Сборник: Недосказанное

Я уехала два года назад и всё это время тосковала по дому и, видимо, по тебе. Как бы ни был прекрасен Город, он не смог заменить мне родные просторы и мечты детства. Я уехала потому, что моя семья решила, что мне надо лечиться — я жаловалась на головокружение и дрожащие руки; на то, что мне отчаянно хотелось говорить, говорить о многом, но слова не желали подбираться. У меня болела спина в том месте, где могли бы быть крылья. Домашние сказали, что такое нельзя терпеть и что это может плохо кончиться, — выбора не было. Меня посадили в клетку-машину и увезли в Город: от на нашего с тобой Будущего, тёплого смеха, от всего, чем я жила с малых лет. Кстати, Будущее единственный, кто провожал меня; ты вспоминал о нём? Будущее был совсем маленьким, белокурым, и ты и я звали его «мой мальчик». Мы втроём любили друг друга — какой-то детской, наивной, но светлой любовью. Перед отъездом я пошла с ним гулять; стояла бархатная, звёздная ночь. Будущее попросил меня не грустить и, показав на бескрайнее, тёмно-морское небо, сказал: — Оно всегда будет с тобой. Это — богатство, которое принадлежит одновременно и тебе, и всем, и никому. В Городе небо напоминало мне о родном крае и о вас. Родители сказали, Будущее тоже уехал, чтобы продолжить учиться в средней школе, и его теперь нет. Я не знала, уехал он в Город или куда-то ещё. Вдали от дома ему, должно быть, пришлось очень трудно. В Городе, полном огней, часто бывало холодно. Дождь шёл, листья падали с деревьев, иногда — снег с неба. Там и лето плохое было, ну, лично для меня: душное, тесное, лишь искусственно тёплое. Но если говорить честно и в общем, то Город на самом деле красивый. По-своему. С врачами хорошими. Однако все два года, проведённые там, я чувствовала, что не к месту. В Городе невидимые, тяжёлые крылья мне отрезали, и поэтому спина перестала болеть, а голова — пухнуть. В общем, я вроде бы выздоровела. Правда, после лечения и пребывания в Городе у меня, судя по всему, разбилось сердце. Вдребезги. Что ж… Решила вернуться. Хотя бы на время. В первую очередь я искала встречи с тобой — во время отъезда я много думала о тебе; и наконец осознала, что с раннего детства мы были далеки друг от друга. Точнее, ты никогда не уезжал и не исчезал от меня, но при этом был недосягаем. — Привет, я ни с чем… Ты жил на прежнем месте: на холме, укрытом мягкой травой и луговыми цветами. Белоснежный дом твоей семьи был ближе всех остальных к небу; когда-то мы фантазировали, что лётчики самолётов-комет, оставлявших на закате золотые следы, видят его. Но в Городе, как оказалось, были здания гораздо выше — они чуть ли не упирались крышами в снежное небо. Однако я не собиралась говорить тебе об этом, чтоб не расстраивать. Я медленно шла к твоему дому и вдыхала родной, знакомый запах — сладковатый, травяной, с примесью речного ветра. Мне было интересно, что при встрече скажет твоя мама, и как промолчишь ты. В Городе я часто видела одного молодого человека, совсем на тебя не похожего; но при этом его мир, для меня незнакомый и закрытый, был интересен примерно так же, как твой. Я не знала имени этого человека — для меня он был лишь Безымянным. Порой он, до боли голубоглазый, выглядел холодным, осенним таким; как мираж; его сложно забыть, вычеркнуть из этой истории или воспоминаний. Он — главный герой своей узкой вселенной, не-взглядами дававший понять, что я — даже меньше второстепенного. Если бы Безымянный знал обо мне, то сказал бы, что я дикая. Мне нравилось наблюдать за ним; от каждого его шага таял снег, а от улыбки смеялось солнце, закутанное в синее одеяло. Будь у меня пылкое, чувственное сердце, из-за Безымянного оно бы билось очень быстро. А так, не имея смелости и тепла в груди, — я лишь дрожала и убегала. Вы разные; Безымянный был просто молод, а ты — юн. И ты никогда не являлся главным героем какой-то конкретной истории, просто на неё наплевав; ты был далеко ото всех и от всего, мог уйти в любой момент и жил именно так, как того хотел. Вставал в полный рост, даже если рисковал сломаться. Цвет твоих глаз — согревающий, карий. Когда-то я думала, что мой и твой мир — это одно и то же, что мы находимся в одной вселенной с одинаковыми звёздами, чувствами, материей. А оказалось — нет. Твои друзья, планеты, жизнь были прекрасны, а проблемы и грусть — драгоценны, как серебро. Думая в Городе о твоих несчастьях, я забывала об осколках у себя в груди. Мне хотелось говорить, и тогда я писала тебе письма; некоторые мне даже нравились, но ни одно я так и не отправила. Не давала о себе знать и наблюдала за чужими жизнями, желая хоть как-то помочь тебе. Своим отсутствием. Когда я почти дошла до твоего дома, почувствовала, как дрожат внутри меня слова, которые я никогда не смогу произнести и о которых не смогу даже подумать. На самое важное мне никогда не хватало фраз и смелости. Всё было знакомое, но отчего-то болезненно непривычное. Звёзды вскрывали огнями и шлейфами небо — водянистое, далёкое, такого же морского, с зеленой, цвета, как и перед моим отъездом. Десятки млечных путей рассыпались, точно бисер с порванной нити. Ветер играл с травой и речкой. Воздух подёргивался, ломался, впуская темноту в наш край. Целых два года я не чувствовала всей этой свободы, и родной уголок с лёгкостью позабыл обо мне. Ты стоял возле своего дома и смотрел на звёзды. Я даже могла бы подумать, что ты ждал меня. Мы встретились мельком, так, словно не разлучались на два года, словно я не писала тебе писем. Ты был спокоен и нежен, а у меня внутри затаился восторг, огромный и колкий, мешавший дышать. — Привет... В ответ ты лишь улыбнулся, ожидая, что я скажу что-то ещё — возможно, новое, важное, искреннее. — Привет, — мой голос был тихим и отчего-то виноватым, — я ни с чем. Да, знаю, это смешно: вернуться спустя два года и не суметь ничего рассказать. Но там мир другой, совсем другой, непохожий на наш... У меня сердца нет; только осколки, — вдруг оборвала я. — Не чувствую, чтоб оно билось. Кажется, мои слова стали пустыми. Ты извини. Я правда вернулась ни с чем. Я говорила быстро и иногда задыхаясь — так, словно оправдывалась. Ты пожал плечами и опять улыбнулся. — Пойдём, — и ты взял меня под руку, мы пошли медленно и осторожно, будто по морской пене. — Море. Там, в Городе, часто можно услышать о море. Кто-то ездил, а кто-то мечтал поехать. Мне кажется, я тоже заразилась этим. А ты хотел бы побывать на море? — Мне незачем. Тебе и впрямь было незачем. Твой мир — гораздо шире, чем Город, и твои мечты никак не могли быть настолько просты, как мечты о море. Ужасно странно, что когда-то я считала нас похожими. Наверное, это из-за болезни. — А я хочу побыть здесь, а потом уехать куда-нибудь ещё. Сменить обстановку и, возможно, найти новый дом; в Городе сказали, это будет полезно для меня. Например, могу поехать учиться. Все ведь ради этого уезжают. И к тому же… я хочу стать кем-то. — Кем же? — Не знаю. Мне хочется узнать как можно больше слов и научиться их легко, гладко слеплять друг с другом. За каждую новую реплику мне было стыдно, но я никак не могла остановиться. — Понятно; в любом случае буду рад, если ты найдёшь дело своей жизни. Наверное, тебе хотелось сказать, что я всё равно останусь такой, как сейчас. Если я не вылечу сердце и не приведу в порядок свой мизерный, зашарканный мир, то никакая профессия мне не поможет, и я так и останусь «ни с чем». На самом деле я всегда топталась на одном месте. Сколько бы раз я не уезжала, я всё равно не смогла бы обрести такое сердце и такой мир, как у тебя. Мне было стыдно, но я не унималась; осознание неправильности слов приходило лишь после того, как я их произносила. — Всё же мне странно, почему ты не уезжаешь работать или учиться, жить. Здесь почти никто не задерживается. — Я особенный. У меня есть секрет. К тому же, не хочется бросать ради этого свою лошадь, она ведь чудесная. Лучше бездушного моря и холодных городов. Я вспомнила, что твою лошадь звали Тоской. Она и вправду была красавицей: высокая и стройная, белоснежная, с густой гривой и светлыми ресницами. У неё были очень умные и печальные глаза; подобранное тобой имя пришлось ей под стать. Ты вёл меня под руку сквозь сумерки, и я лишь смотрела на блиставшую вдали реку, чувствуя твоё тепло и то, как серьёзно ты смотрел вдаль. Я думала, что мы шли к Тоске. Она была для тебя всем: горячо любимым другом и, как бы странно ни звучало, радостью. Отдушиной. Когда ты был рядом с Тоской, твоя и без того светлая печаль уходила. За неё ты волновался больше, чем за себя. — Всё же грустное имя… Ты не звонил. — Прости, я даже не знал твоего номера. Расскажи что-нибудь о Городе. У тебя получится, если захочешь, — сказал ты к слову; скорее всего, даже не из желания узнать о Городе, а просто так. Мне не хотелось рассказывать о Безымянном. — Была там, как дикая. Не общалась ни с кем. Но там любопытно; небо гораздо синее и чище — почти без звёзд. Зато на земле очень много огней. Почти каждый Горожанин — герой отдельной, собственной истории, — я постоянно сбивалась и не знала, что сказать, — В одном доме живёт много людей. Я иногда слышала, как кто-нибудь из соседей на пианино играл, или по телефону разговаривал, или по комнате ходил. В Городе хорошие врачи, у меня больше ничего не болит. Похоже, даже я не была этому рада, не говоря уже о тебе. — Только сердца не чувствуешь… — с сожалением закончил ты. Я — как одинокий осколок планеты, которую ты всегда хотел переделать, но ленился. Тоска, пронзительно белая в ночи, стояла недалеко от берега реки и мягко щипала траву; почувствовав наше приближение, она подняла на нас глаза и дёрнула ушками, но ты, махнув ей рукой, прошёл мимо. Ты вёл меня к реке, хотя был уже поздний час. — Я особенный. У меня есть секрет, — повторил ты снова. Я заволновалась сильнее, но не могла и не хотела уходить, отпускать твою руку. Наверное, за всю жизнь мне ни разу не было так приятно находиться с тобой рядом, как в этот вечер. Ты был серьёзен, но тепло, исходившее от твоего тела, давало понять, что ты готовился стать счастливым. Я не понимала, при чём тут тогда я. Поначалу речная вода казалась холодной, и было страшно входить в неё, однако ты уверенно двигался вперёд. Чем глубже мы заходили, тем теплее становилась вода — почти такой же тёплой, как ты. Вдруг на воду, листья кувшинок сели мириады светлячков, мерцавших жёлтых светом, и твои глаза и сердце засветились тоже. Ты молчал, но по твоему мерному и сильному дыханию я поняла, что всё это — и есть твой мир, дом, место, где ты чувствуешь себя счастливым. Не лишним. А я всегда была песчинкой, случайно запутавшейся в твоей юности. Только потому, что я оказалась именно в твоём мире, ты захотел вылечить мне сердце. Больше никто не мог этого сделать. По твоему велению песчаное дно реки пропало из-под ног. Мы падали — в другой твой мир, сквозь золотистую воду. Я даже с некоторым удовольствием понимала, что выхода не будет. — А кто позаботиться о Тоске? — мне казалось странным, что в свой мир ты взял именно меня, а не её. Я даже завидовала себе: крайне редко получается войти в чей-то мир, сердце настолько просто. — Будущее скоро вернётся, на каникулы. И Тоска сама себе хозяйка. Бог с ней. Сначала я упустила из виду, что ты — и есть Бог; Бог Будущего, Тоски, моих родителей. Бог нашего края. У тебя наконец-то дошли руки переделать планету и её осколок, которые раньше тебе не нравились. Светящиеся картинки-пейзажи твоего мира наполнили воду. Сотни фрагментов; как в альбоме. Мы даже не падали, а летели вниз. Не ко дну, а в небо — водянистое, унизанное картинками… Оказалось, там, где ты жил всё это время, было возможно даже летать. И теперь у меня выросли новые крылья — легче и красивее, чем те, что мне отрезали в Городе. Я никак не могла поймать время, оно терялось в толще воды и картинках-светлячках. Ты не смотрел на меня и лишь слабо держал за руку. Твоё лицо было счастливым и умиротворённым, а густые тёмные волосы развевались. Я утопала и задыхалась в твоём мире — мягко, без страха; вода походила на густой воздух. Я точно знала, что картинки твоей вселенной никогда не исчезнут и будут лететь вместе с нами — через твой мир и до бесконечности. Край, который я считала родным, был лишь схемой, макетом мира, который ты выстраивал всю свою жизнь. Безымянный с очень маленьким, стеклянным сердцем не мог о таком даже мечтать. Картинки разрезали свечением воду; нельзя передать то, какими красивыми и желанными они были; настолько, что не могли надоесть. На них — и мой и твой дом, и друзья, и весь наш край. Я забыла о сердце — я падала, смотрела на твоё счастливое лицо и светлячков, и этого было достаточно. Похоже, вот, в чём заключался твой замысел: забрать меня в свой мир и показать, что я могу радоваться и без сердца. Мы и твой мир падали летели. С нами не было ни Будущего, ни Тоски. Они — лишь на картинках; как в альбоме.