Апассионата для Кучики Бьякуи

Часть 1. Ренджи. «Без чужих «кто», Без сухих «почему», Без безжалостных «зачем», Давай, закрой глаза, и, вот, Чувствуешь, мое тепло?» (c) сетевое Будильник в наручных часах на тумбочке зазвонил в положенный час, но, как всегда, совершенно не вовремя. 29 августа, 7 утра. Бьякуя что-то невнятное простонал в подушку и на автомате потянулся выключить и поспать ну хоть еще чуть-чуть, а сзади к нему уже жарко прижался Ренджи, обвивая сильными руками - теплый, бесстыжий, утренний. - Рен... Не сейчас, нет,- выпутался Бьякуя из слишком соблазнительного объятия и, быстрым движением поднявшись с постели, сладко, с хрустом потянулся. Снизу на него смотрели хитрющие темно-карие глаза. Ренджи растянулся на спине поперек кровати, закинув руки за голову и безмятежно улыбаясь. Мальчишка прекрасно знал, что выглядит сейчас весьма соблазнительно – одетый лишь в теплый загар и причудливую вязь татуировок, однако знал он так же, что Бьякуя лишь вскользь коснется нечитаемым взглядом и пройдет в ванную. Сегодня у него важная встреча, и ничто постороннее не должно отвлекать мысли господина Кучики от дела. Ренджи невесело усмехнулся и, накинув халат, направился в кухню,- варить кофе. ... Бьякуя познакомился с Ренджи случайно. Не задался день, разболелась голова и нахлынули мрачные мысли, что неудивительно, когда крутишься в таком людском муравейнике, как лондонский Сити и когда по причине, от тебя не зависящей, срывается тщательно подготовленная важная сделка. Гайд-парк показался тогда самым подходящим местом, чтобы побыть одному и отвлечься, поэтому Бьякуя и велел водителю отвезти себя именно туда. Тогда стояла весна, и вдоль аккуратных зеленых аллей пышно цвели яблони. Это цветение немного напоминало о родине. Кучики не был в Японии уже больше года, по уши увязнув в делах лондонского филиала семейного предприятия. Он совсем не спешил выйти куда-нибудь к озеру Серпантин или к Мемориалу принца Альберта, ведь там постоянно вились тучи туристов. Пастельные тона безмятежных аллей умиротворяли душу, гасили разочарование и раздражение, и Бьякуя воспринял как должное зазвучавший вдруг где-то совсем рядом гитарный перебор и негромкий приятный голос, напевавший незнакомую мелодию без слов. Он сидел на уединенной, нагретой солнцем скамье, покойно откинув голову на спинку и закрыв глаза, и теплые весенние лучи ласкали тонкие веки, а мягкие звуки из ниоткуда лились и лились, и на лицо его, бледная и чуть заметная, ложилась улыбка. Мелодия кончилась, голос умолк, но тут же зазвучала какая-то классическая композиция. Невидимый музыкант играл уверенно, со сдержанной страстью и глубоким чувством, будто бы находился не в парке, а в многолюдном концертном зале. Кучики мало что ценил так же высоко, как профессионализм, поэтому, не на шутку заинтересованный, уже не смог отказать себе в желании увидеть этого человека. Бьякуя поднялся и пошел на звук. Пришлось всего лишь свернуть с аллеи на боковую тропинку и пройти несколько шагов, прежде чем он увидел укромную полянку, где, прислонившись спиной к стволу большой яблони, сидел молодой парень неформального вида, и вокруг него, как облетевшие лепестки на ветру, вились звуки. Так показалось Кучики, - настолько легко и непринужденно срывались они с тонких нервных пальцев, которые как будто жили своей жизнью, отдельной от полыхающих на солнце рыжих волос и напряженного лица. Когда сорвалась и затихла последняя вибрирующая нота, Бьякуя не удержался, и, хлопнув три раза в ладоши, проговорил: «Браво!» Музыкант вздрогнул от неожиданности, упала с плеча огненная коса,- и на Бьякую глянули длинные, раскосые глаза в щеточках густых медно-рыжих ресниц, темные, как грех. Такого странного сочетания в одном человеке Европы и Азии невозможно было вообразить, это был определенно самый невероятный метис из всех,- подумалось Кучики, когда он с удивлением рассматривал классически прямой нос, высокие скулы и широкий, насмешливый рот уголками вверх. Все эти черты были однозначно европейские, однако глаза уничтожали все первое впечатление, ибо в этих глазах жила Азия,- Азия сливы и сакуры, Азия кинжала и яда, Азия гордыни и чести, тайных страстей и ленивой нежности. Необычные татуировки по линиям бровей только добавляли образу экзотики. Впервые в жизни Бьякуя растерялся и не знал, что сказать под чужим взглядом,- смелым и испытующим, полным какого-то детского любопытства, и парень, словно почувствовав его замешательство, просто назвал свое имя: - Абарай Ренджи, к вашим услугам. И широко улыбнулся изумлению на красивом лице собеседника. ...Ренджи оказался пьянящим и легким, как пузырьки воздуха в игристом вине. Рос он где-то на ферме в холмах Южного Уэльса и словно всем существом впитал летнее солнце и дорожную пыль, запах вереска, веселое буйство весенних ливней и непреклонную решимость побегов, пробивающих землю на пути к свету. Имея валлийские корни и так ни разу в жизни и не увидев своего отца-японца, он, к удивлению Бьякуи, все же довольно бегло говорил по-японски, хотя и с ужасающими ошибками и жестким акцентом. Бьякуя не спрашивал, но подозревал, что его новый знакомый учил язык самостоятельно, судя по получившемуся результату. Во второй раз Абарай его удивил, когда на закономерный вопрос о работе-учебе он ответил небрежно, не отрываясь от вафельного рожка с шоколадным мороженым: «Королевский музыкальный колледж, по классу фортепиано и гитары». Элитное учебное заведение было для него чем-то само собой разумеющимся, как и то, что учился Ренджи в классе для одаренных студентов. То, чего многие другие добивались с великим трудом, этот рыжий полукровка просто брал не задумываясь; казалось, желаемое само опускается ему на ладони доверчивой птицей, а он принимает с улыбкой и благодарностью. Друзья у него были странные, такой пестрой компании Бьякуя за всю жизнь не видел. Не горя желанием близко сходиться с этой «бандой фриков», как он окрестил их про себя, он не утруждал себя запоминанием имен, тем более, это были не имена даже, а клички, вполне в духе этой тусовки. Парочка геев – жилистый лысый парень, по виду спортсмен, со всеми вытекающими, и его любовник, изящный, как колибри и ядовитый, как гремучая змея; огромного роста байкер с повязкой на глазу и черной бандане на всклокоченной длинной гриве, к этому чудовищу прилагался довесок в виде шумной и надоедливой сестрицы лет девяти, к которой громила был, как ни странно, нежно привязан; рыжеволосая, вечно нетрезвая девица сомнительной профессии с фигурой в стиле картинок “pin-up”... Единственным, кто не вызывал у Бьякуи недоумения, был Кира (тоже, разумеется, псевдоним), – владелец ультрасовременной художественной галереи в Сохо, меланхоличный блондин с эпатажной челкой на один глаз и мягкими аристократическими манерами. С ним Кучики порой был не против обсудить новомодные веяния в живописи и скульптуре (если можно было считать таковой, к примеру, экспозицию разномастных стилизованных фаллосов, с организацией которой в последнее время носился Кира). Однако он неплохо знал историю и культуру Японии, так что иногда было приятно вести неспешную беседу с молодым человеком, плавясь под взглядами Ренджи, тягучими, как разогретый мед. Другая, странная и непонятная жизнь вдруг открылась ему. Абарай появлялся всегда внезапно, как стихия,- и увлекал за собой со смехом, легкими касаниями, двусмысленными шутками на грани невинности. Вскоре Бьякуя уже ловил себя на мысли, что, выходя из офисного здания после работы, взглядом ищет его у входа,- рыжего, длинноволосого, окутанного дымом сигарет, ароматом свободы и невысказанных обещаний... Бары, клубы - порой весьма нетрадиционной тематики, встречи никому не известных поэтов, наполненные словами со странным смыслом и терпким дымом марихуаны, какие-то полуподпольные выставки и концерты,- то, что доступно лишь посвященным,- все это имело неодолимое обаяние новизны, приобщая Бьякую к совершенно иной стороне жизни, кружа голову и отравляя сознание. Кучики не раз и не два твердо обещал себе, что сегодня никуда с рыжим искусителем не пойдет,- и каждый раз его решимость вдребезги разбивалась об ироничную улыбку Ренджи, о темную тайну его раскосых глаз. И были еще долгие прогулки по незнакомым улицам древнего города, когда казалось, что само время двинулось вспять, точно секунды, отщелкивая века. Были загородные поездки на старом пикапе Ренджи, бархатные ночи,- те самые, когда на небо невозможно смотреть, не замирая от восхищения и почти животного ужаса, настолько близко звезды склоняются над землей, холодные, манящие, вечные. Тогда в темноте горел костер, призрачно звенела гитара, незримо очерчивая магический теплый круг, и Ренджи пел старинные валлийские баллады на полузабытом языке... Бьякуя смотрел и смотрел на его татуированное лицо, на закрытые глаза, околдованный резковатой, жаркой красотой,- как будто рядом с костром, сдерживаемое телесной оболочкой, трепетало еще одно пламя. Было и молчание каждого о своем, и споры до хрипоты ( Бьякуя сам не замечал, как заводился с пол-оборота, доказывая свою точку зрения) - с Ренджи было, о чем поспорить, и не факт, что ему что-то можно было доказать... Он входил в плоть и в кровь, и порой Кучики казалось, что ближе и дороже у него никого нет. Это пугало и вызывало отторжение,- все привычное возмущалось в нем, словно стоячие воды, куда внезапно бросили камень. Когда пришло желание, Бьякуя понял не сразу. Бисексуальный от природы, предпочитал он все-таки женщин, поэтому особенно не задумывался о том, что представляют собой их отношения и к чему ведет эта странная дружба почти тридцатилетнего преуспевающего дельца с богемным мальчиком на десять лет моложе. Казалось бы, что общего было у них, кроме далекой родины? Ренджи - космополит, склонный к эксцентричным выходкам, к тому же открытый гей, ничуть этого не стеснявшийся. Бьякуя – типичный наследник из хорошей семьи, чей жизненный путь был любовно продуман родителями и дедом на десятилетия вперед. Ренджи рос на свободе и всегда делал все, что ему вздумается, Бьякуя же был с детства скован по рукам и ногам семейными традициями, которые отнюдь не поощряли вольнодумства. Но было так же еще кое-что, чего никакое строгое воспитание искоренить не могло. Был сам Бьякуя,- там, под привычной маской идеального сына и продолжателя семейного дела, как под гладкой оболочкой зерна, жил и дышал росток, упрямый и дерзкий, и, казалось, ждал, затаившись, одного-единственного дождя, чтобы вырваться на свободу. И дождь пришел - теплый и щедрый, пронизанный солнцем, шепчущий призывно и сладостно... ...-Бья-акуя... На выдохе, хрипло, низко. Так, будто больше никогда и ничего в своей жизни не произнесет, кроме этого имени. И Кучики слушает так, словно больше ничего и никогда не услышит. Поцелуи, серебряные, по солоноватой гладкости кожи, каждая черная линия на которой – дорога в рай. И среди бессвязного шепота, среди бездумных, горячечных звуков любви – вдруг его осознанное, болезненно нежное: «Радость моя... О, моя радость!..» И руки взахлест, и зажмуренные, будто в отчаянье, глаза, и эта тонкая складочка меж искаженных татуировками длинных рыжих бровей,- в их первый раз с ним можно только так, лицом к лицу, сердцем к сердцу... - Ренджи... - и войти плавно и осторожно, замереть на несколько биений сумасшедшего пульса, ощущая, как сжимается, принимая, незнакомое еще тело. А двигаться Ренджи начинает сам,- нетерпеливо и резко, наверняка причиняя себе боль, - и в этих рваных движениях такая неприкрытая страсть, такое искреннее желание утратить себя в другом, что невозможно противиться дольше. Вся сдержанность покидает Бьякую, у него нет больше ни устоев, ни воспитания, ни понятия о достоинстве. Есть только напряженно сдвинутые рыжие брови на расстоянии выдоха, и острые колени, и разведенные до предела бедра – смотри, вот он я, весь твой... и его голос, словно мантру, в такт толчкам, повторяющий: -Бьякуя. Бьякуя. Бьякуя. - Йо, Бьякуя! – теплые пальцы Ренджи на запястье бесцеремонно выдернули из мыслей о нем же. – Ты же спишь на ходу, какая тебе сегодня сделка? Очнись, мы ведь по улице идем,- улыбка насмешливо-ласковая, ладонь ложится на предплечье... Кучики раздраженно стряхнул его руку. Слишком много его стало, этого сгустка шума и света. Слишком заполненной сделалась прежде тихая и одинокая жизнь. И слишком необходимой была эта непривычная заполненность. На работу Кучики всегда ходил пешком, хотя офисное здание располагалось довольно далеко от дома. С тех пор, как Ренджи время от времени стал ночевать у Бьякуи, он утром обычно доходил с ним до автобусной остановки и, нырнув в красный дабл-деккер, исчезал на целый долгий день, а то и на несколько. И каждый раз повторялось одно и то же: один момент - иллюзия благословенного одиночества - и долгие часы до встречи, где каждая свободная минута была мыслью о нем. Благо, свободного времени у главы отдела было совсем немного, и то он с трудом сдерживал порой острое желание набрать выученный до последней циферки номер и услышать ... -Черт!.. Ренджи растерянно смотрел на красное пятно, расплывшееся на его белой футболке, а рядом виновато опускала глаза какая-то девчонка с открытой упаковкой сока в руке. - Простите, сэр... Меня толкнули... Бьякуя смерил растяпу своим фирменным ледяным взглядом, готовый, казалось, сказать ей что-то резкое, но Ренджи примирительно поднял ладони: -Пустяки. Я все равно никогда не любил эту футболку. И улыбнулся, мгновенно разрядив напряженность, и вот уже девочка спешила дальше, а Кучики, пойманный в кольцо теплых рук, глядел и не мог наглядеться на эти разомкнутые улыбкой губы и ровную полоску белых зубов между ними. По телу прошла крупная дрожь, дыхание сбилось под темным, понимающим взглядом... - Хочешь, вместе вернемся? Мне ведь нужно переодеться, правда? – почти промурлыкал Ренджи, оглаживая, лаская его одними глазами, и эта «тантра» заводила сейчас больше самых интимных прикосновений. Отстранился Бьякуя резко, почти грубо, отодвинул Абарая, как отодвинул бы мешающий предмет. Ласковый свет в темных глазах напротив угас, опустились уголки губ. - Ну, как хочешь... Встретимся на концерте, да? Бьякуя, все еще не придя в себя от внезапно нахлынувшего желания, рассеянно переспросил: -Где?.. - Концерт, Бьякуя. Мой отчетный концерт по случаю конца учебного года. Забыл? Вот черт, он ведь действительно забыл... Настроение испортилось окончательно, отчаянно захотелось послать к черту и этого рыжего фрика, ставящего с ног на голову всю его жизнь, и себя за неуемную тягу к нему... Но вместо этого он натянуто улыбнулся и выдал ложь, слишком явную для обоих: - Ну почему же, я помню. Вернись, переоденься, Рен. И зашагал по улице, провожаемый тусклым, словно подернутым пеплом, взглядом. 2. «Pretty woman Walks along the street, Pretty woman…» - Сигнал мобильного застал Киру в обнимку с одним из экспонатов будущей выставки,- большим, в рост самого Киры, пластиковым фаллосом. Хорошо, что экспонат легкий,- подумал парень, одной рукой придерживая «скульптуру», а другой отчаянно пытаясь вытянуть телефон из кармана узких, в облипочку, джинсов. Глупо было бы умереть придавленным огромным мраморным или гипсовым членом, глупее только смерть на унитазе,- развивал Кира свою мысль, уже выщелкивая «раскладушку» и, не глядя, поднося ее к уху. В голосе Ренджи отчетливо сквозила паника. - Кира, слушай, тут Бьякуя папку с документами забыл, а у него презентация вот прямо сейчас, и его телефон недоступен! Если ты поблизости, не мог бы ты... -Мог бы,- обреченно согласился блондин. – Если ты не имеешь ничего против грузовичка, груженого пластиковыми пенисами. - Да кончай трепаться, двигай ко мне скорее! У него же небо на землю упадет, когда он это обнаружит! - Уже лечу,- меланхолично уронил Кира в трубку и отключился. А потом действительно «полетел», зажав экспонат под мышкой, другой рукой нашаривая в кармане рубашки ключи от вышеупомянутого грузовичка. Можно было бы, конечно, отговориться,- но если дело касалось обожаемого Кучики, Ренджи едва с катушек не съезжал. « Бьякуя хочет», «Бьякуе нужно», « Я пообещал Бьякуе» были магическими формулами и непреложным законом. « Бьякуя хочет...» - и Ренджи сломя голову носился по городу, разыскивая какую-нибудь старинную чашку, особый сорт чая или редкую книгу; «Бьякуе нужно» - и откладывались все дела, даже давно запланированные, «Я пообещал Бьякуе»,- и срывалась дружеская попойка или поездка к морю... Кире это не нравилось. Совсем не нравилось, потому что ему слишком нравился Ренджи. Ренджи, который любил не его. ...Он выскочил из подъезда огненным сполохом,- футболка пламенела алым. Точным движением прыгнул в высокую кабину, вызвав у Киры справедливые ассоциации с ковбоями и лошадьми, хлопнул ладонью по строгой черной папке без всяких опознавательных знаков, улыбнулся: - Забыл! Он ее забыл,- прикинь? В этот день мир перевернется, помяни мое слово! Кира не находил, в общем-то, в этой ситуации никаких поводов для веселья, однако быть рядом с Абараем и не заражаться его настроением было физически невозможно. Он улыбнулся в ответ и тронул машину с места. ...На нужном этаже стояла гулкая тишина. Ультрасовременная пластиковая отделка стен гасила звук шагов и, казалось, давила на психику. « И как он может находиться в этом тихом аду с утра до вечера?» - вопрошал сам себя Ренджи, подходя к дверям конференц-зала. Дорогу ему преградила пожилая элегантная секретарша. - Прошу прощения, сэр, но во время переговоров в зал проходить нельзя. - Ну тогда, будьте добры передать эту папку... - Сэр, как я уже сказала, войти сейчас совершенно невозможно,- отрезала почтенная леди, приводя Абарая в отчаянье на грани бешенства своей безличной вежливостью. Вся окружающая обстановка казалась сейчас враждебной территорией, населенной бездушными автоматами, а где-то там, в самом центре их владений, Бьякуя был на грани провала, и никто не хотел ему помочь... Спокойный голос Киры за спиной прозвучал спасительным сигналом: -Извините, это отдел международного сотрудничества или я ошибаюсь? Продолжения беседы Ренджи дожидаться не стал, проскользнув в вожделенную дверь и мысленно благословляя Кирино упрямство, заставившее того все же пойти за ним. Бьякуя увлеченно говорил, обращаясь к уважаемому собранию, тонкой черной указкой скользя по каким-то непонятным диаграммам на интерактивной доске и сверяясь с цифрами в документах...в точно такой же папке, какую держал сейчас в руках растерянный Ренджи, такой яркий, нелепый и чужой в этой монохромной среде. Ренджи, к которому вдруг обратились все взгляды,- толстой дамы, похожей на раскормленного бульдога, лощеного джентльмена средних лет в очень дорогом костюме, пары старичков из разряда «божий одуванчик»... И Бьякуи, умолкшего на полуслове, в чьих глазах удивление постепенно сменялось холодным бешенством при полной неподвижности невозмутимого лица. И под всеми этими явно недружелюбными взглядами Абарай, всегда такой находчивый и гибкий, не придумал ничего лучшего, чем глупо улыбаться и повторять: -Прошу прощения... Это моя вина, господин Кучики тут не при чем... я перепутал... Пятясь, с горящими щеками, он покинул конференц-зал, а изумленные, гневные глаза Бьякуи отпечатались, казалось, на внутренней стороне его век. 3. Конечно, сделка сорвалась. То есть, не совсем сорвалась, просто ее рассмотрение перенесли на другой день, однако Бьякуя воспринял это как абсолютный провал, причиной которого был Ренджи, опять Ренджи, снова и снова. Чужак в его мире, слишком яркий, слишком шумный, слишком непосредственный, он, казалось, одной усмешкой мог обесценить значимость всего того, чем жил Кучики до него. И сейчас Бьякуя, крутящий в руке стакан со скотчем, досадовал отнюдь не по поводу неудачного дня. Он злился, вспоминая, как предательски трепыхнулось сердце, как полиняло, как старая декорация, все окружающее, когда мальчишка появился в дверях со злосчастной папкой,- и остались только его глаза, полные беспокойства, горячие, искренние. То, что когда-то воспринималось всего лишь легким приключением, теперь, подобно сказочному великану, по камню разносило его тщательно выстроенную крепость. Собственные чувства поймали его в ловушку, и, пытаясь вырваться, он увязал еще сильнее, не готовый сдаться на милость победителя... Хотелось уехать. Просто купить билет – все равно куда, лишь бы подальше отсюда. Бросить к черту все, бежать, сломя голову, как лесные звери бегут от пожара, спасать свой душевный покой. Но он понимал, что никогда не сделает этого. Слишком привычно давил на совесть груз ответственности перед семьей, перед деловыми партнерами, перед работниками, и никому не снять эту ношу,- разве что Абарай, шутя, смахнет ее на землю одним движением татуированного плеча... Абарай, образ которого он повсюду будет носить теперь в своем сердце. - Ох, Ренджи, Ренджи, откуда ты такой взялся на мою голову,- после пары порций превосходного виски его немного отпустило, злость прошла, оставляя лишь безнадежную, щемящую нежность. Часы над барной стойкой показывали половину седьмого, и на отчетный концерт Бьякуя рисковал опоздать. ...Ренджи не очень любил одиночество и редко тяготился обществом других людей, но ответственные минуты перед выходом на сцену старался не делить ни с кем. Благо, что в старинном красного кирпича здании Колледжа не было недостатка в укромных уголках, где можно было спокойно провести недолгое время ожидания наедине с самим собой. Он сидел в маленькой комнате, представлявшей собой нечто среднее между кабинетом и артистической уборной (из-за зеркала чуть ли не во всю стену) и отрешенно смотрел в окно, за которым начинался легкий серенький дождик. В зеркале его отражение выглядело воплощением спокойствия, так не характерного для него в обычной жизни. В строгих черных брюках и в черной шелковой рубашке с расстегнутым воротом, с аккуратно затянутыми в длинный «конский хвост» волосами он казался себе скорее похожим... на Бьякую. Бьякуя. Такой резкий, такой подчеркнуто отстраненный в последнее время, словно наказывающий их обоих за собственные порывы души и плоти, обуздать которые все чаще не находил в себе сил. Бьякуя. Холодный взгляд и горячие руки, мягкие, податливые губы – и упрямое, недоверчивое сердце, дом с закрытыми ставнями, в двери которого Ренджи стучал изо дня в день,- но все равно никогда не бывал допущен дальше порога. Бьякуя. При мысли о нем все спокойствие слетело с Абарая, как ненужная шелуха. Где-то в середине груди проснулось тепло, душной волной плеснуло вверх, заставив вздрогнуть нервные тонкие ноздри, обжигающей струной завибрировало внизу живота, потянуло, выкрутило почти до стона. Бьякуя... Ренджи снова встретился со взглядом своего отражения в зеркале. Ни тени спокойствия не оставалось больше на его лице. Лихорадочно блестели глаза, на скулах предательски расползался румянец, губы горели, будто истерзанные поцелуями... В довершение всего, иная проблема, не столь романтического характера, ощутимо натянула тонкую ткань узких брюк, создавая ощущения почти болезненные, однако разбираться с этим времени уже не было – прозвучал сигнал к началу, и Ренджи, на ходу пытаясь привести себя хоть в какое-то подобие душевного равновесия, поспешил за кулисы. Кучики Бьякуя ненавидел опаздывать, он вообще не любил непунктуальность в любом ее проявлении, грех сей прощался лишь Ренджи, который не мог быть пунктуальным в принципе. Дождь разошелся не на шутку, - успели изрядно намокнуть волосы и плечи, прежде чем ему удалось поймать кэб. Душный запах бензина и пыльного салона отступил перед ароматом дождя, смешанным с запахом его дорогих духов, мягко захлопнулась дверца. Глаза водителя,- довольно молодого, светловолосого, в нелепой полосатой панамке, - смотрели испытующе и чуть насмешливо, - и Кучики почувствовал себя неловко. Он привык к вежливому безразличию окружающих, и этот взгляд, слишком уж проницательный, и легкая улыбка так резко и неожиданно выбивались из общего фона, что Бьякуя невольно передернул плечами. - Принс Консорт Роуд, Музыкальный колледж,- назвал он адрес, поспешно отвернувшись к окну. Вечерняя улица незаконченной акварелью проплывала за окном, серая, опаловая, жемчужная. И цветы, вдруг вспыхнувшие на лотке уличного торговца, словно размытого струями дождя, показались Бьякуе ярким мазком на монохромном полотне. -Остановите,- уронил Кучики, раздраженно хмурясь под острым взглядом странного водителя. Это были розы,- алые, как брызги крови, казалось, что если прикоснуться к их ажурным венчикам, на руках останутся пятна. -Она любит цветы?- тонко улыбнулся водитель и хитро, с сумасшедшинкой, прищурился. Вопрос застал Бьякую врасплох. До этого дня ему и в голову не приходило дарить Ренджи цветы. - Понятия не имею,- ровно ответил он, и глаза в зеркале расширились от удивления. - А чего еще вы о... ней... не знаете, сэр? Бьякуя опустил веки, спасаясь от сверлящего всеведения этого насмешливого взгляда. Что же он знал о Ренджи, кроме того, что тот красив, талантлив и несдержан, что у него широкие горячие ладони и длинные чуткие пальцы, что волосы его текут с татуированных плеч шелковой волной, когда он распускает их на ночь; что темные глаза заливают боль и гнев, когда Бьякуя отталкивает его не в меру жадные руки, отворачиваясь от ищущих губ... - Ничего... ничего я не знаю о тебе, Рен,- шепчет, как в трансе, бледный темноволосый человек и вздрагивает, поранив палец об острый шип на не завернутом в бумагу розовом стебле. - Так узнайте,- неожиданно жестко говорит таксист, на мгновение скрыв глаза в тени полей своего странного головного убора.- Пока не поздно. И тут же, лихо притормаживая напротив старинного здания, безмятежно улыбается: - Приехали, сэр. 4. Соната гремит, рокочет, рассыпается трелями, заполняя, кажется, каждый миллиметр затаившего дыхание зала. « Апассионата». Бьякуе даже не нужно смотреть на сцену, чтобы знать, что это играет Абарай. Однако он смотрит и смотрит, словно впечатывая в сознание контуры его тела, какие-то слишком уж тонкие и нереальные в свете рампы. Музыка воспринимается продолжением его стремительных рук, плещет, словно крылья за плечами, и каждая нота, как снайперская пуля, безошибочно входит точно в сердце слушателя. Совсем так же, как сам Ренджи вошел в сердце Кучики,- почти насильно, с болью и кровью, прорастая мучительно и сладко, намертво. Кто-то тронул его за рукав, и Бьякуя опустил глаза. Кира. В кои-то веки челка зачесана назад, и оба больших синих глаза смотрят открыто и прямо, а во взгляде столько тепла, что, кажется, сейчас вокруг подснежники зацветут. - Гениально, мистер Кучики, это гениально, - восторженно прошептал блондин, не сводя глаз со сцены. – У него великолепное туше... - Ренджи очень талантлив,- сухо констатировал Бьякуя в ответ, делая знак служителю подойти. Отдал четкое распоряжение, передал ему в руки цветы и сел на свободное место рядом с Кирой, который больше не смотрел на него, весь отдавшись во власть звуков, что, точно серебряные брызги, летели из-под пальцев музыканта. Глаза его сияли, губы подрагивали, на щеках, обычно аристократически бледных, алели пятна. «Да он влюблен!» - царапнула неожиданная мысль. Девушка в переднем ряду выдохнула прерывисто, вся подаваясь вперед во время мощных заключительных аккордов... Музыка кончилась, но магия ее еще жила в наэлектризованном эмоциями воздухе. Ренджи вышел на поклон, к нему подплыл в руках служителя купленный Бьякуей букет. Ренджи мгновение вглядывался в зал, а потом, встретившись глазами с Кирой, благодарно кивнул, улыбнулся и заправил за ухо выпавшую рыжую прядку... Бьякую он заметил лишь мгновение спустя, и на его подвижном лице отразилось совершенно искреннее изумление. «Будто он и не ожидал меня увидеть»,- неожиданно горько подумалось Кучики. А потом все мысли исчезли, потому что Ренджи сбежал со сцены, оказался близко-близко, сжал ладонь своими чуткими теплыми пальцами. Бьякуя беглым взглядом отметил, как рядом закрылось, погасло тонкое лицо Киры, и дежурная приятельская улыбка легла на привычно бледные губы. - Спасибо за розы, дружище,- смуглая рука небрежно взлохматила светлые волосы. – Не ожидал, приятно. « Все же любишь цветы»,- как-то отстраненно подумалось Бьякуе, и за секунду до того, как Кира принялся смущенно объяснять, что букет, вообще-то, принес не он, с губ сама собой слетела фраза: - Да, очень красивые розы... Какой-то китайский сорт, не так ли, Кира? В фойе на Абарая налетела остальная компания. За исключением байкера Кена, которого, как выяснилось из разговора, сейчас не было в стране, все они сидели в противоположном конце зала, и теперь наперебой выражали другу свое восхищение. Изящный Юми эмоционально распространялся о манере абараевской игры, его лысый дружок ограничился одобрительным тычком в плечо, декольтированная на грани фола золотоволосая Ран бесцеремонно расцеловала его в обе щеки, испачкав помадой... На этом празднике жизни Бьякуя чувствовал себя определенно лишним. - Ренджи, я заказал столик в «Новолунии». Прошу прощения, но нам пора. Я возьму такси. Голос прозвучал сухо и официально, резко контрастируя с улыбками и смехом, искрящимся вокруг Абарая. Ренджи вскинул на него глаза, удивленно и беспомощно, словно раненный; извиняясь, улыбнулся друзьям. -Увидимся, Рен,- чуть склонил голову Кира. Во взгляде его было понимание и... сочувствие? – Идемте, ребята. - В «Берлоге» я разобью сегодня в твою честь самую большую кружку,- хохотнула Ран. – Бывай, Кучики. Обидишь Рыжика, - голову оторву! Конечно, девица снова в подпитии, - неприязненно пронеслось в голове у Бьякуи, и он облегченно вздохнул, когда вся честная компания, во главе с вежливо кивнувшим на прощание Кирой, повалила к выходу, оставляя Ренджи в его безраздельном распоряжении. Его Ренджи. Его. 5. Дождевые капли проворно бежали по стеклу, сияя отраженным светом ламп, освещавших небольшой зал итальянского ресторана. Ренджи смотрел на Бьякую, казавшегося очень бледным в рассеянном электрическом свете. Очень бледным, очень тонким, очень красивым... почти чужим. С тех пор, как они вошли в этот зал, Кучики не сказал ему ни слова, только скользил, едва касаясь, ставшим с некоторых пор привычным непроницаемым взглядом, словно выставляя невидимую стену между собой и им, Ренджи. Молчание не было больше прозрачным и легким, как раньше, - нет, теперь оно давило, как многотонная толща воды, сквозь которую едва просвечивают рассеянные солнечные лучи, в которой вязнет, задыхается сигнал о помощи. Ренджи осторожно коснулся расслабленно лежащей на скатерти тонкой руки: - Прости за сегодняшнее... Я на самом деле подумал, что ты забыл ту проклятущую папку. Я не хотел, Бьякуя. Нежные губы дрогнули в холодной полуулыбке: - Ну разумеется, ты не хотел, Рен. Разумеется. Нет причин думать, что ты сорвал мне переговоры специально,- ведь я два месяца потратил на то, чтобы обработать этих зануд. Два чертовых месяца псу под хвост, Рен! Я, конечно, сделаю все, чтоб не дать им увильнуть, но давай с тобой договоримся. Есть такие стороны моей жизни, например, моя работа, в которые ты носа не суешь. Тебе ясно? Ренджи убрал ладонь, и Кучики внутренне вздрогнул, словно от холода... - Я понял, дорогой. Я все понял. Но разве тебе не кажется странным, что МОЯ жизнь полностью открыта для тебя? Моя жизнь, которую ты так презираешь. Мои друзья, которых ты никогда не примешь. Музыка, которую ты умеешь проанализировать до последней ноты, но не способен прочувствовать. Да и я сам... Ты ведь меня постоянно отталкиваешь, Бьякуя. Ты стыдишься меня. Я чужой в твоем мире, словно безродный бродяжка, которого пригрели из милости... И, что самое страшное, я начинаю к этому привыкать. Чего ты боишься, скажи? Что полюбишь меня по-настоящему? Что игра перестанет быть игрой? Посмотри на меня,- раскосые глаза расширились, сошлись на переносице татуированные брови, нервически дрогнуло левое веко. – Посмотри на меня, Бьякуя. Я давно уже люблю. Я жить без тебя не могу. Я весь твой и душой и телом... И что? Мир не перевернулся. Ты просто СТАЛ частью меня. Я просто стал богаче, Бьякуя. Ты же не умеешь принимать. Тебе проще оставаться нищим. Ренджи встал, собираясь уйти, но вдруг наклонился к самому лицу Кучики, обдав, словно ветром, своим собственным ароматом,- теплым, острым, родным. - Я знаю, что цветы принес не Кира. Это были твои розы. Ты просто постыдился отдать их мне сам. Абарай развернулся и пошел к выходу. Бьякуя догнал его уже на стоянке такси, когда он скользнул на переднее сиденье ближайшего кэба, перехватил готовую захлопнуться дверцу... и натолкнулся на знакомый, насмешливый взгляд из-под полей полосатой панамки. - Вы тоже едете, сэр? – водитель едва не смеялся ему в лицо, и было в этом что-то настолько жуткое, что мороз продирал по коже среди теплого и влажного летнего вечера. Ренджи ответил, в упор глядя Кучики в глаза: - Нет. Господин не едет. Ему сегодня не по пути. - Жаль,- голос таксиста прозвучал неожиданно серьезно и печально. – Правда, очень жаль. Бьякуя отпустил дверцу. Такси поплыло в общем потоке к ближайшему перекрестку, дисциплинированно притормозило на красный... То, что произошло в следующую минуту, Бьякуя мог увидеть только в сумасшедшем боевике или кошмарном сне, после которого просыпаешься в холодном поту и не понимаешь, на каком ты свете. Из переулка прямо на перекресток вынесся тяжеленный внедорожник и, не сбавляя скорости, врезался в бок оказавшейся на его пути машины. Традиционного, респектабельного лондонского такси. Бьякуя не верил своим глазам, даже уже долетев, казалось ему, в несколько шагов до места аварии, даже падая коленями на мокрый асфальт. Рядом с грудой покореженного металла, минуту назад еще бывшего автомобилем, лежало переломанное человеческое тело,- видимо, сила удара вышвырнула пострадавшего прямо на дорогу. Мокли в крови медно-рыжие волосы; неестественно вывернутая ладонью вверх, ловила дождевые капли красивая смуглая рука. На запястье поблескивал тонкий золотой браслет,- недавний подарок... Бьякуя не верил. Нет. ЭТО не мог быть Ренджи. Наверное, есть на свете и другие рыжие парни с причудливой вязью татуировок на лбу, есть на свете множество других изящных, музыкальных рук с браслетами на узких запястьях... И в этот самый миг неверия, в миг слабой, обреченной на провал, надежды, шевельнулись белые, без кровинки, губы, и слуха коснулся слабый шелест: - Бья...куя... Дрожащие мокрые пальцы, ускользающие кнопки мобильного. Дождь. Неизбежные зеваки. Полиция. Сирена «скорой». Бьякуя не мог перестать думать, что ему просто снится кошмар, что сейчас он проснется, и все снова будет, как раньше. Спальня, залитая солнечным светом, едва уловимый аромат кофе и свежих булочек из кондитерской в первом этаже, волосы спящего Ренджи на соседней подушке,- яркие, пламенеющие волосы, а не эти потемневшие от крови бурые плети, безжизненно метущие пол машины скорой помощи... И рука, та, что не пострадала в аварии, такая слабая, в его руке. Ренджи больше не говорил, только смотрел и смотрел, не отрываясь, будто пытаясь запомнить каждую черточку любимого лица, каждую морщинку в уголках глаз. Обезболивающее, которое вкололи ему врачи, действовало безотказно,- его лицо не сводила больше мучительная судорога, и весь он казался светлым и тихим, как засыпающий ребенок. Если бы только из уголка рта не торчал тонкий прозрачный шланг пищащего аппарата, очевидно, помогавшего Ренджи дышать, если бы не тревожный ноющий звук сирены где-то над головой... Когда скорая остановилась у входа в больницу, Бьякуя все никак не мог отпустить руку Абарая, пока кто-то мягко, но настойчиво не разжал один за другим его пальцы, отнимая у него самое нужное, самое важное на свете ощущение этой теплой, и, вопреки всему, еще живой, слабой ладони. И в этот самый миг темные узкие глаза погасли, словно там, внутри, задули свечу. Веки медленно опустились, двумя мазками золотисто-коричневой краски легли ресницы. Кто-то помог Бьякуе выйти из машины. Он будто оглох. Бригада медиков суетилась возле носилок, беззвучно открывались и закрывались рты, бесшумно разъехались стеклянные двери – и Ренджи поплыл от него прочь, окруженный белизной и светом, уже нездешний, уже заглянувший за грань. И белые рукава врачебных халатов, как ангельские крылья, сомкнулись над его головой. ...Потом ему сказали, что шансов у Абарая не было. Что врачи удивились, как с такими травмами он смог всю дорогу оставаться живым и в сознании. Что он не дотянул даже до операционной, и на стол положили уже мертвое тело, над которым, тем не менее, были произведены все положенные реанимационные манипуляции. Точное время смерти определить не могли, но Бьякуя каким-то внутренним чутьем знал, что Ренджи ушел в тот момент, когда чьи-то мягкие, но настойчивые пальцы отняли у него его родную, теплую руку. 6. Безликий некто перестал, наконец, издавать звуки и отошел, что-то сказал девушке за конторкой регистратуры, с беспокойством взглянувшей на мокрого насквозь, смертельно бледного парня в кресле. Вскоре к Бьякуе подошла медсестра, на голову его легло полотенце, а в руку – стакан с чем-то горячим. Он машинально выпил это что-то, так же машинально закинув в рот поданную женщиной капсулу успокоительного. Она что-то лепетала про то, что сейчас станет легче, что его близким уже позвонили и скоро за ним приедут, а Кучики просто пытался осознать, что только что с ним говорил хирург и что там, за одной из этих бесчисленных дверей в белом коридоре, сейчас лежит Ренджи. Где-то на металлическом столе распластано его искалеченное обнаженное тело, закрытое окровавленной простыней, и в нем больше нет ничего,- ни тепла, ни той невыразимо притягательной тайны, что когда-то зацепила Бьякую прямо за сердце, неотвратимо, больно и сладко. Жизнь ушла. Ничего не осталось, кроме непонимания и пустоты. А потом его плечи обняли теплые руки, сжали осторожно, но твердо. - Бьякуя, поедем домой. Невозможная челка Киры снова закрывала один глаз, а второй, глубокий, как колодец, блестел сухо и воспаленно. Кучики даже не осознал сразу, что друг Абарая обратился к нему просто по имени – впервые… А когда осознал, то понял, что это не кажется ему неправильным. Единственное из того, что за последнее время произошло. - Кира? Ты разве не... - Мне позвонили. Нашли мой номер у него в блокноте... Давай, пошли отсюда, Бьякуя. - Ренджи. Я хочу видеть Ренджи. Кира сильнее сжал его предплечья, легонько встряхнул. - Завтра. А сегодня помни его живым. В машине оба молчали, и Бьякуя был благодарен Кире за это объединяющее молчание, за сухие глаза, за жестко застывшее в неестественном покое лицо. И за то, что он приехал один. Было что-то правильное в том, что сейчас они рядом, - двое, любившие одного и того же человека и молчавшие об этом каждый по своим причинам. И если причину Киры Бьякуя мог понять, то свои собственные казались ему чудовищно нелепыми, жестокими, неоправданными. Его разрывали отчаяние и боль, и все невысказанные слова душно сдавливали горло,- бессмысленные и ненужные теперь, ничего не стоящие, как вышедшие из обращения купюры. И уже дома, когда они сидели с Кирой на кухне в компании бутылки чего-то крепкого, Кучики трудно, хрипло вытолкнул из себя: - Я ему не сказал, Кира. Я ему так ни разу ничего и не сказал!.. Понимаешь? И оказался совершенно не готовым к теплой руке в волосах и простому: - Он знал, Бьякуя. Кира ушел поздно ночью, уложив совершенно измученного Кучики в постель и оставив на кухне свет. Запнулся в полумраке прихожей о сброшенные утром как попало кроссовки Ренджи, автоматически поставил их аккуратно на обувную полку и тихо прикрыл за собой дверь. Спустился с крыльца, и там, в темноте, на укрытой в кустах скамейке перед домом, закричал глухо и страшно, скорчившись и вцепившись зубами в ладонь.