне лошадь! — требовательно выкрикнула я.       Конюх растерялся и, сделав шаг назад, отрицательно замотал головой. Неповиновение госпоже, конечно, несло в себе неприятности, но неповиновение господину страшило гораздо больше.       Тогда так. Я раскрыла мешочек с деньгами и показала их парню. У того загорелись глаза при виде такого количества золота, он неуверенно протянул руку и отдернул ее, потом перевел глаза на меня:       — Его сиятельство накажет меня.       — Я поговорю с графом, — заверила я, — а теперь выполняй приказ. Приготовь лошадь и распорядись открыть ворота, тогда деньги твои.       Моя уверенность и соблазнительное сияние золотых монет окончательно сломили сопротивление конюха, и он решился:       — Слушаюсь, мадам.       Серая пятнистая кобыла была оседлана быстро, я вскочила в седло и осталась ждать в конюшне, пока откроют ворота. Я жутко нервничала, кусая губы и теребя поводья. Хоть бы все получилось! Не вернулся граф, не появилась румынская охрана, а у прочих слуг верность слову хозяина не перевесило жажду легкой наживы…       Послышался грохот разматываемых цепей, и я чуть не сошла с ума, напряжение достигло высшей точки. Казалось, ворота движутся так медленно, что этому никогда не будет конца. Но вот деревянный мост лег надо рвом. Я изо всех сил ударила лошадь ногами по бокам, она заржала, взрыла копытами землю и стремглав выскочила из конюшни. Пронеслась по двору, в несколько прыжков преодолела мост и поскакала по лугу, раскинувшемуся перед воротами замка.       Холодный воздух свободы пахнул мне в лицо.