Ничего не было

Одевшись и выглянув из комнаты, Артур увидел пустой светлый коридор. Шторы на окнах были широко распахнуты и позволяли солнечному свету заполонять пространство. С неудовольствием Керкленд понял, что времени гораздо больше, чем он думал. В его гостиной комнате царил сумрак — Брагинский, уходя, так и не соизволил распахнуть занавески. Англичанин жутко хотел есть, и именно голод заставил покинуть мало-мальски безопасную комнату в поисках того злосчастного холодильника, полного, по словам русского, снедью. Одно из окон в коридоре было распахнуто настежь, и несильный ветер шевелил тяжелую ткань штор, рождая тихий шорох складок. В доме царило утреннее спокойствие, казалось, ещё ничто не вырвалось из оков сонливой лености. Тишина и безмятежность. Глубоко вдохнув свежего воздуха, Артур деловито поправил манжеты и пошёл, мягко ступая по темно-зелёному ковру. Живот сводило от голода, и мысль о том, что перебиваться придется объедками, как-то не прельщала и злила. Дом у России был большой, великолепный, целый особняк, окружённый обширными, некогда ухоженными, а теперь заброшенными землями. «Ранчо» — сказал бы Америка, Россия же такие штуки привык называть «поместье». Почти вся территория восхитительного прежде сада была затянута густо разросшимися непролазными чащобами одичавшей вишни, терна, сирени и облепихи, за которыми умело скрывались современные, совершенно не вяжущиеся с окружающей обстановкой гаражи хозяйского автопарка. Кое-где, например, около полуразвалившейся (и полурастасканной местным населением) конюшни густо поросла малина и жгучая крапива. Запустение, между тем, в глаза бросалось не сильно, да и для современного российского пейзажа этакая картина не удивительна. Брагинский соизволил ухаживать грамотно только за сравнительно небольшим участком земли перед парадным входом, и ухаживал с поистине русским размахом. Вдоль мощёной камнем дорожки высажены голубые ели, можжевельники, хвощи, элегантные лилии, лилейники, рыжие рябчики, помпезные розовые кусты, жасмин и азиатская ярко-розовая камелия. Весною обязательно, лишь сойдёт снег, сразу цветут ландыши, великолепные тюльпаны, нарциссы и крокусы, явно подаренные знатоком таких вещей — Голландией; и такое буйство красок на протяжении всего сезона, вплоть до самого морозного зимнего дня, когда в выпавшем и уже не собирающемся таять снеге ещё алеют соцветия последнего очитка. Есть у этого сада одна отличительная черта, которая не позволит вам никогда спутать его ни с одним другим. Подсолнечники — самая известная личная слабость русского. Весь этот сад будто создан для них. Это их земля, их здесь море, океан огромных желтоголовых чернолицых великанов, тянущихся ввысь, вслед за солнцем; и рыжих невысоких карликов, склоняющихся под собственной тяжестью. Если вы когда-то считали, что подсолнух прост и невзрачен, то попав в это царство, распрощаетесь со своим заблуждением надолго. Нигде более вам не встретится столько сортов и расцветок данного цветка — свою любовь Брагинский превратил в ужасающего размаха хобби; и каждый из его знакомых, что хотел хоть как-то завоевать его снисхождение, пытался удивить и одарить русского необычным «обычным» подсолнечником. Вот и сейчас Керкленд смотрел из окна второго этажа на расстилающееся внизу поле гигантских растений, и сравнивал его почему-то с иконостасом… а что, цветок этот поклоняется солнцу, и больше не обратит свой надменный взор ни на кого. Поместье было ужасно старое, казалось, оно видело не просто последних русских царей, а всю их династию. Впрочем, отчасти так это и было. Советская власть в своё время попыталась «выкурить» Россию из его владений, мотивируя эту прихоть новой идеологией возвращения «награбленного» обобранному пролетариату, но тот шутку не оценил. Несмотря на его необъяснимое рабское терпение и заложенную в крови покорность власти, Брагинский мытьем и катаньем отстоял за собой право оставить хозяйство и почти всю землю за собой, мотивируя это тем, что ни он, ни его республики в общежитии жить не смогут. Это у них ни физически, ни морально не получится, и знаете, в этом он не схитрил, людям и странам, как бы ни хотелось тем и другим, в сущности «не по пути». В девяностые годы, по понятным причинам, главная российская усадьба опустела, жильцы покинули его, оставив хозяина одного. Так поступили даже те республики, что от опеки Брагинского не отказались, но, стоило лишь российскому боссу бросить несколько вполне ясных и конкретно толкуемых фраз, и они мгновенно собрали вещи и укатили в пределы своей личной территории. Англия прекрасно их понимал, его домочадцы тоже в Лондоне жить не желают, и стремятся как можно больше времени проводить у себя, на своей родной земле. Конечно, Керкленд бывал в российском доме (естественно не один: за компанию), и где находится кухня, приблизительно знал, так что поиски продолжительными не были и увенчались успехом. Привел его сюда нос — из кухни на весь этаж разносился соблазнительный аромат чего-то съедобного, заставляющий внутренности пульсировать от предвкушения. Странно, Россия ведь ясно дал понять, что не намерен стеснять его своим присутствием, но именно он сейчас стоял у плиты в желтом испещренном доморощенными подсолнухами фартуке и помешивал что-то в кастрюле ложкой. Это что-то тяжело булькало и хлопало. Смотря на его спину, Англия размышлял, как ему лучше всего поступить в данной ситуации, и, не найдя ничего зазорного в том, чтобы остаться, прокашлялся, обозначая свое присутствие. Брагинский обернулся и, улыбаясь ему, указал на небольшой квадратный стол под яркой клеёнчатой скатертью, стоящий у окна. — Садись. Поешь прямо здесь, — и добавил по-русски: — стол в гостиной ради тебя одного накрывать жирно будет. Артур это понял, как прирожденный разведчик, он был жутким полиглотом, хотя и оставлял этот факт засекреченным. Вот и сейчас сделал вид, что только по иронии в голосе смог предположить, что русский произнес что-то обидное, но проигнорировав тон, Керкленд только безразлично хмыкнул и уселся на стул. «Не попадаться на глаза», тут же возник в голове голос России. «Ага, попробуй сам». Перед Англией на стол была водружена тарелка с… мрачного вида кашей. — Овсянка, сэр! — самодовольно продекламировал хозяин дома. Похоже, это была какая-то ему одному понятная шутка. — Геркулес? — нахмурился Артур, отчего-то даже это непритязательного вида блюдо вызвало у него бурное слюнотечение, и потянулся к ложке, за что немедленно получил по рукам. — Что?! — Возмутился он. — Руки помой, — кивнул русский на умывальник. «Пфф. Дикарь, а еще этикету учит. Гадство!» Хм. А каша была не так уж и плоха. Немного сладковата, но съедобна. Иван сидел напротив него и по-хозяйски смотрел на то, как гость, без особого рвения, правда, поглощает им только что приготовленную кашу. Англия вдруг понял, что русскому нравится за ним именно наблюдать, нет, не так навязчиво, как будто хочет запомнить каждое действие или придраться к чему-либо, а просто, прямолинейно, но между тем соблюдая дистанцию, не с пристрастием, а с удовольствием. Сначала это забавляло, но вскоре начало как-то раздражать, Керкленд совсем не желал ощущать себя диковинным зверем в цирке. — Ты говорил, что занят? — пробубнил Англия, пытаясь вернуть Россию к реальности. — В… в смысле? — Ха, он вздрогнул! — Ты говорил, у тебя много дел, не хочу отвлекать от них. — А. Понятно. Ты прав, я пошел. — А со мной у тебя дел быть не может? — С тобой? Сейчас? — Россия изогнул вопрошающе бровь, посмотрел по сторонам и внезапно поднял свисающую со стола скатерть, заглянул под неё, будто что-то надеясь найти. — Что ты делаешь? — завопил Керкленд, подбирая колени. Внезапная непонятная активность русского пугала. — Вот, ищу твоего личного юриста на побегушках. Без него такой доморощенный бюрократ, как ты и за пару слов ответственности не несет. «Подловил». — Времена сейчас такие. Никому на слово верить нельзя. Особенно… — Врагам, — закончил русский. — Я не это… — возмутился в который раз Англия, но Брагинский его перебил вновь. — Ладно, допустим. Дела с тобой у меня есть, Великобритания, — он всегда забывал об «Англии», переходя на официальный тон, — Всего пару недель назад я отправлял тебе обновленный список с фамилиями, не желаешь вернуть их обладателей на родину? «Старая песня». Артур досадливо цокнул языком и парировал: — Они получили политическое убежище. — Они преступники и воры и должны сидеть в российской тюрьме. — Обсуждать это не имеет смысла. И, кстати, мне тоже есть что сказать. Думаешь, у меня нет претензий? Твоя военная техника то и дело оказывается в моем воздушном и водном пространстве? Как это понимать? — Карты попались неверные. Или техника подвела, или помехи там электромагнитные. Ничего же страшного не случилось, ты же всегда так любезно под прицелом провожаешь меня обратно до границы. И я же исправился. Россия улыбается. Ага, ему весело от этого. Вот и не понять, нарочно он сейчас дразнится, или правду говорит. Да и что, спрашивается, он добивался теми дурацкими поползновениями к английской территории? Ни тогда, ни сейчас его мотивов не понять, но сбрасывать всё на случайность, по крайней мере, глупо. — Тогда сколько можно уже заполонять мою землю своими людьми? Поток русских переселенцев на ПМЖ на британские острова больше, чем в страны Европы и США! — Ну, так я теперь им не указ. Вы же так старательно ломали железный занавес — вот и получайте. Вы хотели у меня демократии — я дал людям волю выбирать то, где они хотят жить и работать. — Почему ты ничего не делаешь для того, чтобы им жилось лучше у тебя? Чтобы они не бежали, будто крысы с корабля? — Крыса — это вредитель, её травят и бьют. Мне не нужны предатели, трусы и слабаки. Если ты принимаешь их с распростертыми объятьями и гарантируешь безопасность, то не жалуйся. Тем более, твое покровительство же не бесплатное, да? «Не бесплатное?» Англия понял, что Брагинский хочет попрекнуть его тем, что тот имеет определённую выгоду, укрывая у себя изгоев, ищущих политическое убежище, да заодно и наживается за счёт приехавших на заработки. Он же в корне не прав, да, это так же является правдой, но не отражает всех мотивов Британского королевства. Захлестнувшая разум злость развязала язык, и Керкленд без труда нашёл, что ответить. — Пфф… Выставляешь меня сволочью? Я горжусь, что я британец, я горжусь каждым своим человеком. И знаешь, это не грех, не пустое самохвальство, я приложил много усилий для того, чтобы уверенно говорить об этом. В отличие от тебя, ни одного своего ребёнка так легко я не назову трусом или слабаком, потому что как держава я внушаю им уверенность и воспитываю силу. Я ращу их достойными людьми! Чем ты хвалишься: территорией и природными богатствами; и смеёшься над теми, у кого их почти нет? Глупо, земля — это не опора для страны, лишь простое преимущество, главным во все времена оставались люди. Если ты не можешь их защитить, обеспечить и воспитать так, что они не вырастут крысами, значит, ты плохое государство, годное только для крыс. До тех пор, пока ты не поймешь этого — до тех самых пор тебя и будут грабить и предавать собственные дети. Наступило молчание. Высоко в ясном голубом небе пели птички, тихо шелестела темно-зелёная листва, и светилась золочёными буквами надпись на бледном мраморе могильной плиты: «Он отчитал Россию в его собственном доме». Промелькнувшее перед Керклендом видение было настолько явственным, что, побледневши, он сравнил себя с той самой плитой, и плита на его фоне явно выигрывала приз красочности. — Вот и поговорили, — заключил Россия. Артур похолодел, ему казалось, что русский сейчас просто возьмёт, и оторвет ему голову. Впрочем, немедленно встать и бежать не позволял не столько сковывающий до костей ужас, сколько уверенность в правдивости своих слов и, черт его дери, чувство собственного достоинства. Россия глядел на него в упор, просто прожигая взглядом ярко-лиловых ледяных сейчас глаз. — Ладно, — наконец, выдохнул он. — Всё проблемы решаемы, Англия, — он вновь возвратился к неформальному имени. Керкленд почувствовал, как иголки впились в плечи, неверяще он отпускал напряжение, и тот час же был оглушён стуком собственного сердца. Покраснев, Артур вернулся к созерцанию своей недоеденной порции. Он совсем не собирался выходить из себя и дразнить Россию. «Разве у нас нет более радужных тем для разговора? Или хотя бы нейтральных? Черт побери, да ещё совсем недавно, в двухтысячные все так неплохо налаживалось, даже члены королевской семьи Россию посещали, а потом раз, и все эти скандалы с плутонием, шпионажем, и это наглое признание мелких грузинских провинций как стран, приостановление договора об объединении усилий в борьбе с международным терроризмом и экстремизмом». Похоже, единственное направление, в котором они успешно сотрудничают — это сфера экономики, в которой полностью исключена политика, но её русский не любит обсуждать. Он же искренне считает свое положение на мировом рынке оскорбительным для себя. Опершись на руку, Иван глянул Керкленду в тарелку и спросил. — Ну, и как каша? Артур ответил хладнокровным «неплохо», непроизвольно намекнув русскому, что это была высшая форма одобрения от гостя, на которую он мог рассчитывать. Иван улыбнулся, и отвернулся к плите, вернулся к столу он уже с тарелкой, полной овсянки. И стал её есть. Керкленду почему-то показалось это странным. Ну конечно, как он мог это упустить из виду. Он же доверился ему на столько, что принял еду даже не обезопасив себя. Почему? Почему он так беспечен, это же Россия, страна, где может случиться что угодно, невозможное и невероятное. Как будто что-то заполняет его опасной ленью, стирает инстинктивный страх и притупляет осторожность. Не просто так он накричал на Брагинского, это было следствие его состояния. Что происходит, что? Доели они молча. Керкленд вернулся в комнату и задумался. Атмосфера этого дома — вот что смущает его, вначале он даже и не заметил, но этот дом стал другим, он скрывает что-то, и даже не понять, что это. Каждое жилище несёт на себе отпечаток своего хозяина и прошедших лет. Это не пустые слова, по крайней мере, не для Англии. Он привык всегда видеть и ощущать больше окружающих его людей и даже стран, и жил немного в другом мире, не таком субъективном и рациональном, что остальные. Он с легкостью оперировал тонкой материей бытия, видел за гранью понимания. Конечно, он уже устал всем это объяснять, и давно плюнул на это, но, как большинство, забывать это не хотел. Русский дом так же обладал своим духом, своими чувствами, наполнен был своими желаниями. Раньше. Теперь что-то закрыло их все, оставив лишь приторно-фальшивую сонливость. Англия посмотрел в зеркало. Отражение всегда говорит больше, чем видят глаза напрямую, но и зеркало было частью этого дома, и тайн его отдавать не хотело. — Чертовщина — произнес он, с неудовольствием поняв, что выглядит хуже некуда. Душ, однозначно. Горячая вода пошла не сразу. Смешно, но чего уж взять с этой страны. Наполнив ванную, он погрузился в воду и закрыл глаза. Тепло и спокойно. Так спокойно, что можно умереть, даже думать ни о чем не хотелось. Это было так ненормально, настораживало, тревожило, хотя и лениво. «Он хорошо целуется». Промелькнула незваная мысль, и Керкленд открыл глаза. Напряженно заныли мышцы. Это что-то новенькое, неужели ему понравилось? А ведь русский хотел тогда понять, не испытывает ли Англия к нему каких-либо чувств, ведь по пьяни вел-то себя он не очень прилично. Жалко, что он ничего не сделал, иначе не была бы напряжена так плоть. Похоть, вот что охватывало тело при мысли о вчерашнем дне и утреннем поцелуе. Она была настолько сильной, что не могла быть проигнорирована разумом, и заглушена волей. Артур стиснул пальцы. Не может же он думать о русском как о партнере для секса? Это же нитроглицериновая бомба замедленного действия, опасная, непредсказуемая. Одно неверное резкое движение — и смерть, болезненная и мучительная. И во время завтрака Керкленд понял, что смотрел на русского с интересом. Красивый он, тело, не скрытое длинными плащами, которые русский так любит носить, очень даже привлекательно смотрится под рубашкой. Если бы, если бы он не был тем, кем он является! Англия мечтательно закатил глаза и нащупал рукой возбужденную плоть. Если бы. Движение вдоль ствола должно снять напряжение. История не терпит сослагательного наклонения. Слишком просто, слишком пресно, слишком уныло. Англия остановил себя. Нет, это не подходит. Этот дом — вот причина его страданий, он не живой, он мертвый, он усыпляет своих посетителей, не желая принимать их живой дух. Вот в чем дело, он губит эмоции, умиротворяет, убивает. Этот дом на грани того, чтобы стать призраком, отречься от хозяина и поддаться разрушению. Почему? Тоска. Англия понимает, что нужно разрушить тот бред. Этот дом не вправе приносить успокоение, он всегда должен нести только страх. Сделать это проще всего, повлияв на хозяина дома, ведь больше всего энергии жилище получает именно от него. Тем более, что Артур понял, что не сможет отказать себе в кое-каком удовольствии. Он соблазнит русского, докажет себе, что превзойдет его, что сможет околдовать этого мужлана, посмевшего отвергнуть его. А для этого надо лишь чуточку решительности и уйму наглости, чего у британца отродясь было с избытком. Успех обеспечен, и это пугало. Русский обречен, он падет к его ногам, будет целовать руки и просить милости, пусть даже не поняв, что делает это, что попал под очарование туманного Альбиона.