И в сумраке мелькает образ...

Я умер. Мои веки налились свинцом, и я их больше никогда не открою, у меня больше нет эмоций, мои мышцы не сокращаются, сердце больше не бьётся. Однако это больше не имеет значения. Будучи мёртвым, я ощущаю больше, чем когда я был живой и мог улыбаться. При жизни я прочитал высказывание какого-то известного человека о том, что конец – это начало. И это действительно так. Не удивляйтесь, что я не назвал имя этого прекрасного, столь мудрого человека, просто сейчас это не важно. Сейчас, когда прошлое, настоящее и будущее сплелись воедино, создав запутанный клубок всевозможных эмоций и желаний, весь накопленный усилиями людей разных эпох запас знаний стал единым. Теперь нет границ между великим человеком и скромным человеком, живущим по чужим правилам. Каждый, хотя бы раз за всю свою жизнь, выдаёт такие сильные мысли, которые могут перевернуть душу каждого человека наизнанку и повернуть его мышление в другую сторону, и нет разницы, записана эта мысль на чём-нибудь или же нет. Сейчас мысли открыты для всего мира: главное услышать. Пока я умирал, я испытывал невероятную жгучую боль, которая, в тот момент, словно сковала меня. В тот момент я чувствовал себя так, словно меня засунули в какой-то мешок с вакуумом. Мне было больно от соприкосновения с поверхностью, от давления воздуха, от каждого вздоха, от пульсации крови. Мне было больно от воспоминаний, или, скорее, от сожаления о том, что больше этого никогда не произойдёт, больно от неисполненных желаний. Пока я умирал, я прочувствовал всю ту боль, что испытывают мои родные при виде меня в таком состоянии. Меня тяготило осознание того, что им тоже будет больно, и что я никак не смогу их утешить. Сейчас мне тоже больно. Мой мир – все те люди, рядом с которыми я жил на планете, с кем ходил по одной земле – стремительно падают в ад, самое его пекло. Я жалею их, потому что те испытания, которые они будут проходить, будут гораздо хуже тех, что прошёл я. Сразу после смерти я беспрерывно наблюдал за жизнью своей семьи, но потом я понял, что дальше так продолжаться не может, так как их страдания передавались мне, а моё присутствие они ощущали столь явно, что порой даже резко оглядывались с взглядом, сфокусированным на моём лице. Я ушёл и больше не возвращался к своему дому, где моя семья уже обрела покой, но не забыла меня, хоть и заперла в самом укромном уголке души, крайне уязвимом для слёз. Я ушёл, но не покинул тот мир, который для многих роднее того, что предлагает нам смерть.