Сборник: Недосказанное

Перед выходом лень рисовать стрелки на глазах. Самый первый сентябрьский озноб пробегает по улицам, и на руках можно почувствовать мелкую поступь мурашек. Выцветшие от летнего зноя волосы по-школьному собраны в два растрёпанных хвостика — ветер ласково гладит по ним пальцами и словно тянет за них обратно в август. Но что-то всё равно не пускает. Что-то важное, едва уловимое в слепящем вечернем солнце, зовёт шире раскрыть дверь в осень и вбежать в неё без оглядки. На плечи накинута лёгкая куртка — знак того, что лето кончилось. Сначала проходишь несколько длинных улиц, вдыхая сентябрьский, ещё свободный, воздух, затем перебегаешь две пешеходки и видишь заветное место: два столика со скамейками, площадку с песком и разобранную кирпичную стену. Это лишь с первого взгляда обыкновенное место: на деле оно западает как можно глубже в сердце. К тому же, мало кто знает, но здесь, спрятанная, находится Рыжая Комната. Осенняя дверь неизбежно приводит именно к её стенам. Из комнаты струится свет и пахнет клюквой. Чувствую, что я не одна: осень никого не обходит стороной, и на пороге Рыжей Комнаты встречаю друзей. Ключи вскрикивают металлическим звоном в кармане, подталкивая открыть Комнату. Почему они оказались именно в моих руках? Друзья улыбаются, обнимают, берут за плечи и просят достать из кармана ключи. Ни меня, ни их почему-то не волнует, что если достанешь, то потеряешь выход из Комнаты и путь домой, ключи — лишь ко входу. С улыбкой и лёгкостью вставляю их в замок. Теперь дороги назад нет. Лето окончательно растворяется в осени, хоть солнце и светит по-прежнему ярко и не надо доставать из шкафа пальто. В Рыжей Комнате — по-настоящему осенне-рыжей — перестаёшь скучать по всему, что было раньше. В Рыжей Комнате весело и красиво. Чувствую постороннее присутствие, кого-то ещё. Друзья, на которых упали осенние блики, берут под руки и ведут вглубь. Убеждаюсь: Комната не пуста. Сверкает чья-то улыбка, и лишь через несколько мгновений понимаю, почему не разглядела тебя раньше: твои волосы и пятна на коже слились с рыжими стенами. Жесты немного развязны, а смех поминутно падает на пол хрустальными брызгами. Ты кажешься пьяным, потому что я ещё не знаю, что ты — всегда под хмелем. «Какой-то странный, — говорю. — Почему он здесь?» «Ты что! Обычный Рыжик! Ты просто его не знала. Будьте наконец знакомы!» В кармане не могу нащупать ни одного ключа: ни от Рыжей комнаты, ни от дома, ни от прошлых дверей. Поначалу не придаю этому значения, но через некоторое время становится страшно, потому что я не могу оторваться от твоей улыбки, некуда от неё бежать — как в ловушке, потому что чувствую, как осенью вновь может разгореться сердце. Пристально смотря в мои глаза, ты, кажется, читаешь мысли. «А ты и не беги», — говоришь, беря за плечи и скрывая концовку фразы: «Сбежать — не выйдет, как себя ни рви». Твой громкий, узнаваемый из тысячи молодой голос прикасается к моему сердцу, и теперь — уже точно — я не могу сдвинуться с места. Мне страшно, а ты как ни в чём не бывало улыбаешься, продолжая спокойно, хитро и счастлива смотреть в глаза. Мои — блестят: слезами, отражением твоих пламенных волос, твоей особенной яркостью. Искрой. Песня об искре и безумии — та самая. Всего два слова, а мне даже нечего добавить. Огонь, пронзительный свет, который застилает глаза и туманит разум. Раньше никогда бы не подумала, что выйдет так: и ты, и твой огонь, а я ему верю, и песня, которую ты после знакомства поёшь полупьяным в тёмном осеннем лесу — в Рыжей Комнате полно чудес. Тебе предлагают закурить, и ты отпускаешь мои плечи, отводишь взгляд на сизый путающийся дымок. Истории тоже переплетаются между собой: прошёл всего лишь быстротечный год с предидущей, а сейчас, не успев сентябрь перевалить и за четверть, в заметках уже «Вове (Рыжу)». Несколько встреч — до краёв наполненных счастливыми чудесами, — и Рыжая Комната не выходит из головы, в неё постоянно хочется вернуться, зная, что там будет её главный герой: мальчик со светло-зелёными, как у всех рыжиков, глазами. Ты — и главный герой Рыжей Комнаты, и всей моей осени в целом, и этих строк: ты останешься в моих рассказах, на страницах, которых касались мои пальцы. Тебя будут читать и пробовать представить — хотя, как мне кажется, в полной мере этого не удастся никому. Может, когда-нибудь я смогу опубликовать целую книжку, в которой будешь — ты. В таком случае тебя прочтёт очень-очень много людей, и ты никогда не умрёшь, ярко горя и не сжигая при этом бумажных листиков. Тебе бы хотелось? Прости, я не пишу настоящих стихов, поэтому сейчас, сидя на скамейке в нашем особенном месте, у порога Рыжей Комнаты, мне нечего тебе показать, прочитать; но я чувствую, как могу подарить тебе настоящую жизнь. Правда, не подозревая, как осень и ты, идущий за руку с её пожаром, готовы меня обмануть; что-то слепит глаза и щемит сердце, и я — не вижу подвоха, любуясь яркостью твоих волос, изгибом губ. О таких, как ты, говорят, что при рождении поцеловало солнце, рассыпав жёлтые слёзы — не могло сдержать эмоций от любви — по щекам и измазав волосы въевшейся в руки краской. Представляешь, у меня мама — такая же. Это я попала в июнь как-то по ошибке, потому что мне кажется, что по жизни листья падают да снег кружится, кружится, кружится... И он целуется, только холодно. Не верю, что я действительно летний ребёнок. А с тобой не так, ты — самый центр лета, жаркий и многообещающий, хотя, конечно, чувствуется, что пройдёт некоторое время, и запылает осень. Но главное же то, что пылает. Ты попадаешься мне в каждом стихе: и том, что о море, и о зябкой осени, и светло-печальном августе, и замёрзших пальцах. Вправду никак не выходишь из головы: красивый и звёздный. Когда только попала в Рыжую Комнату, первые несколько дней, я старалась не принимать твои слова всерьёз, но… Даже незачем завершать строку: всё ясно и так. «Ну почему одних подруг! И меня целуй, касайся рук! — поднимаешь бровь и подставляешь щёку. — Умница! Спасибо! А почему всё равно грустишь? Расскажешь, или вдуматься?» Разве в этот момент я могу поверить, что в голове у тебя — совсем другие, уверенные слова: «Меня в конце — не простишь»? Каждый день ты прикасаешься ко мне своим огнём, его отблески будят меня с утра и как ночное небо сверкают перед сном. Мне нравится, когда при встрече обнимаешь чуть крепче, чем это было принято раньше. Когда ты произносишь моё имя, в моих собственных глазах загорается твой огонь. Я верю всему тебе и готова идти за тобой в любое место, в которое ты захочешь, как за путеводной звездой: вот ты — любишь пить и получать от жизни всё; и я начинаю любить это вместе с тобой. Рыж, только скажи, — и любой каприз. Спрашиваю искрящимися глазами: ты правда хочешь этого? В ответ — ничего, однако ты любезно и как будто неравнодушно зовёшь с собой брать от жизни всё: «Пойдём скорее с нами! Будет весело, и хочу постоянно встречаться с тобой глазами». Я соглашаюсь, веря, что этот вечер станет самым весёлым, самым счастливым, самым пьяным и что твой огонь наконец-то будет светить для меня одной. До ночи мне нужно много написать тебе «стихов»… Я ведь так хочу для тебя писать: об огне, который из маленьких искорок разгорается по всей осени, о друзьях-компаниях и любви. Вот друзья говорят, что мы хорошая пара, что на самом деле я тебе — в сердце: дескать, ты сам признаёшься в этом, когда курите всеми вместе. И хоть я не получаю ответов на свои немые слёзные вопросы, я верю, что всё это правда и осталось совсем чуть-чуть. Я усердно тяну руки к твоему сердцу. Оно кажется невероятно пламенным и необычным — как и весь ты, — но как только я дотрагиваюсь и сжимаю крепче, оно рассыпается пеплом, пачкая мои пальцы сажей. Не понимаю: прогоревшее? или так не везёт лишь мне? Наступает «этот самый» вечер, быстро гаснут огни, дует тёплый ветер… У города — день рождения, всё в шариках, фейерверках, флаерах, все целуются и смотрят в небо. У меня вдруг что-то ломается: все надежды/шансы/жизнь — в одно мгновенье, в несколько тихих слов и напряжённых морщинок у подруги на лбу. Ты сидишь напротив меня на заветном месте, на пороге Рыжей Комнаты, и недобро поглядываешь в мои глаза. Я по-прежнему не нащупываю в карманах никаких ключей. Ты улыбаешься. Рыжая Комната не полна чудес, а полна — ловушек. Подруга, угадывая мою мысль, касается руки и шепчет сбившимся голосом: «Огонь... сейчас горит для другой, и уже давно. Но не плачь, всё ещё изменится сотни раз, искры ярче твоей на свете нет! Всё придёт...» По обе руки — подруги, наливают колу. Кажется, в этот вечер из-за тебя внутри окончательно загорелось всё. Друзья зовут с собой, говорят, дескать, будет весело и будет выпить, не понимают, что вдруг пошло не так. Ты идёшь впереди, твоя спина — пряма. Огонь в один момент стал ледяным. Вместе с шелестом пробегающего мимо ветерка, ещё по-летнему тёплого, до меня доносятся голоса друзей: спрашивают, почему лицо такое грустное и что не так. Когда я смотрю на тебя сквозь поломанную светом мглу, а затем — пьяную-препьяную дымку и от этого летящее пространство комнаты, в груди что-то очень страшно сжимается, пустеет, и я не хочу ничего им говорить, но глаза и руки, на которых я заламываю пальцы, меня сдают. Все замолкают и, не ругаясь, подливают мне ещё; вкус самого противного на свете вина напоминает в этот момент то, что я чувствую. Подруга говорит, что ещё не время расстраиваться, друзья поднимают друг другу тосты, мои глаза пустеют, ты смеёшься и танцуешь, и все рады видеть твою искрящуюся улыбку. Перестань гореть. Перестань гореть. Перестань гореть. Как бы сильно я ни заливала твой образ, он не гаснет. Когда звонит мама, я прошу выключить музыку и отвечаю ей, что всё нормально, и подруга рядом. Я вру ей так же, как ты мне всё это время. Блики в моих глазах тухнут. Подруга говорит, чтобы я терпела, ждала, когда всё наладится, а друг — что я ни капельки не лишняя и что не по кому тут страдать. Я киваю, отвечая, что знаю... Однако что-то внутри меня, где в этот момент сильно жжёт, подсказывает: такого же яркого и рыжего — больше не найти. Мои мутные красные глаза — именно то, чего ты ждал. И хоть всё встало на свои места, ты по-прежнему врёшь. «Я переживаю за тебя». От выпивки твои глаза становятся глупее, но ярче. Ярче звёзд. «Ты мне нравишься, но... Я уеду. Да, я не могу определиться. Хорошо, если что-то изменится — скажу». От жара комнаты и пьяного помутнения твои губы кажутся сухими, чужими. Я не запоминаю их вкус, но навсегда запоминаю эти сутки: смазанные и горькие. Комната и лица в ней бесконечно плывут, освещённые твоим мерцанием, алкоголь быстро и бездумно кончается, а щёки не успевают сохнуть. Волосы пахнут чужим табачным дымом и шампунем, одежда измята, испачкана. В поломанном тёмном небе виднеются одинокие серебряные звёзды. На ум приходит любимая строчка: «Не потерять бы в серебре...» Мне говорят, что всё хорошо, всё забудется и пройдёт, надо поспать, что я правда ни капельки им не мешаю и они будут рядом всегда. Ночь, и мы гуляем на недержащих ватных ногах. Мне хочется услышать от тебя новый ответ, фразу, что ты передумал, но единственное, что я вижу, — лишь твоя спина. Когда у меня подламываются ноги и по телу пробегают мурашки от холодного ночного ветра, ты просто бросаешь на меня взгляд, а затем, идеально спокойный, отворачиваешь лицо. Мне безобразно пусто внутри. Все горизонты и мечты по-прежнему летят на глазах в тартарары. За ночь происходит много событий, проносятся десятки моментов, друзья разговаривают, смеются, боятся, проживая каждый миг по полной программе, а я вижу лишь пелену перед глазами и твой блестящий, ускользающий образ. Ты уходишь домой, и тебя не пугает запах вечеринки, а я сплю на бетоне в недостроенной — как жизнь — квартире самого пьяного и весёлого. С нами ещё рыжий, только совсем другой… Сквозь сон я чувствую пробирающий холод и то, как больно дёргаются внутри какие-то ниточки, если в голове вдруг вспыхивает образ чего-то огненного. Слышу, как говорят, что не по кому вовсе страдать, ведь не огонь, — а лишь маленькая искорка, нервно пляшущая на конце спички, но ведь я знаю, что все слова — неправда. Сон ненадолго закрывает мокрые глаза, и перестают слышаться разговоры. Ночь густая и мутная, она связывает два будто бы неразрывных дня. Когда наползает ленивое, солнечное сентябрьское утро, и лучи ласкают кроны деревьев и спящие дома, я пытаюсь вздохнуть свободно, будто ничего не произошло, но у меня не выходит. Вместе с этим вечером умерло что-то внутри меня, покорёжилось и отказало. Я иду домой плохо расчёсанная, пустая; рядом — другой рыжий, он говорит мне что-то о прошлом, помогает застегнуть цепочку на шее. Намекает, что я нравилась ему ещё совсем недавно, да только — мимо. В солнечное утро меня греет лишь понимание, что есть дом, в который я всегда могу вернуться. Там я снимаю грязную одежду, умываю грустное лицо, ставлю телефон на зарядку и бессильно опускаюсь на кровать: тогда мои глаза наконец крепко слипаются. Маме кажется, что со мной не всё в порядке. Она щурит глаза и не верит, а я, проснувшись, продолжаю врать. Ещё немного, и я могла бы лишиться последнего местечка, куда можно спокойно, в любой момент, вернуться. Бесконечный день клонится к вечеру, солнце сквозь оконные стёкла светит бледнее и холоднее. «Hindan» играет на повторе, в каждом сообщении я отвечаю, что всё вышло очень обидно и никто не мог подумать, но я — наверно — справлюсь. Год от года преследует ощущение: ты просыпаешься утром, пару мгновений не помня о том, что происходило сутки-трое тому назад, и спокойно вдыхая воздух своей комнаты, а потом понимаешь, что в наступившем дне едва ли осталось что-то от твоего разрушенного мира. Внутри — обжигающая пустота, и тебе приходится «жить» с ней все последующие дни. Когда-нибудь, после финальной капли, это чувство может не покинуть тебя больше никогда. Подруга зовёт гулять, заполнить эту пустоту внутри, но едва ли это возможно у порога Рыжей Комнаты, под твоим не-взлядом. Я говорю, что сегодня не лучшее время, и со всеми увижусь завтра, завтра, завтра... Уверяют, что всё — как ни в чём не бывало, и вечер проходит как обычно, и ты совсем не говоришь обо мне плохого. Мне начинает казаться, будто бы не всё потеряно и стоит немного подождать до того, как ты определишься в мою пользу. Но уже ночью мне снится сон, в котором ты — опять же — отталкиваешь меня назад. Я просыпаюсь со влагой на щеке, подумав, как хорошо, что это всего лишь сон, и одёргиваю себя в тот же миг. Ноги в синяках и ссадинах. Сентябрь — по-прежнему тёплый, блестящий летним прощальным солнцем. Волосы собраны в два хвоста, как будто ничего страшного, калечащего детство, не произошло. Предпоследний школьный класс и первое занятие у репетитора, чёрные колготки не дают проступить напоминаниям прошедших суток. Подруга, глядя в мой учебник, говорит, что если не забуду сон и всё, что было, сойду с ума, и пора перестать себя накручивать. «Рыжий не хотел такого допустить». Я отворачиваюсь, пытаясь понять, в каких именно словах и действиях ты врёшь. Ведь не хотел бы — не допустил... Встречаемся в коридоре, машешь рукой, и я отвечаю улыбкой, будто ничего не произошло. Тебе на зависть просто жить: десятки поцелуев не сжигают твои губы, а лишь проводят по ним бальзамом, одиннадцатый класс как будто проходит мимо и совсем не пугает. От тебя не отворачиваются друзья. Тебе не снятся сны, в которых ты целуешь людей, которых любишь, а затем они отталкивают тебя к стене. Но, наверное, и ты любил когда-то... Солнце блестит у меня на волосах, я думаю, что, может быть, ты всё-таки сделаешь правильный выбор. Поэтому, когда город накрывают сентябрьские синие сумерки и заканчивается моё первое занятие по истории, я бегу к нашему волшебному месту, к Рыжей Комнате, чтобы после тяжёлого дня окунуться в родную атмосферу. Мой голос привычно звонок, в глазах полно бликов, и я всматриваюсь тебе в лицо. Никаких ответов, лишь просьба — сгонять за картами. Я иду по тротуару, и осень обнимает меня за плечи; я чувствую, что она не собирается меня отпускать. Быстро бежит минутная стрелка. Купить карт — вот и всё, что тебе нужно от меня в этот вечер, но не всё, что я реально могла бы подарить тебе. Мне нравятся твои волосы, мне нравится твоё лицо, мне нравится твоя жизнь и прожжённое собственным огнём сердце... Вечером дышать — тяжелее. Я отдаю тебе и нашим твоим друзьям пачку и понимаю, что сегодня уже не случится волшебства. Мама ждёт домой, сосед по парте предлагает остаться ещё чуть-чуть. Когда я ухожу, встречаю знакомую, она, не успевая даже поздороваться, задаёт вопрос: «Ну, как ты?.. Забудь всё это, он, наверно, глуп, ты ведь такая красивая». Я улыбаюсь, прощаюсь и не понимаю: была бы красивая — всё было бы иначе. Или же, если не была бы глупой... Ночью мне снова снишься ты. Каждый последующий день похож на предыдущий, разве что темнеет раньше. Одна девочка — ты ей нравился — наврала о тебе своим друзьям, и теперь вся наша компания бегает, волнуется и смеётся, пытаясь защитить тебя, пьёт пиво, а потом танцует. Мне до счастья нравится находиться здесь среди осенних огней. Я очень хочу помочь всем, особенно тебе, но толку — ноль. Я ещё не понимаю, почему та девочка так поступила, и думаю, что так любить — нельзя. С приближением октября холодает, и сначала надеваю куртку, а потом — пальто. Каждый вечер, после школы, репетитора и прочей рутины, я жду, что что-то изменится, произойдёт, и твой огонь станет для меня обогревом, но кроме пробирающего до костей ветра — ничего не приходит. Ты остаёшься смеяться дальше, бросая карты на стол. Тебе нравится понимать, что все любят тебя, несмотря ни на что. От сигареты огонёк в твоих глазах сияет ярче. Мне пора уходить, хотя до последнего тяну время в надежде и ожидании: вдруг сегодня прозвучит хотя бы слово... Дома ждёт вкусный ужин и тёплый чай, а потом тошнота. Надо признаться, что люблю я не только одного тебя, вся компания — чудо, мне нравится помогать, когда просят, мне нравится слушать, о чём говорят, мне нравится просто быть в ней. Несмотря на пожар, неплохо потрепавший мне сердце, я всё ещё чувствую счастье внутри себя. У меня есть ещё один друг, иногда зовёт в гости на противоположный берег, а потом провожает на автобус. Он встречал тебя однажды, правда, говорит, что ты — тот ещё... Он говорит, я вспоминаю о тебе, по щеке ползёт одинокая слеза, а он — утирает. Его я люблю тоже очень сильно. Ещё пишу письмо и собираю посылку для мальчика, который, однако, уже хорошенько вырос. Ты носишь в себе ту же звёздную суть, что и он. От осознания, что мальчик по-прежнему, несмотря на огромное число километров, остаётся в моей жизни, теплеет на душе. Я отправляю синюю почтовую коробку, а затем иду в компанию, в которой все родные и близкие. Спускаются сумерки. Подруга говорит, что дело идёт к расставанию с парнем, который вот-вот должен к нам прийти. Вместе с тобой. Мы обе ждём вашего прихода, понимая, что абсолютно зря. Обещаем друг другу, что всё будет хорошо. Встреча — действительно — не приносит никаких плодов. Ты садишься рядом, но рассказываешь о какой-то другой поющей девочке, и у меня окончательно холодеет в сердце. Подруга разговаривает с парнем, но что-то идёт не так. А на следующий день всё окончательно ломается, тебе говорят, что ты бесконечно врёшь, меняешь лица. Ты смеёшься и отвечаешь тем же. Ты уходишь от нас, прихватив с собой ещё пару ребят. Подруга остаётся с нами, нееё парень — с тобой. Я понимаю, что не разглядела тебя раньше, а та девочка не врала. Вы уходите. Всей компанией мы хотим, чтобы вы больше не возвращались. Ударяют крепкие осенние холода. Мы рады, что вас больше нет рядом. Проходишь мимо, не здороваясь и не смотря чуть ниже своей головы. У тебя лицо, как будто я сделала тебе что-то плохое, и это я виновата перед тобой, а не наоборот. Теперь твой огонь жжётся окончательно неприятно, мне не нравится, когда его языки проскальзывают близко к лицу, не нравится тебя слышать и видеть. Кажется, то, что было нежного у меня внутри, исчезло в один момент, разбилось о твои лживые слова и лицемерие в глазах. Я чувствую: моё сердце теперь не такое чистое и искреннее, чтобы писать, как раньше, говорить как раньше и верить, как раньше. Мне жаль потерять свою сверкающую искренность. Она нравилась тебе тогда, в сентябре? Вроде бы значительно легчает, хотя я всё равно думаю о тебе почти каждую минуту. Пробивает дрожь, когда вижу тебя, но я понимаю, что всё это — мимо: совсем не от любви. Не знаю, что раньше застилало мне глаза до такой слепоты. Мне пишет знакомый из лета, и он красив ничуть не меньше... Я зачем-то начинаю ждать его сообщений, и пахнет чем-то новым: то ли с улицы, то ли от пальто, то ли от жизни в целом. Счастье ещё теплится где-то в уголке сердца и компании. Выпадает первый снег... Вместе с ним из моей жизни выпадает всё самое важное. Ноябрь не щадит меня, напаивая своей холодной крепкостью, и компания отворачивается в миг. Неправдой оказались не только твои слова, но и мысль, что они, как и обещали, будут рядом. Один мальчик звонит только потому, что надо спросить домашнее. Его лучший друг рад получить подарок на свой день рождения, но отказывается здороваться при встрече. Я понимаю, что надо порвать всю привязанность, как трепещущую на ветру паутинку. Правда, рядом по-прежнему две подруги, которые, набравшись смелости, тоже уходят от Рыжей Комнаты, как когда-то ты. Мама говорит, что зря доверяла мне, а я — им. Сообщения от летнего знакомого приходят всё реже. Целёхонькая посылка возвращается ко мне обратно. Не могу жить дальше, все говорят — ерунда, нет причин; эта фраза кружится с ноября по январь. Мой друг, не веривший твоим словам, сначала подставляет своё плечо, говорит, что всё, опять же, ерунда и у нас впереди крепкая дружба, а потом — ускользает: вдруг понял для себя, что дружбы между мальчиком и девочкой — нет. А я в неё верила благодаря ему. И вроде встречаются новые люди, получается начать общаться, а мама забывает всё, что было, но теряешь в итоге больше. И по замёрзшему от декабря лицу снова текут слёзы, мне стыдно, подруга говорит: «Не смей стыдиться, забей на друга, звони другому в Краснодар мириться, я рядом, и скоро Новый год». А когда она уходит домой, я вдруг встречаю тебя, пьяного и весёлого, хочу провалиться в землю, а ты обнимаешь за плечи и нежно просишь сигарету. Ты даже не помнишь о том, что не курю. Пожалуйста, уйди и меня просто забудь... Ты или крепко люби и тянись обнять, чтобы я своим слабым светом могла потянуться — к слепящему твоем, или больше никогда-никогда... Под Новый год становится легче, появляется надежда и с кем поболтать. Хочется лета, но сначала надо ещё протянуть февраль и слякоть нелюбимой весны. На заснеженных улицах горит свет, я чувствую, что всё наладится, хоть потери по-прежнему происходят. Знакомая бросила компанию, в которую больше никогда не хочется возвращаться, и, незаметно, становится подругой. Мы показываем друг другу новые платья, я пью у неё чай и напоминаю о тебе. Она говорит, чтобы я не злилась на тебя так сильно, иначе продолжу делать хуже сама себе. Наверное, она права и поёт мне песни под гитару. Отвечаю на сообщения. Скоро зимнее пальто снова нужно будет менять на осеннее-весеннее. В один из последних февральских дней я возвращаюсь из гостей, спрыгиваю с маршрутки, и за спиной вдруг гремит салют. Это, конечно, к счастью. Я снова задумываюсь, и... Я до сих пор не могу от тебя убежать. Пролетела невероятно горячая осень, и зима, точно слезами растекающаяся талым снегом, подходит к концу, но... или ты за мной, или я за тобой — по пятам, несмотря на то, что я уже не люблю, а, напротив, до гримасы на лице ненавижу твой образ с хитрыми, нечестными глазами, кто бы мне что ни говорил. Ты горишь: звёздами в летнем небе, шелестящими листьями в конце сентября, лучом в полуденную жару, искрами, пламенными языками, охватившими кем-то любимый деревянный дом. Мальчик-зажигалка — прикуриваешь свою сигарету, огонь точно вспыхивает прямо у тебя на пальцах, и беспечно выдыхаешь сизый дым, который вот-вот погубит тебя, но зажигалке внутри всё равно («Какие вопросы, какая вредность, ты вообще о чём? Не смеши. Всё под контролем. Горю непрерывно, не кончаясь»). Не живёшь, а горишь: непрерывно, не кончаясь. Твой пламенный цвет волос до боли и страха тебе к лицу. К характеру. Теряюсь: это из-за него ты весь из себя, самый особенный и пылающий, или же твоя энергия и суть поджигают самого тебя до кончиков. Твой огонь испепелил тебе сердце. Однажды смотрела на тебя издали, огонёк в твоих губах погас — докурил, — но в сумерках не теряла твоих очертаний. Выбросив протлевший бычок, ты шёл навстречу, уверенно и без интереса смотря вперёд. Отвела взгляд, пока не прошёл мимо, и почувствовала: ты не рад встретить меня на дороге. Плевать: ведь на самом деле не я что-то в тебе сломала. А под твоим огнём — прогораешь, как спичка. Звучит забавно, и ты, скажи я это вслух, просто закатил бы глаза: «О чём ты опять говоришь/молчишь? Не глупи. Я к тебе и твоим наивнейшим бредням абсолютно глух». Огонь не прожечь, подумал бы сам. Особенно мне, залитой солёным морем слёз — ты же помнишь, да? («Я за тебя безумно волнуюсь, ради Бога, не плачь! Забудь, что я минуту назад тебе говорил, и не медля иди ко мне. Поцелуй — одна из простейших задач, разве тебя так волнует, люблю я тебя и есть ли мне кто важней? Это глупости. Наверное, всё же не забывай, что я к тебе глух и слеп, иди выпей и слёзы утри, дальше мне всё равно. Не мешай отдыхать. Не понимаю, почему у тебя всё настолько сложней.») Наверное, к лучшему, что, говоря честно, была пьяна невозможно, иначе в той жаркой, рыжей комнате — не нужно было входить! — в секунду сгорела бы от твоих вечно пылающих губ. Скольких ни целуешь — всё не теряешь азарт. Я вот касалась только двух. И теперь, знаешь, уже в пепел — одно протлевшее, сожжённое тельце. Когда проходишь мимо, твоя зажигалка всё равно упорно пытается меня поджечь. У неё почти выходит, я разогреваюсь, но вспыхнуть, к счастью, уже не могу. Искры пробегают по телу. Воспоминания сгущаются во мне до пелены в глазах, но больше ничего не горит. Становится легче. Вдруг замечаю, как ты киваешь одной из моих подруг. Твой огонь лизнул их снова, приманил теплом к себе, и поэтому ты внезапно возвращаешься в мою жизнь. Здороваешься редко, но не прочь увидеть в своей компании. Задаёшь мне вопросы и рисуешь улыбку на моём лице, но не такую, как прежде. «Иди к чёрту, а!» — я смеюсь сквозь отдышку, пытаясь догнать твой образ и не чувствуя при этом былого тепла. Смеёшься в ответ, разворачиваясь и идя навстречу. «Всё иди к чёрту да иди к чёрту — сказала бы что добрей! (к чёрту идти не мне.)» Блестит мокрый асфальт в свете ночных огней, и ветер дышит в спину. Ты обнимаешь других, и твой идеально ровный путь продолжается. Слышала, тебе нравится девочка. Она рада со мной познакомиться и говорит, что я очень милая. Мне жаль её как-то заранее, но до последнего надеюсь, что ты стал смелее и умнее. Начинается новая весна, и всё как будто иначе, хоть и суть — та же. Ты значишь для меня всё меньше, и я чувствую, как вместе с тобой уходит прошлое. Когда ты уедешь в свой большой глянцевый город, нить путеводной звезды, спрятанной в твоей засмоленной сигаретами груди, оборвётся. Как бы сильно я не хотел поскорее её потерять, чтобы вздохнуть свободно, я боюсь, что без твоего света мне будет некуда/не-за-кем/незачем идти дальше. В моём родном городе может стать окончательно пусто: ни огонька твоей сигареты, ни отблесков волос, ни твоих личных звёзд в небе, и когда я буду проходить мимо твоего дома — ничего не случится, ни мурашки не пробежит по окрепшей спине. Когда в августе спадут все звёзды, указывающие путь, лето кончится. Что вместе с этим закончится для меня? История, связанная с тобой, уже на исходе, и я больше ничего не чувствую. Разве что мне стыдно, когда говорю тебе что-то не то, слова, которые могли бы тебя обидеть — из-за прошлых ран. От этого плохо — до слёз. Не понимаю, почему ты без зазрений можешь ломать человеку жизнь, а я так — нет. Ты ответишь мне, где потерялось детство? Звонит одноклассник — помнишь его? Высокий и немного забавный, сигареты не шли ему так, как тебе. Он скучает по всему, что было, спрашивает, как вернуть всё обратно. Я не знаю, что ответить, но понимаю, как хочется прожить несколько тех недель, словно на повторе. Ночью снилось много замечательных снов, в которых были и ты, и наша осень... Девочка пишет, что у вас с ней — не выходит, ты на полпути в другой город, и так много всего, всего, всего... Я узнаю эти слова и отвечаю, что нет ни малейшего смысла переживать. В весне пахнет осенью, и я понимаю, что пора захлопнуть эту дверь и наконец уйти. Девочка больше не гуляет в твоей компании. Ты почти не появляешься в школе. Перестаю грустить, нахожу новых друзей. В моей жизни быстротечно завязываются новые истории, застревая в блокноте. Лето дышит в спину. Нить от звезды рвётся, и я — неожиданно — не чувствую пустоты. Как-то утром иду в поликлинику и, подняв глаза от асфальта, узнаю знакомые солнечные блики на рыжих волосах. «Привет!» «А, привет, Рыжий... Не ожидала тебя здесь встретить. — Механически обнимаю. Всё закончилось, разве что вспоминать бывает стыдно. Интересно ещё, как поведёшь себя, если встретимся через десяток лет. — Ну, всем передавай привет. Наверное, в этом городе мне будет не хватать таких, как ты». Не знаю: вру, не вру... Новая история брезжит на горизонте, как утреннее солнце, у которого волосы — белоснежные. Вздыхаю. Всё ещё не раз забудется и пройдёт.