Everybody Needs Somebody Sometimes

- Хэй, - сказал Лиам, когда Гарри зашел в палату с завтраком. - А где Луи? Гарри угрюмо пожал плечами, ставя поднос с едой на колени Найлу и держа еще два для Лиама и Зейна. Они тихо ели блины, и молчание длилось долго, пока Гарри, наконец, не поднял глаза. Он громко откашлялся, чтобы привлечь внимание парней, и пробежал глазами по всей комнате, прежде, чем сказать: - Элеонор беременна. - Что? - у Зейна отвисла челюсть. - Беременна? Гарри пожал плечами, смотря куда-то в сторону. Зейн точно мог сказать, что он плакал. - Он сказал мне прошлой ночью. Она уже на 3 неделе. - Это чудесно! - сказал Лиам, улыбаясь самой широкой улыбкой. - Как она себя чувствует? - Я не знаю, - Гарри не мог поднять ни на кого взгляд. - Ты в порядке, приятель? - спросил Найл. Гарри заколебался. - Я сказал ему, чтобы Эль сделала аборт. Лиам громко выдохнул. Кроме этого, никто не сказал ни слова. Затем Зейн нашел в себе мужество, чтобы спросить: - Почему? - Я не знаю, - прошептал Гарри. - Я не хочу, чтобы ребенок занял мое место. - В каком смысле? - Если Элеонор родит, то Луи будет проводить каждую свободную минуту с ней. И он забудет, что мы вообще были друзьями. Эль и ребенок будут его всем. Он перестанет общаться со мной. - Это смешно, - сказал Зейн. - Это не смешно! Что, если он решит забыть меня? Что, если у него не будет времени на меня, как только ребенок родится? - А что, если я назову моего малыша Гарри? Гарри с удивление обернулся и увидел Луи, стоявшего возле двери, который скрестил руки на груди. Он, казалось, не был удивлен, что Гарри так думает обо всем этом. - Ты не назовешь, - Гарри снова отвернулся, потирая глаза. Луи вздохнул: - То, что ты сказал мне, было ужасно, Гарри. И ты знаешь это. Гарри молча кивнул. - Ты не можешь просто подойти к кому-то, кто взволнован только от мысли, что будет отцом и сказать, чтобы будущая мать прервала беременность, - продолжал Луи, серьезно уставившись на Гарри. - Я рад, что Элеонор тогда не было рядом. Она бы упала в обморок. - Прости, - прошептал Гарри. - Я ужасный, я просто... Я просто хотел, чтобы мы остались друзьями, если я потеряю тебя, я... Луи не улыбался. - Это не смешно, Хаз. Ты знаешь, что мне не нравится, когда ты сомневаешься во мне. После всего что было, ты думаешь, что я забуду тебя, просто потому, что моя девушка беременна? Зейн почти подскочил на месте, когда почувствовал, что чья-то рука сжимается вокруг его руки. Посмотрев вниз, он увидел пальцы Найла. Тот наклонил голову на плечо Зейна и закрыл глаза. - Я устал. - Ребята, - Лиам прервал ссору Гарри и Луи, - вы можете продолжить разговор снаружи, пожалуйста? Найл у нужен отдых. - Хорошо, - тихо ответил Луи. - Я собираюсь пойти навестить Эль. Ей, наверное, нужна новая одежда. Гарри потер глаза. - Почему я всегда все порчу с Луи? - пробурчал он, когда Луи вышел из палаты. Лиам осторожно взял его руку и вывел в коридор, оставляя Зейна и Найла наедине. - Думаю, мы не одни с проблемами, да? - сказал Зейн, когда за парнями закрылась дверь. - Гарри сам все испортил. Я не знаю, что он чувствует к Луи. Или они оба влюблены, или это действительно сильная дружба. - Я думаю, что беременность Элеонор была просто неожиданностью для него, - ответил Найл. - Она милая, и я знаю, что она будет отличной мамой. - Да, это так. - Эй, - внезапно сказал Найл. - Как думаешь, у нас когда-нибудь будут дети? Вопрос был таким неловким, что Зейн не знал как реагировать. - Что? - Мы могли бы сделать это. Банки спермы, суррогатные мамы. Это случается повсюду. - Но Найл, - Зейн колебался. - Ты же знаешь, что это не произойдет, да? - Конечно. Люди по всему миру делают это, мы тоже сможем. - Нет. Это не произойдет. Не с нами. - Что ты имеешь в виду? - Я имею в виду, что, - Зейн потрогал пуговицы на своей рубашке, прежде чем набраться смелости и посмотреть голубые глаза Найла. - Я имею в виду, что не могу быть с тобой. В этом смысле. Найл застыл. - Почему нет? Зейн открыл рот, соображая, как все объяснить. - Дело не в том, что я не люблю тебя. Я люблю. Просто я... я не могу быть с тобой. Найл отдернул руку от Зейна. - Почему нет? Я думал, ты уже решил, что это нормально, я думал, ты изменил свое мнение. - Я тоже так думал. Но я имею в виду то, что это будет не легко для нас. Людям это не понравится. Я даже не уверен, что мне это понравится. Давление, которое люди... - Ты беспокоишься о том, что подумают другие? - спросил Найл, садясь. - Их мнение важнее твоих чувств? - Нет. - Почему бы не заглянуть в свое сердце, Зейн? - Найл уже был рассержен. - Почему бы тебе не перестать слушать голоса вокруг себя и не дать себе шанс? Зейн отвел взгляд. Он понимал, о чем говорил Найл. Ему просто хотелось, чтобы это было легко для него. - Ты знаешь в кого я влюбился? Я влюбился в парня, который был сильным, который обнимал меня, когда я был напуган, - сказал Найл, уставившись на Зейна. - Что случилось с ним сейчас, Зейн? Почему он боится? - Я не знаю, - пробормотал Зейн и не смог скрыть стыд в своем голосе. - Прости, Найл. - Почему с тобой так тяжело? - голос Найла дрогнул. - Почему бы тебе не рискнуть и пусть будь, что будет? Зейн уставился в пол, сложа руки. Было много вещей, которые он хотел сказать, но слова застряли горле. - Я не знаю. Найл сделал глубокий вдох, а затем медленно выдохнул. Он потянулся к руке Зейна: - Ты снова резался? - Нет. Найл перевернул руку, игнорируя сопротивление другого парня, и молча молился, когда начал проводить рукой по красным рубцам. Один, два, три, четыре, пять. Он продолжал считать в голове, когда его пальцы слегка касались шрамов. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. Он опять убрал свою руку. - Ты резался. - Нет, я не резался. - Я посчитал в прошлый раз, Зейн! - раздраженно сказал Найл. - Их было семь в прошлый раз! Почему ты... что заставило тебя думать, что ты можешь делать это? В прошлый раз тебе и так было достаточно плохо, ты просто не можешь это делать. Найл перестал кричать, когда увидел выражение лица Зейна. Затуманенное. Тревожное. Уставшее. - Нет, - сказал Найл, когда он увидел слезы. - Нет, Зейн, не плачь. Я не имел в виду, что... Я просто... Я не знаю. Зейн вытер глаза. Найл никогда не видел, что бы он так плакал. Он всегда был сильным, а сейчас парень был застигнут врасплох. Найл не знал, что ему делать. Не задумываясь, он потянулся к Зейну и заключил его в объятия, не обращая внимание на жгучую боль в боку от раны в зоне ребер. Он нежно похлопал Зейна по спине, когда другой парень плакал, не зная, что еще делать. - Извини, что заставил тебя плакать. Прости. - Это моя вина, ладно? - сказал Зейн, с вновь подступающими слезами. - Это моя вина, что я не могу решить, я имею в виду, что никогда не смогу дать тебе ответ. Но это не значит... не значит, что я не пытаюсь, потому что я пытаюсь, я просто не знаю, что сказать, потому что все так запутано. - Все в порядке, - успокаивал его Найл, понимая, каким настойчивым он был. - Ты не должен больше ничего говорить, нужно просто подождать. Мы со всем разберемся. Все нормально, перестань плакать. Зейн сделал глубокий вдох и вытер слезы. - И, Зейн? - Да? - Пожалуйста, пожалуйста, - умолял Найл, снова слегка проведя рукой над шрамами Зейна, - пожалуйста, никогда не делай это снова. Зейн опустил взгляд, и что-то мелькнуло в его глазах. - Не буду. - Обещаешь? Зейн кивнул, убирая руку от Найла. Блондин наклонился вперед, так близко, что мог чувствовать теплое дыхание другого парня на своем лице. Его губы были так близко, всего в нескольких дюймах от губ Найла, когда тот начал приближаться еще ближе. - Нет, - Зейн вдруг отстранился, качая головой. - Нет, не сейчас, нет, Найл. Найл уставился на него, полуоткрыв губы, оправляясь от шока и чувствуя себя тонущим во всеми забытом море. Зейн поднялся, пожал плечами и вышел из палаты, оставляя дверь нараспашку позади себя. Найл смотрел, как тот уходил, чувствуя самый большой провал в мире, потому что хоть ничего и не мешало ему пойти вслед за Зейном, поговорить и выбраться из пропасти, но по какой-то причине он просто не хотел.

__

Дядя Зейна однажды работал психиатром. Когда Зейн был маленьким, он пошел к нему в офис и сидел там, спокойно наблюдая за людьми, которые приходили на приём. Их было так много, и у каждого были свои проблемы. Зейн пытался посчитать их по пальцам, но у него их было недостаточно, чтобы перечислить всех. Пищевое расстройство, самоповреждение, суицидальные наклонности, депрессия, приступы паники, раздвоение личности и многое другое. Единственное, что их всех объединяло, это то, что они были сломлены болью. Боль. Зейн когда-то недооценивал это слово, которое с ужасающей силой могло ранить людей. Когда он впервые почувствовал настоящую эмоциональную боль, он был сбит ею, задыхался и хватал ртом воздух. И когда это продолжало изводить его, Зейн научился жить с этим. Он, возможно, даже наслаждался ее присутствием. Это дало ему принадлежность к чему-то, что он сам знал. Но в тоже время, он задавался вопросами: 'как так?' и 'по каким причинам?'. Когда Зейн снова возненавидел боль, он продолжал возвращаться к этому. Было похоже, что он нуждается в ней. Когда Зейн начинал, он думал, что будет всего несколько шрамов. Он сделал один порез, второй, а потом полностью забылся. Он не знал, что это будет потреблять его, не знал, что боль будет контролировать его. Он не знал, как сильго он привыкнет к ней, не думал, что у него будет желание найти поскорее что-то острое, с помощью чего он мог бы навредить себе. Он не знал, что случайно начнет выискивать шрамы на телах других людей, интересуясь, режут ли они себя. Зейн не знал, что будет проводить ночью несколько часов, игнорируя своё покалывающее и зудящее тело, просто отказываясь остановиться, пока он не сделает новый порез. Парень не ожидал, что это доставит ему огромное удовольствие, возвращаясь в кровать после очередной "процедуры", с окровавленными руками и бинтами на них. "Это в последний раз, я клянусь", - говорил он себе каждый раз. "Это последний раз, когда я это делаю". Иногда, когда он убеждал себя не делать это, он валялся всю ночь в кровати, с головной болью и страшным ощущением там, где он обычно резался. Он обещал Найлу, что больше не будет. Он обещал Лиаму. Он обещал даже самому себе. Но это не останавливает его снова браться за бритвенные лезвия. Сейчас, когда он делал это уже достаточно часто, он разработал небольшую схему. Зейн срывал лезвия с бритвы и держал их в маленьком спичечном коробке в ящике под раковиной, а рядом положил стерильные бинты и лекарственные повязки на случай, если он снова увлечется и зайдет слишком далеко. Он закрывал дверь, брал свои вещицы и садился на кровать, глубоко дышал какое-то время, чтобы успокоиться. Его руки зудели, жаждая новых прикосновений лезвия, но сдерживание давало ему что-то вроде приятной боли, он дразнил себя пять минут, пока не доходил до того, когда просто уже не мог терпеть. Затем он, наконец, хватал блестящий металл, и руками, дрожавшими от предвкушения, проводил острой стороной по коже, раскрывая ее, пока это не превращалось в красивый красный шрам на коже, сверкая кровью. Иногда, когда он был зол или расстроен, он резал себя жестко, не заботясь о том, что произойдет, пока адреналин не заставлял кровь хлыстать из раны. Были времена, когда он делал четыре или пять порезов, просто бездумно надрезая кожу на плече. Когда он заканчивал, отчаянная боль исчезала, меняясь на невероятное расслабление, тогда он закрывал глаза и мрачно улыбался. Иногда, у Зейна действительно не было повода, чтобы резать себя, его кожа просто покалывала, он цепенел и хотел чувствовать что-то. Он медленно тащил лезвием по коже, прилагая немного больше усилий, чтобы получить красивые симметричные красные линии, совершенно одинаковые по длине и глубине. Было время, когда он делал всего два или три пореза, потому что они занимали слишком много времени. Иногда, когда они были не идеальными, Зейн всю ночь ворочался, коря себя за это. Это пугало его. Иногда он плакал, чтобы быстрее уснуть, потому что был слишком напуган, что может что-то сделать с собой. Лезвия иногда пугали его, внезапно гипнотизируя, чтобы он снова брал их в руки. Больше, чем что-либо другое, он хотел найти выход, что-то, что спасло бы его от самого себя. Несмотря на то, что Лиам предупреждал его об этом, Зейн никогда не думал, что сможет пристраститься к боли. Он погуглил об этом, прежде чем начинать. Большинство веб-сайтов говорили ему одно и то же: что пристрастие к самоповреждению это опасно, что ему необходимо немедленно обратиться за помощью. Он видел фотографии людей, которые не смогли остановиться. Перекрещивающиеся красные шрамы, сотни алых и кровоточивших ран, на что было больно смотреть. Иногда Зейн смотрел на свое собственное тело, думая, как долго это еще будет продолжаться, прежде, чем он станет, как те люди. Кровотечение успокаивало его. Он не мог объяснить это. Когда кто-то другой говорил, что он любит кровотечение, потому что это помогает расслабиться, это звучало по-сумасшедшему. Но когда он был наедине с лезвиями, это казалось нормальным. Были три вещи, которые он ощущал больше всего, в то время, когда резался: боль от ран, выброс адреналина с кровью и что-то вроде "возвышения", а потом расслабления. Последняя часть была лучшей, чувствовалось, будто кто-то вливает золотой эликсир в горло, склеивая разбитые осколки, которые кололи внутри. Адреналин это тоже весело, он чувствовал себя, словно на вершине американской горки. Голова кружилась и мир был размытым в его глазах. Это было невероятно. Иногда он спрашивал у себя "почему?", но другую часть времени, он спрашивал себя "почему бы и нет?". Он стал рабом боли, тянувшись к ней все время, его разум подсознательно думал о ней каждую секунду. Не важно, где он резался, хотя он предпочитал запястья, лодыжки и плечи, потому эти места всегда давали ему больше наслаждения. Когда он сутки не резал себя, его тело ныло и зудело, словно его протыкало крошечными иглами повсюду. Иногда иглы кололи так сильно, что он задыхался, пальцы сжимались в кулаки, когда он пытался сдерживать чувства. Его пронзала жгучая головная боль, во время короткой депрессии, до тех пор, пока лезвие снова не касалось его кожи. Он продолжал говорить себе, чтобы он не резал слишком глубоко, но иногда Зейн увлекался и забывал об этом. Он резал все глубже и глубже, отчаянно пытаясь почувствовать более интенсивные ощущения от раны. Только пугающий объем вытекавшей крови давал ему понять, что он совершил ошибку, и парень застывал в ужасе, начиная плакать, обрабатывать рану йодом и перевязывать марлей. Кровь заляпывала бинты, поэтому он менял их каждые пятнадцать минут, и ему было так страшно, что он умрет, истекая кровью, и не поговорит с Найлом на прощание. От потери крови кружилась голова, и иногда он падал в обморок на кровать, застилая кровью простыни. С каждым разом риск, что кровь вовремя не остановится и он умрет прям там, возрастал, но это никогда не останавливало его, никогда не пугало так, чтобы избегать такой вероятности. Даже если это заставляло его плакать, даже если он молился каждую ночь, чтобы быть в порядке, каким-то образом власть лезвий никогда не отпускала его слишком далеко. Это было практически тем, что никогда не изменится.