Fiat voluntas tua

— Внутри тебя тьма-а, она всегда была, и останется, ты не сможешь ее изменить. — Я смогу. — Нет, я знаю, ты и сама это понимаешь, ты не слишком глупа, Лу, в этом и есть твое проклятье. Чего же ты сопротивляешься? Зачем? Ведь все уже решено, не мной и не тобой, но у нас уже есть свои судьбы. Так почему отрицаешь? Зачем? Он подходит ко мне, касается рукой горячей щеки. Она такая, потому что он прекрасен, и я его даже немного боюсь, и он это знает, как и то, что это бессмысленно. Его рука, такая легкая, она обжигает, как огонь или лед, но я знаю, что она вполне обычна. Такая гладкая... В одну же секунду он мог бы лишить меня жизни, будь его воля, но он нежен, от этого и не по себе. Он садится на корточки, смотрит на меня из-под челки, такими большими и темными глазами, в них сила и смерть, уверенность, но и желание помочь. Его губы расползаются в довольной усмешке, ему не нужно смотреть на меня, чтобы понять мои мысли, чувства, желания. Ведь он — это я. Там, где мы находимся, по-настоящему темно, такая теплая темнота, как я ее называю, обычно видела такую в туннелях метро, когда еще нет поезда. Там есть пол, тоже черный, стены. Я сидела спиной к стене, обхватив немного руками колени, и он рядом. Он был прекрасен, честно, он всегда был со мной, что бы я ни делала. Но предательства он все-таки не переносил, и мы оба знали, что это такое и как оно бывает. На нем было подобие жилетки, с глубоким вырезом, штаны под мягкую кожу, но свободные, с карманами, ботинки, немного смахивающие на берцы, да, высокие такие и со шнуровкой. У него были темные, то ли серые, то ли в синеву волосы до плеч, но все-таки короткие. Если он хотел, они ложились назад, не закрывая глаз, так обычно во время боя. Ну а когда он был довольно таки расслаблен, они падали на лоб и немного на глаза, делая взгляд еще более зловещим. У него был единственный большой отличительный признак — удлиненные кончики ушей, ну и клыки зубов тоже в принципе выделялись. Когда он был спокоен, уши держались у головы, и были таки почти не заметны, но стоило ему слегка возбудиться, как они опускались в стороны, градусов на 40-50, ну может и больше, а уголки рта ползли вверх, делая его еще более угрожающим и прекрасным. Я восхищалась им, и любила его, как люди любят самих себя, а он дорожил мной. И меня очень огорчало, что пока он не может мной так же восхищаться. У нас была огромная разница в силе, духа и тела, именно это и было определяющим. Мы не разделяли мир на мужчин и женщин, а делили просто на слабых и сильных. Так вот я была слаба, а он силен. — Еще раз повторюсь, Лу, зачем? Его ладонь была прижата к моей щеке, бархатный теплый голос опьянял, впрочем, как и всегда. — Я хочу иметь выбор. Я говорила уверенно и твердо, хотя мы оба знали, как мне было страшно. — Зачем? — Это не моя жизнь, если нет выбора! Неужели и тебе не хочется свободы? Неужели согласен и дальше думать, что все решено? — Не моя воля выбирать, Лу, я лишь часть тебя. Неужели мне показалось? Нет, в этом голосе и правда была грусть. В тот момент хотелось разрыдаться на месте, ударить его, чтобы очнулся, чтобы не опускал дальше взгляд, не убирал руку, нет! Умоляю, только не грусти! — А чего же ты хочешь? Он посмотрел мне в лицо, как бы заглядывая внутрь, оценивая ситуацию и собирая данные. Он часто так делал, и я привыкла. — Чтобы ты была счастлива. — Нет, чего хочешь ты, Кинзар? Имя как будто ударило его, именно оттуда, откуда он никак не ожидал, хотя я знаю, таких мест не было. — Выбор. — Так зачем же ты отрицаешь тогда мои слова? — Ты не права, мой выбор совсем другой. — Какой же? Тут уже начал брать верх интерес, впрочем он не злился, все понимал, я это не специально. — Выбор сделать счастливыми нас. Тут уже было видно, что ударили меня, да так, что сбилось дыхание. — Нас? — Да, ведь я часть тебя. У меня уже болела голова, да так сильно, что думалось я уже пропустила ненароком его удар. Я положила руку ему на грудь, чуть пониже левого плеча. Он был теплым, сердце, конечно, не чувствовалось, но таким живым. И эти мышцы... Боже, как же он силен. Он посмотрел на мою руку, потом приложил гладкую ладонь ко лбу, ловко отодвинув челку. — У тебя болит голова? Сильно, знаю. Ну ничего, психические перегрузки это вполне нормально для того, кто может находиться со мной. Сейчас придет тьма, а я уйду, и все пройдет. Но ты знаешь, я всегда рядом. Хотелось крикнуть, остановить его, во что бы то ни стало! Ведь, говоря эти слова, он бесшумно поднялся и начал уходить, спиной, в темноту, ухмыляясь и блестя своими темными глазами. Он и правда ушел. Все-таки он тоже должен отдыхать, как и я. Оставил меня наедине с мыслями и воспоминаниями. И тут я вдруг подумала, а чем же он пахнет? Вроде все есть, а запаха я не запомнила, странно. Но потом ответ пришел сам, ниоткуда, впрочем, как и всегда. Он пах теплом. Настоящим, горячим, жарким, как солнце, хотя мы оба знали, что он был самой тьмой.