Одна на миллион

      Через два дня после дня рождения Никиты Макарова я поняла, что вовсе не ненавидела общественную деятельность — разумеется, я бы предпочла гореть в Аду после уроков в период с трёх до пяти вечера вместо того, чтобы получать приказы от педагога—организатора или Зои, но я её не ненавидела. За это мне, наверное, стоило сказать спасибо Никите — каждый раз, когда я была готова сорваться с места и пулей вылететь прочь из актового зала, он успевал схватить меня за плечи и, как он сам это называл, "перевести мою энергию в более мирное русло", а затем усаживал меня за компьютер рядом с собой, открывал папку со списком песен, количество которых уходило за тысячу, и просил выбрать десять медленных песен и пятьдесят быстрых для дискотеки в честь выбора номинантов на короля и королеву выпуска. Правда после того, как я сделала плейлист из одних только композиций, содержащих ненормативную лексику, я была разжалована и с этой должности. Теперь всё, что мне доверяли — это придерживать стремянку вместе или вместо Яна, который, как оказалось, тоже был записан в добровольцы далеко не добровольно.       — Если ты назовёшь мне занятие хуже, чем это, я дам тебе сто рублей, — произнесла я в пятницу вечером, когда мы с Яном в очередной раз контролировали устойчивость лестницы, на которой стоял Сёма. Бедный парень перевешивал изображения звёзд и планет по всему залу уже раз в пятидесятый, и это только за сегодня.       Ян молча сунул руку в задний карман джинсов, вытащил оттуда сложенные деньги и, выудив из всей довольно увесистой пачки одну купюру, протянул её мне.       — Такого занятия не существует, — сказал он.       Несмотря на то, что я шутила, лицо Яна не выдавало никаких эмоций радости. Я взяла деньги, но лишь для вида, планируя вернуть их ему под конец рабочих часов.       — Провести всё лето, вспахивая огород, или один только час, но настраивая аппаратуру один на один с Тимофеевой?       — Первый вариант. Даже в сорокаградусную жару в забытом Богом месте и под надзором только что отсидевшего срок за убийство алкоголика с педофилическими наклонностями.       Я рассмеялась, как оказалось, слишком громко — не прошло и секунды, как на меня со всех сторон посыпались просьбы не отвлекать тех, кто работает.       — Эй, Белый, глянь—ка, ровно висит? — я подняла глаза наверх и увидела, как Сёма, отклонившись назад, указывает Яну на только что повешенное изображение Юпитера.       — Ага, — даже не посмотрев на друга, буркнул Ян.       Я хмыкнула. Ян перевёл взгляд со своих ботинок на меня и еле заметно дёрнул бровью. Левый уголок его губ пополз вверх.       — Почему я провожу здесь своё свободное время в пятницу, мать его, вечером? — спросил он, и я не была уверена, что вопрос был адресован именно мне, но всё равно пожала плечами.       — Потому что ты отличный друг! — голос Никиты прозвучал неожиданно близко.       Он подошёл к Яну и хлопнул его по спине. Тот лишь закатил глаза. Слезший со стремянки Сёма выглядел чересчур радостным и взволнованным, словно он был единственным, кому это занятие доставляло удовольствие.       — Я всё! — сообщил он и вытер ладони о свой свитер.       Он, этот свитер, уже давно не имел товарный вид — на отрезке, где располагались локти, рукава были растянуты и потёрты, а на вороте отчётливо виднелся шов, скрывающий за собой разрыв ткани не по ворсу.       — Чудненько, — Никита продемонстрировал Сёме оттопыренный в кулаке большой палец, а затем неожиданно повернулся ко мне. — Рит?       Я уставилась на него, ожидая продолжения, но, похоже, не собирался говорить до тех пор, пока я не спросила бы "Что?".       — Ммм?       — Какие у тебя планы на вечер?       Как правило, на вопросы о своих планах на вечер, выходные или каникулы я всегда отвечала, что не собираюсь раскрывать информацию данного типа без моего адвоката, но это же был Никита Макаров, и меня посетило искушение проверить, что же будет, если я скажу, что для него я всегда свободна.       Но всё же я сказала другое:       — Смотря, с какой целью интересуешься.       — Ну, — протянул Никита, покосившись на Сёму и Яна. На их лицах непонимание сменилось негодованием буквально за долю секунды.       — Ты сдурел? — Сёма всплеснул руками. — Это наша мужская фишка!       — Ой, брось, — отмахнулся Никита и снова обратился ко мне. — У нас сегодня пятничный отрыв. Присоединишься?       — Чего? — непонимающе переспросила я.       — Пятничный отрыв, — повторил Никита.       Он широко улыбнулся, словно не понимал сути моего негодования.       — Нет, мы не набираем полный дом женщин и дорогого алкоголя, мы просто играем в "Революцию", — пояснил Ян. — Каждую пятницу. У Китосины собираемся, пока его брат занимается тем, чем занимается обычно.       — То есть, игнорирует меня, — сказал Никита.       — Китосина? — переспросила я. — Какое ужасное прозвище.       Я смеялась над Никитой. Он цокнул языком и шутливо толкнул меня кулаком в плечо.       — Это ещё что, — согласился Семён. — У нас есть кое—что похлеще.       — Но это не для дамских ушей, Сёма, блин! — возмутился Никита. Его щёки вспыхнули красным. Он запустил пальцы в свои волосы и взъерошил их так, что теперь они торчали во все стороны.       Затем Ян сказал мне, что, в основном, все прозвища в их компании одобрены и согласованы на общем собрании, которое они проводят сразу после того, как наиграются в "Революцию", и я почти ему поверила, но потом в разговор встрял Сёма, пытающийся выдать ещё несколько мудрёно срифмованных с различными формами Никитиного имени словечек, на что Никита чуть не заехал ему попавшейся под руку картонной копией полумесяца, и я не успела заметить, как про меня медленно, но верно, позабыли.       Ровно до тех пор, пока Никита, чьи щёки снова стали естественно бледными, спросил:       — Ну так что, идёшь? — я медлила с ответом, и тогда он добавил: — Мне нужно, чтобы ты надрала им задницы как тогда, в воскресенье.       Я помолчала секунду, решая, как ответить Никите: так, чтобы выглядеть круче или так, чтобы ему понравиться?       — Ладно, — произнесла я наконец. — Только предупреди своих друзей, что я на мужские слёзы и мольбы о помиловании не поведусь.       Спустя два часа, один литр вишнёвого лимонада и полторы пачки чипсов с противным вкусом копчёного бекона, я поняла, что даже если бы сам терминатор встал на мою сторону, я бы не смогла сократить разрыв между собой и Сёмой, который, как оказалось, играл в "Революцию" хуже всех из парней. На первом месте был Ян, поражающий противников чуть ли не одной силой мысли, на втором — Никита. Я оказалась в самом конце турнирной таблицы.       Мы играли попарно, всё время меняясь между собой. Больше всего, несмотря на то, что я даже и в подмётки не годилась ему в соперники, мне нравилось играть с Яном. Во—первых, он играл молча, тогда как Никита с Сёмой предпочитали ругаться и пихаться, а во—вторых, он был единственным, кто не поддавался мне, несмотря на то, что даже если бы он отложил свой джойстик и вышел из комнаты минут на пятнадцать, я бы всё равно и близко не смогла бы подойти к его текущему счёту.       — Я слышал, что ты, Рит, хорошо играешь, — произнёс Ян, когда мне снова представился случай составить ему пару. — Но пока я вижу только то, что ты хорошо проигрываешь.       — Да я клянусь тебе! — воскликнул Никита. Они с Сёмой сидели на диване, пока мы с Яном расположились на полу у них в ногах, потому что оттуда было удобнее управлять своим игроком (в моём случае это был один из революционеров, в случае Яна — один из военных).       Пытаясь показаться лучшим игроком, чем есть, я, прикусив язык, с силой принялась давить по кнопкам на джойстике. Только по тяжелым вздохам Никиты и смешкам Яна я поняла, что стреляла по своим же союзникам.       — О, Господи, — я взглянула на Яна, он качал головой и укоризненно косился на меня. — Мне тебя так жалко, что я даже не могу порадоваться своей победе.       — Жалко, знаешь, где? У пчёлки в одном месте, — прыснула я.       Сёма за моей спиной довольно заулюлюкал.       — Теперь я понимаю, почему ты её позвал, — сказал он, вероятно, Никите.       И я не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться. А затем услышала, как в коридоре скрипнула входная дверь.       — Блин, — я обернулась и увидела, как Никита сжал челюсть. — Женя пришёл. Сидите, я сейчас.       Он резко поднялся с дивана и вышел из комнаты. Я притворилась, будто бы меня очень интересовали плакаты, развешенные на стенах, но сама раз за разом скользила взглядом в сторону двери, которую Никита оставил приоткрытой. Я видела тени, мелькающие в коридоре, и слышала голоса, хоть и не старалась прислушиваться.       Никита:       Я не собираюсь выгонять друзей из квартиры, которая, если ты не забыл, принадлежит не только тебе.       Женя:       Если ты не забыл, я пока единственный в этой квартире, кто зарабатывает деньги. И до тех пор, пока ты сидишь на моей шее, я буду распоряжаться тем, где ты спишь, тем, что ты ешь и тем, когда твои друзья могут приходить, а когда не могут.       Никита:       Ты знаешь, что мы с парнями собираемся у меня каждую пятницу.       Женя:       А меня это не особо волнует.       Никита:       А меня не особо волнует твоё мнение.       Женя:       Послушай сюда, ты ...       Ян и Сёма подскочили на месте, словно ошпаренные, и я поднялась вместе с ними. Они выглянули из комнаты, замерев в дверном проёме, и натянули на лица едва ли искренние улыбки. Когда в борьбе между любопытством и разумом победило первое, я протиснулась между Яном и Сёмой, вытянув шею, чтобы хотя бы краем глаза глянуть на Никитиного брата.       — Парни! — произнёс Женя и кивнул каждому из них. — Мне очень неудобно, но ваши сегодняшние посиделки придётся отменить, я ...       Но он не договорил, потому что тут же умолк, как только его взгляд пересёкся с моим. Несколько долгих мгновений мы изучающе разглядывали друг друга, и я успела заметить, что а)он был совершенно не похож на Никиту и б)всё равно был довольно красив.       — Привет, — Женя оказался первым, кто нарушил молчание.       — Привет, — сказала я.       — Это Рита, — представил меня Никита. Он почесал подбородок ногтем указательного пальца.       — Маргарита, значит? — уточнил Женя. — Марго?       — Нет, — я отрицательно покачала головой. — Рита.       — Ну как скажешь, Рита. Я Женя, брат этого болвана.       — Я знаю, — коротко кивнула я.       Женя улыбнулся мне, а затем снова повернулся к Никите и сказал:       — Ладно, у вас есть ещё один час.       С этими словами он проскочил мимо нас прямо по коридору и исчез за первой дверью направо. Никита шумно выдохнул и потёр переносицу большим и указательным пальцами.       — Играем дальше? — спросил он уже без особого энтузиазма.       — Пожалуй, я домой, — поднял руку Сёма. — Всё равно мама сегодня в ночную смену работает, а мне с малышнёй сидеть.       — Я тоже пойду, — согласился Ян.       Они оба прошли в коридор, быстро обулись, попрощались со мной (Сёма помахал рукой, Ян обошёлся лишь коротким кивком), обменялись рукопожатиями с Никитой и выскочили за дверь. Я продолжала топтаться в дверном проходе между комнатой и коридором, переминаясь с ноги на ногу.       — Ты можешь остаться, если хочешь. И, кстати, он, — Никита махнул головой в сторону двери, за которой минутой ранее исчез Женя, — не всегда такая сволочь, просто на сегодня у него наметились внезапные планы.       — Наверное, я тоже пойду домой, — сказала я.       — Ты не обязана ...       — Брось, — я махнула рукой. — К тому же всё равно, кажется, я растеряла последние капли своего игрового таланта!       — И то верно, — пробормотал Никита, улыбнувшись.       Я мотнула головой, словно разочаровавшись в самой себе, и прошла в прихожую. Присев на специальный пуфик, служивший ещё и скрытым шкафчиком для обуви (я знала это, потому что дома у меня стоял похожий), я притянула к себе туфли, подцепив их пальцами за задник. Мне не надо было поднимать голову, чтобы увидеть, что Никита вперил в меня свои васильковые глаза. Я чувствовала это. Быстро расправившись с обувью, я встала, отдёрнула юбку и взглянула на Никиту в ответ.       — Я провожу? — спросил он.       Я покачала головой, но Никита продолжал смотреть на меня и улыбаться, и я поняла, что это был не вопрос вовсе. Скажу честно — спорить с ним я не стала потому, что была не против ещё немного времени побыть в его компании.       Наручные часы Никиты показывали пять минут девятого, когда мы вышли из подъезда и оказались на улице, где наступающий закат начал обозначаться бледно—оранжевыми красками неба. Я вжала голову в плечи и сложила руки на груди в попытке укрыться от прохлады весеннего ветра, пытающегося забраться за ворот моей светло—розовой рубашки поло.       — Прохладненько, — констатировал Никита, засовывая руки в карманы джинсов.       Он был в одной зелёной футболке с изображением неизвестной мне музыкальной группы, чей плакат я видела на стене его комнаты, потому что, как и я, был нагло обманут чересчур жарким утром. Я хотела сказать, что согласна, но прикусила язык, когда дрогнула из—за резкого порыва ветра, и потому лишь кивнула.       — Я могу объяснить дерзкое поведение моего брата, — сказал Никита спустя минут пять абсолютного молчания.       — Ты не обязан, — ответила я.       — Знаю. Просто он не всегда был таким, и я не хочу, чтобы ты подумала, что я весь такой из себя бедный парень из неблагополучной семьи.       — Я так и не подумала.       — Знаю, — снова повторил Никита.       Я не понимала, к чему он вёл, и почему вообще пытался как—то оправдаться передо мной, но, взглянув на него краем глаза, я заметила, что его голова была опущена вниз, словно ему было стыдно.       — Мои родители очень хотели детей, — начал он, пиная на ходу каждый попадающийся под ноги крупный камень. — По крайней мере, мама так рассказывала. У них ушло около трёх лет на то, чтобы пытаться, и ещё полгода на то, чтобы окончательно принять решение взять ребёнка из дома малютки.       Никита умолк. Я не знала, что ему ответить.       — Когда Жене исполнилось семь, произошло чудо — мама забеременела мной. А когда мне исполнилось двенадцать, Женя стал задавать слишком много вопросов по поводу того, что он не похож ни на папу, ни на маму ... Восемь лет спустя он учился на юридическом и подрабатывал помощником адвоката в одной конторе, и ему не составило труда узнать правду. Я всё думал: неужели Женька будет теперь меня ненавидеть? Но он купил мне крутой мобильный телефон с первой зарплаты и сказал, что, хочу я этого или нет, я — его младший брат, и родители у нас одни на двоих. Я был так рад, и мама пустила слезу от счастья, а отец назвал нас своими мальчишками ... И, вроде, всё было так идеально, что даже казалось странным.       Никита снова замолчал. Я хотела подогнать его к кульминации монолога, но вовремя прикусила язык, подумав о том, что пора бы научиться слушать людей.       Мимо нас проехали несколько ребят на велосипедах, и я слышала, как они окликнули Никиту, но он даже не повернулся в их сторону, продолжая сверлить глазами землю, проплывающую под его ногами. Мне уже начало казаться, что Никита передумал откровенничать со мной, и сейчас решает, как бы тактичнее сменить тему, когда он наконец произнёс:       — Он винит меня в их смерти.       Я нахмурилась, потому что знала — не наверняка, но догадывалась. Мне казалось, что единственной причиной, вставшей огромным злым бульдогом недопонимания между двумя братьями, могла быть смерть их родителей, и теперь я жалела, что оказалась права.       Мне искренне хотелось что—то сказать, чтобы не дать Никите возможности продолжить: я представляла, как тяжело ему даются эти слова, и боялась, что они вместе с воспоминаниями могут накрыть его с головой. Но на языке не вертелось ничего стоящего.       — Надеюсь, ты сам себя в этом не винишь?       Я не смогла произнести вслух слово "смерть". Никита пожал плечами: мол, сложно объяснить.       — Я уверена, что он не сможет обвинять тебя вечно, — я понизила голос, потому что не была уверена в том, что произносила правильные слова.       Никита ухмыльнулся и наконец поднял глаза на меня.       — Ты плохо знаешь моего брата.       Я сделала шаг в сторону, сокращая и так небольшое расстояние между собой и Никитой — теперь если бы он слегка качнул рукой в сторону, то тут же наткнулся бы на мою руку.       Но Никитины ладони грелись в карманах джинсов.       — Ты прав, — согласилась я. — Я плохо знаю твоего брата. Но я кое—что знаю о тебе ... Например, то, что я ещё никогда в жизни не встречала настолько доброго и бескорыстного человека. Поверь мне, обижаться на таких людей, как ты, как минимум незаконно!       Я хотела, чтобы Никита приободрился, и у меня получилось — уголки его губ медленно поползли вверх. И тогда я, воодушевлённая своей маленькой победой, обогнула его и принялась двигаться лицом к нему, а спиной вперёд, чтобы подольше насладиться его улыбкой. Ветер злостно хлестал меня со всех сторон, а ещё я несколько раз налетела на прохожих, но мне было всё равно.       — Что ты делаешь? — рассмеялся Никита.       Я пожала плечами и улыбнулась.       — Ты можешь упасть, — добавил он.       Никита смотрел на меня так, словно пытался понять, что у меня на уме, но я и сама не могла бы ответить на этот вопрос. Мне пришлось снова выровняться с ним и идти рядом спустя около сотни метров, когда мы остановились на перекрёстке, пропуская машину.       До моего дома оставалось совсем немного — перейти дорогу, обогнуть овощной магазин и, если хочется сократить путь, пробраться через сломанный забор спортивной школы. Я сказала Никите, что дальше перекрёстка меня можно не провожать, но он настаивал на своём до тех пор, пока я не сказала, что если он не согласится, я закричу, и все вокруг будут думать, что он до меня домогается.       Никита вздохнул:       — Если ты хочешь, чтобы во—о—он в той, — он вытянул руку вперёд и указал пальцем на что—то неопределённое, — подворотне тебя изнасиловали и убили, то пожалуйста!       — Ха—ха, — закатила глаза я.       А потом я сказала "пока", и он сказал "пока", но в этот раз я развернулась на каблуках и стремительным шагом направилась в сторону своего дома, и не потому, что было очень холодно, а потому, что было очень странно — смотреть на кого—то и думать о том, как же не хочется уходить.