Одна на миллион

      На следующий день в школе меня ждал один из тех сюрпризов, после которых хочется попросить в подарок на Новый Год баночку крысиного яда или верёвку с мылом. Хуже всего было то, что не я первая узнала об этом — мне сообщила Варя. Она налетела на меня, стоило только мне перешагнуть порог школы и, схватив за кофту, потащила в сторону гардероба.       — Что случилось, где пожар? — спрашивала я, пытаясь разжать Варины пальцы, которые так прочно вцепились в мой любимый синий свитер с изображениями маленьких белых котят, из—за чего я боялась, что она попросту оторвёт от него кусок.       — Умоляю тебя, попытайся сохранить хладнокровие и достоинство, — наконец произнесла она, когда мы остановились у толпы, собравшейся напротив доски объявлений.       — Ты прекрасно знаешь, что я обещаний подобного рода не даю.       — Именно поэтому я не прошу тебя, а умоляю, — заметила Варя.       Она смотрела на меня виноватыми глазами, а я ненавидела этот взгляд — он всегда появлялся на лице Вари только в самые плохие моменты.       — Ладно, — я наморщила нос. — Ладно!       И тогда Варя наконец отпустила мой свитер, а затем растолкала для меня толпу школьников, чтобы я прошла к доске объявлений. Единственным листком, висящим в самом центре, оказался список ответственных за главное волнующее школу мероприятие — последний звонок. Я перевела взгляд на подругу, вопросительно выгнув бровь, потому что не понимала, и чего же тут такого страшного, пока Варя не ткнула мне пальцем в одно из имён в колонке под названием "Декорации и освещение".       Это имя было моим собственным.       — Рита, — наклонившись ко мне, взмолилась Варя, — Я тебя умоляю, только не нервничай.       Я уставилась на список, не веря своим глазам. До тех пор, пока я находилась в здравом уме, я бы не записалась в активисты ни за какие миллионы долларов. Пробежав глазами по остальной части колонки, я поняла, кому принадлежит эта гениальная идея.       — Макаров, блин — глубоко вдохнула я. — Я тебе кадык вырву.       Прозвенел звонок, и толпа начала расходиться. Я стояла напротив доски объявлений, сжав руки в кулаки, и раздумывала о том, как мне вообще мог понравиться этот своенравный идиот. Варя топталась рядом, то и дело спрашивая меня, не планирую ли я идти на урок.       — Единственное, что я сейчас планирую — это месть, — произнесла я, прищурившись.       — Ну Рит! — протянула Варя, на что я оскалилась, словно зверь. И тогда она добавила: — В общем, ты как хочешь, а я иду на алгебру, что и тебе советую.       Варя ретировалась, а я сомневалась ещё с полминуты прежде чем сняла с доски объявление, разорвала его на мелкие кусочки и выкинула в первое же попавшееся мусорное ведро на пути к кабинету.       В помещение я ворвалась без стука. Всё, что мне удалось из себя выдавить — это скомканное извинение за опоздание и, как мне бы очень хотелось, гневный взгляд в сторону Никиты. Но он получился не таким, потому что стоило мне увидеть его, смеющегося на задней парте вместе с Сёмой, я тут же позабыла, за что так на него злилась. Однако, по перемене лица самого Никиты, я могла догадаться, что всё—таки выглядело не так, как обычно — как только наши взгляды пересеклись, улыбка на его лице сменилась удивлённо приподнятыми бровями.       — У тебя глаз дёргается, — сообщила мне Варя, когда я опустилась на своё место возле неё.       — Прекрасно, — я прищурилась. — Пусть думает, что это меня так от ужаса переклинило.       Весь урок я чувствовала на спине чужой взгляд, но не оборачивалась, выражая тем самым всю серьёзность своей обиды. В то время, как Антонина Васильевна, наш учитель алгебры и геометрии, в тысячный раз пыталась намекнуть на то, что пора бы уже начинать подготовку к экзамену, который уже не за горами, Варя нашёптывала мне на ухо свои, как ей казалось, прописные истины.       Варя:       — Ты ведёшь себя, как маленькая девочка, у которой отняли ведёрко в песочнице.       Я:       — Ох, мне бы сейчас ведро в руки, я бы ему так треснула!       Варя:       — Рита! Мы же договаривались!       Я:       — Ага, про хладнокровие и достоинство ... Про то, что мне нельзя избить до полусмерти одного засранца, ты ничего не говорила.       Уставшая от моих выходок, Варя тяжело вдохнула и, выпрямившись, перевела взгляд на учителя. Карандаш в её руке продолжал отбивать неровный ритм по тетради — она нервничала. Как, впрочем, и я.       — Может, он просто хотел проводить с тобой больше времени? — предположила она спустя довольно долгую паузу.       Я сделала вид, что не услышала, и тогда Варя продолжила подкидывать предположения:       — Может, он даже планировал под предлогом помощи остаться с тобой наедине?       Я поняла, что она не отстанет, пока не сможет убедить меня в своей правоте, но сдаваться не собиралась. Конечно, подобные исходы меня радовали, но я знала, что это не так и, к счастью, привыкла не тешить себя пустыми надеждами.       — Может, ты тоже ему нравишься?       Я замерла.       — Может, ты и есть та девушка, в которую он влюблён с первого класса?       Это был уже перебор. Я резко встала со стула.       — Рита? — Антонина Васильевна, до этого стоявшая лицом к доске, развернулась и, слегка наклонив голову вперёд, взглянула на меня поверх своих больших круглых очков. — В чём дело?       — Извините, Антонина Васильевна, можно выйти в медпункт? Что—то мне нехорошо.       Учительница смерила меня недовольным взглядом, но всё же согласно кивнула. И тогда я наспех скинула свои вещи в сумку и пулей вылетела из кабинета. Разумеется, ни в какой медпункт я не собиралась, но остаться наедине с собой мне было просто необходимо, и потому я направилась в туалет.       Через некоторое время, когда я уже преодолела практически весь коридор, раздался громкий хлопок двери, а затем и звук чьих—то быстрых шагов.       — Рит! — окликнул меня мужской голос.       Мне не нужно было разворачиваться, чтобы понять, что это был Никита. Но я не остановилась — до цели оставалось всего и ничего. Мне нужно было пройти лишь несколько шагов, чтобы оказаться в женском туалете, и если бы я ускорилась, то успела бы скрыться за дверью с символическим изображением женской фигуры в виде треугольника, смотрящего вершиной вверх. Но я не сделала этого, потому что хотела, чтобы Никита догнал меня.       — Рита, — Никита схватил меня за руку, но вместо того, чтобы просто вернуть её обратно, я развернулась и с размаху залепила ему пощёчину свободной ладонью.       Звук шлепка эхом разлетелся по пустому коридору. Я округлила глаза и охнула, а Никита тут же отпустил мою руку и коснулся пальцами своей щеки, которая стала красной.       — Зачем ты записал меня в школьный совет? — пискнула я вместо того, чтобы попросить прощения. — Ты даже не представляешь, насколько сильно я презираю всю эту активную социальную позицию! Даже если бы ты в субботу с крыши меня столкнул, я бы не так сильно расстроилась!       Никита плотно сжал губы и, не отрываясь, продолжал смотреть на меня своими большими глазами василькового цвета.       — Не смотри на меня так, словно это я здесь единственная виноватая, — буркнула я, отводя взгляд в сторону.       Я думала, что Никита сорвётся с места и уйдёт в то самое мгновение, когда наконец осознает, что я взяла и ударила его ни за что. Я думала, что, если не уйти, то он просто обязан накричать на меня и обвинить в том, что я законченный социофоб. Но он просто продолжал молча смотреть на меня, и это было самое ужасное.       Наконец он сказал:       — Я думал, что будет здорово.       И мне снова захотелось его ударить, потому что разве можно быть таким добрым? Он подумал, что будет здорово проводить лишнее время в моей компании, и он получил за это пощёчину, но даже и не думал обижаться.       — И ты даже не хочешь ударить меня в ответ? — неожиданно для самой себя поинтересовалась я.       Улыбка пробежала по лицу Никиты. Он убрал ладонь от щёки и сунул её в карман джинсов.       — Ты серьёзно хочешь, чтобы я тебя ударил?       — Нет, — я мотнула головой.       — Ну Слава Богу, — Никита расхохотался. — А то я уж было подумал, что ты на нервной почве с ума сошла. Ты когда в кабинет зашла, у тебя так страшно глаз дёргался.       — Потому что нечего мне такие сюрпризы с утра пораньше устраивать, Макаров, — ответила я.       — Буду знать.       Никита дёрнул плечами. Отпечаток моей ладони на его щеке медленно сходил на нет.       — Извини за это, — я ткнула себе в щёку, имея в виду его собственную.       Вместо ответа Никита наклонился ко мне так близко, что я смогла разглядеть едва заметные редкие веснушки на его носу.       — Видишь это? — он указал пальцем на свою бровь — с самого края она была пересечена поперёк тонким прозрачным шрамом. — Это Серёга, Сёмин младший брат. Заехал мне полицейской машинкой несколько лет назад, когда я сказал, что устал играть. Я привык к тому, что меня дети бьют.       Я прыснула, а затем почувствовала, как лёгкое смятение по отношению к Никите Макарову возвращается снова. Странно, но почему—то я не могла ненавидеть его тогда, когда он находился рядом.       — Иди на урок, — я кивнула в сторону кабинета.       — Это приказ? — поинтересовался Никита.       Он отклонился назад, словно изучая меня. Я пожалела, что надела этот дурацкий свитер с котятами.       — Дружеское наставление.       — О, так мы всё—таки друзья?       — Вообще—то, после того, что случилось с нами за последние два дня, ты должен на мне как минимум жениться! — произнесла я без задней мысли, и лишь только спустя мгновение поняла, насколько двусмысленно это прозвучало. Я не имела в виду поцелуй, но именно он оказался первым, что приходит в голову после таких слов, — В смысле, мы в "Революцию" вместе играли, — я издала нервный смешок, когда увидела смущение на Никитином лице, — Это хорошая такая заявка на серьёзные отношения.       — Ну да, — короткая пауза. — А после того, как ты меня, откровенно говоря, сделала, логично предположить, что в нашей семье будет объявлен матриархат.       Даже после этой неловкости Никита не ушёл. Мы разместились на подоконнике в самом дальнем углу корпуса, и он рассказал мне о том, что когда я вылетела из кабинета, Зоя отпустила какую—то противную шутку про ПМС, и все засмеялись, а Варя ответила ей, что, по крайней мере, Рита не законченная стерва, и тогда Антонина Васильевна схватилась за голову, а он сам, воспользовавшись поднявшейся суматохой, выскочил из кабинета, попросив Сёму захватить его вещи после звонка.       — И кстати, — Никита толкнул меня локтем в бок. — Никогда не поздно отказаться от работы над организацией последнего звонка. Это всё формальности.       Он умолк.       Я поджала губы.       — Но так, для протокола — я бы хотел, чтобы ты этого не делала.       И я решила этого не делать.       Вечером мой мобильный телефон взорвался звонком от абонента по имени "Мама".       — Ты с ума сошла? — воскликнула она вместо приветствия.       Я покачала головой, а затем вспомнила, что она меня не видит, и вслух заключила, что нет.       — Почему ты не берёшь трубку?       — Ты звонила всего один раз за выходные, мам, — ответила я.       — Да, и ты мне так и не перезвонила!       — Могла бы и сама перезвонить.       Я глубоко вдохнула, а затем шумно выдохнула вместо ответа.       — Что—то случилось? — спросила она, сменив гнев на милость. — Ты поливаешь мои фиалки?       Узнаю старую добрую мамочку, подумала я, Фиалки дороже дочери.       — Нет на первый вопрос, — ответила я. — И да на второй.       Ложь. Причём, в обоих случаях.       — Славно.       — Ага.       Фактически разговор был окончен, но никто из нас не вешал трубку первый лишь потому, что не хотел показаться скотиной. Поэтому я решила прибегнуть к проверенному варианту.       — У меня тут вторая линия, — соврала я.       — Позвоню тебе завтра.       Я первая нажала на отбой. Я любила маму, но лишь как родителя — она никогда не была моим другом. Кинув телефон на кровать, я плюхнулась рядом лицом в подушку. Несколькими часами ранее, когда все уроки в школе закончились, Никита потащил меня к педагогу—организатору, чтобы обсудить какие—то детали, а затем она отвела нас в подвал и заставила таскать оттуда декорации с последних звонков прошлых выпусков. Среди них был и безразмерный костюм азбуки с отверстием для головы прямо на корешке, и несколько одинаковых жёлтых колокольчиков с красными бантами, и шёлковые ленточки через плечо с надписью "почётный выпускник", и серебряные и золотые медали размером с мою голову. Когда я спросила, зачем нам всё это нужно, Сёма, записанный вместе со мной, Никитой, Яном и ещё несколькими людьми ответственным за декорации и освещение, ответил:       — Тимофеева сказала, чтобы мы перебрали все старые украшения для зала, а потом сожгли этот позор, чтобы не повторяться.       Я рассмеялась, но потом оказалось, что это была не шутка — когда Ян достал из рюкзака горелку, я прикусила язык.       — Если нужно избавиться от старого хлама или ненужных людей — обращайся, — произнёс он с серьёзным выражением лица и демонстративно переложил горелку в другую руку.       На мой вопрос о том, откуда у него такое оборудование, Ян лишь пожал плечами. Позже, когда мы с Никитой шли домой по уже испробованному пути через центр к скверу, он объяснил мне, что у Яна много специфических талантов.       — Я у него дома был только один раз, и то, только в коридоре буквально пятнадцать секунд потоптался. Но мне впечатлений хватило — у него ружьё охотничье горшок с цветами подпирает. А в том году его отец отвёз нас на пустырь, чтобы мы по банкам постреляли. Я подозреваю, что это было неофициальное празднование дня рождения Яна. Сам Белый говорит, что он ещё и из лука умеет стрелять, уж не знаю, где он этому научился, потому что уже, кажется, лет сто никто из лука не стреляет.       — Белый?       — Ну да, Биленштейн — Белый. А Сёма у нас Остап, потому что Остапенко.       — А ты? — поинтересовалась я. — Макар что ли?       — А я просто Никита.       — Ясно всё с тобой, просто Никита, — рассмеялась я, остановившись — Мы пришли. Вот твой просто дом.       Но в этот раз Никита решил немного скорректировать маршрут, приняв решение проводить меня до дома.       И теперь я, вечером того же дня, лежала лицом в подушку и тяжело вздыхала, вспоминая то, как Никита взахлёб рассказывал мне очередную историю о глупостях, которые совершил Сёма, и о том, как, в итоге, им втроём приходилось из них выпутываться. В его глазах было столько увлечённости и страсти, и он раз за разом вскидывал руки вверх и пинал ногами воздух, оживляя свои слова, а я смеялась, но ни одна из историй толком так и не осела у меня в памяти потому, что всё, о чём я могла думать — это насколько сильно мне нравился Никита Макаров.       Признаться в этом Варе было сложно, признаться самой себе — ещё сложнее. А вот признаться в этом Никите (разумеется, беззвучно, и лишь у себя в голове) оказалось проще простого:       Ты мне нравишься. Очень, думала я, пока Никита продолжал тараторить, Настолько сильно, что даже больно.       А затем мы попрощались: он сказал "пока", и я сказала "пока", а потом он снова сказал "пока", и так продолжилось до тех пор, пока я не поймала на себе взгляд мимо проходящего мужчины.       — Тебя, наверное, уже брат заждался. Сидит с зажжёнными свечками на торте и плачет, — сказала тогда я.       — Ага, — кивнул Никита. — Если только от счастья — считай, теперь я на год ближе к смерти.       — Мне нравится твой брат, — я повела плечом. — Познакомишь?       — Он занят, — отозвался Никита. — Встречается со своим отражением.       Я засмеялась:       — Жаль!       А Никита улыбнулся как тогда, в школе, только одними глазами. И мне снова захотелось сделать для него что—то особенное, и я подумала о том, что обязательно узнаю, кто же та девчонка, в которую он влюблён, и сделаю так, чтобы она тоже влюбилась в него.       И это будет проще простого, потому что Никиту Макарова, как оказалось, невозможно не любить.       Проснувшись в середине ночи от внезапно возникшей мысли, я вскочила с кровати и кинулась к своей сумке, принимаясь вытряхивать всё её содержимое на ковёр. И когда то, что совершенно случайно пришло ко мне во сне, выпало вместе с расчёской и пачкой мятной жвачки, я облегчённо выдохнула. Старенький фотоаппарат весил больше, чем мне казалось несколько дней назад. Я поднялась на ноги и включила свет, а затем присела на край кровати и взглянула в маленькое прозрачное окошечко, где, как я хорошо помнила, должна была быть цифра тридцать пять. Но там виднелось кривое тридцать шесть, а это значило, что Никита мало того, что без моего ведома умудрился залезть ко мне в сумку, так ещё и истратил последний кадр, не рассказав об этом мне. Я нахмурилась, изо всех сил стараясь подавить улыбку, но тут же сдалась, когда подумала о том, какую именно ерунду он мог сфотографировать.