Апассионата для Кучики Бьякуи

Мягкий, пушистый снег пошел ночью и продолжал падать с неба весь день. Пора бы уж: конец декабря. И завтра - Сочельник… Одна из неоспоримых радостей работы человека творческого – можно так распределить собственные дела, чтобы в какой-то определенный день оказаться совершенно свободным или – наоборот, занять себя по уши, если свободного дня по-прежнему немного… боишься. Свободного дня в какой-нибудь не очень тебе понятный праздник. Допивая перед суматошным днем свой позднеутренний кофе, Кира ходил с чашкой по всей квартире, прикидывая, не забыл ли чего – и остановился перед книжными полками, где стояли в рамках несколько фотографий. Все – достаточно недавние. Тот достопамятный день рождения Абарая за городом… после которого, или, точнее, накануне которого жизнь Киры так резко изменилась. И недолгое, но тоже незабываемое путешествие в Париж – а чего там, сел на поезд да проехал под Ла- Маншем, и через пару часов ты в столице Франции… до которой до того никому из них доехать было как-то недосуг. Чья ж это была идея?.. И не вспомнить даже сейчас – да и не важно, все они теперь не стеснялись предлагать и странные, и почти безумные идеи, вроде бы в шутку – а получалось потом здорово. Словно каждый из них, когда они оказывались вместе, становился немного магом. Дары волхвов… Да, перед Рождеством это самая напрашивающаяся аллегория… хотя в современном мире надо быть самим себе волхвами, а то ничего так и не получишь. Изуру же теперь считал, что постоянно получает всё – и даже больше. Почему? Кира прекрасно знал, в чем секрет,- просто он не был больше одинок. С тех незабываемых безумных дней в конце лета в его сердце теплился мягкий трепещущий огонек, то расцветая яркими сполохами страсти, то лаская душу теплым сиянием нежности, то ровно и уверенно грея спокойным пламенем дружбы. Кира изменился,- больше не зачесывал пшеничную челку на один глаз, собирая в «хвост» отросшие волосы; чаще улыбался – и тогда все его тонкое, бледное лицо словно расцветало изнутри, будто где-то на дне его глаз вставало солнце. Он по-прежнему жил один, но квартира его перестала быть идеально-унылой,- живой беспорядок в безупречную обстановку гостиной вносили диски, нотные тетради и книги Ренджи, его же расческа и резинка для волос, забытые однажды, прочно поселились в прихожей; на кухне в шкафу пряталась баночка любимого японского чая Бьякуи, а в пижаме, подаренной ими по какому-то случаю, так сладко спалось промозглыми зимними ночами... Они встречались не слишком часто,- ровно столько, чтобы хотелось видеться еще и еще, и это было лучше всего для Киры, который так и не научился полностью впускать кого-либо в свое личное пространство. А вот Кучики и Абарай поселились вместе, и были абсолютно довольны жизнью и друг другом. Фото с прошлого Рождества. Они втроем жгут бенгальские огни, прямо на улице. Кажется, это Ран их сфотографировала, чем пришлось – качество у фотографии так себе: лица у всех троих синие, окружающий мир смазан, словно его и вовсе нет, но это все неважно – главное, какие выражения у их лиц. Они – теперь – вместе, и все уже к этому привыкли. Смешно, - даже шарфы на этой фотографии у них у всех получились одинаковые. Хотя на самом деле это было не так. Кира, осознав, что празднованием дня рождения Абарая ничего не кончилось, а, наоборот, всё только началось, вначале искренне был уверен, что то и дело будет чувствовать себя «третьим лишним», но это ощущение так и не пришло. Ему, скорее, было чуть более сложно оказываться с кем-то – с Бьякуей или с Ренджи – один на один. Он тогда словно по-прежнему чувствовал, что у него нет никаких поводов и причин, чтобы получать внимание и тепло от человека, которого считал бесповоротно принадлежащим другому. И Кира ничего тут с собой поделать не мог. А еще, подспудно опасался, что, как только он поверит окончательно в происходящее с ним и расслабится – тут же что-нибудь все-таки случится, непоправимое… Эта тревога порой почти совсем затихала, но окончательно никогда не уходила. Как и воспоминание о том, ДРУГОМ мире, в котором ему ненадолго довелось побывать. Он пытался, кстати, пару раз отыскать ту странную церковь, в которой разговаривал со священником, оказавшимся потом вовсе не священником – но не преуспел. А ведь тогда тоже был Сочельник. И снова прошло четыре года – совсем ДРУГИХ четыре года. Не таких, как тогда. Изуру поморщился: он же наказал себе больше об этом не думать, особенно в рождественские дни! Потом взглянул на часы, понял, что еще минут десять – и он уже начнет опаздывать, отставил недопитый кофе, натянул джемпер, накинул пальто – и был готов покинуть квартиру, а дальше весь день куда-то быстро-быстро бежать, чтобы некогда было особенно много размышлять. Старый, проверенный рецепт. Телефон в квартире зазвонил, когда он уже вставлял ключ в замок снаружи. Кира тяжко вздохнул, но вернулся в дом. Когда же взглянул на определитель номера, рука дрогнула и замедлила движение. Не брать? Нелепо – но… он по-прежнему сначала пугается, что снова что-то произошло… потом – начинает думать, что, даже если ничего не произошло, у него нет права общаться с этим человеком. Бьякуя. Тот, с кем так странно переплела судьба нить его жизни. Ничто не предвещало, Кира смотрел на Кучики всегда с некоторого расстояния, хотя Ренджи почти сразу познакомил их – «о, Кира, ты же у нас японской культурой и искусством интересуешься – ко мне в парке недавно подошел настоящий японец, он давно живет здесь и отлично говорит по-английски, и, кажется мне, весьма скучает по общению с кем-то… культурным. Сидит один и никуда не ходит развлекаться. Хоть и делает вид, что все время занят по уши. Давай его растормошим?» Кире даже смешно сначала стало: ну он-то кого может растормошить? Если уж у Ренджи с ходу не получается… Однако любопытство победило, они встретились, и Кучики сразу же произвел на Киру неизгладимое впечатление. Им всегда было, о чем поговорить, и они разговаривали – хотя Кира всегда понимал, что Бьякуя останется для него недосягаем. Так же недосягаем, как и Абарай, хоть и по несколько другим причинам. Кира и Кучики держались по отношению друг к другу доброжелательно-отстраненно, и только. Однако когда произошло всё, что произошло, стремительно сблизив их, ни один из них не стал сопротивляться. И тем не менее… Иногда находиться с Бьякуей Кире было даже проще, чем с Абараем, но вот начинать каждый контакт почему-то было тяжело, мешало лёгкое смущение, до сих пор, несмотря на то, что он давно называл Бьякую просто по имени, и еще - какое-то странное чувство, что Кучики знает о нем куда больше, чем показывает и, возможно, даже больше, чем он, Кира, о себе знает сам. Это каждый раз чуть-чуть пугало, и каждый раз требовалось время, пусть и незначительное, чтобы расслабиться и перестать обращать внимание на всю эту ерунду. Звонке на восьмом он, наконец, взял трубку. - Слушаю. Бьякуя? - Здравствуй, Изуру. Я уж решил, что тебя уже нет дома. - Да, я… должен вот-вот уходить. - Вот как. А я хотел заехать, буквально на пару минут. Я тут рядом. Есть небольшой разговор. Кира закусил губу. Он не видел Кучики уже третью неделю – они и так встречались отнюдь не каждый день, а тут к концу года Бьякуя совсем закопался в свои дела и едва находил время даже на Ренджи, возвращаясь домой очень поздно и ужасно уставшим. Но это ведь и есть лучший отдых – прижаться к любимому плечу, выпить некрепкого чая, а потом лечь спать в одной постели, может, даже, и не касаясь друг друга – но чувствуя тепло того, кто рядом, слыша его дыхание. И – проснуться тоже вместе. И так – каждый день, что бы ни происходило за стенами в большом мире. То, что было у них, хотя и нелегко им далось. То, чего не было у Изуру, и на что он даже не претендовал. - Хорошо. Подъезжай, я подожду. - Буквально через четыре минуты. Кира положил трубку, вернулся в коридор и даже не стал снимать пальто. Разговор?.. Что-то снова тревожно заныло внутри. Бьякуя и правда появился меньше чем через пять минут. Пахнущий снегом, укутанный в белый шарф – словно и не ехал на машине. В руках у Бьякуи был большой непрозрачный сверток. - Привет, Изуру. Нет-нет, я не буду проходить – я понял, что ты уже почти опаздываешь. Я совсем ненадолго. Что ты так озадаченно на меня смотришь? - Ты что, пришел пешком? - Нет, конечно. Машина в трех кварталах отсюда. Я звонил тебе, уже припарковавшись и двигаясь в твою сторону. Надеялся все-таки успеть тебя застать – ведь еще так рано!.. Но за эти 10 минут я превратился в снеговика! Снегопад там знатный. Так что зря ты собрался убегать без шарфа. Кира, усмехнувшись, качает головой: Кучики неисправим. Затем оба просто улыбаются. Они даже не спрашивают друг у друга, как дела – и так всё понятно. Оба – не фанаты грядущего праздника, оба уже устали от его ожидания и всей сопутствующей суеты, но надо терпеть, надо справиться, уже чуть-чуть осталось, и какой смысл жаловаться друг другу на свою усталость? Лучше показать, что они рады друг друга видеть – тем более что это ведь действительно так. - Изуру… Во-первых, я хотел бы кое-что у тебя оставить, но сначала – спросить, какие у тебя планы на вечер. - Никаких, но… думаю, я сегодня буду занят допоздна. - Как и все мы. Но все же… И это как раз – во-вторых. Ренджи завтра улетает в Токио. Рождественский концерт, а потом – можно сказать, целое турне. Он будет дней десять кататься по Японии. Вернется пятого января. - Ох… - Он не хотел. Очень не хотел – уезжать именно сейчас. Хотя, ему ведь нравится в Японии, очень. А я сказал, что надо. И он, весь недовольный, послушался. И обиделся, кажется. Решил, что я остыл к нему и мне все равно, что мы будем не вместе в Рождество и в Новый год. - И - вы… поссорились? - Да нет, конечно. Так, некоторое недопонимание. Я, естественно, тоже не испытываю никакого удовольствия от таких вот вынужденных разлук, но мы же взрослые люди! А у него – контракт. Контракт, которого он так старательно добивался. А он иногда всё еще впадает в такое ребячество. Кира снова не смог сдержать улыбку. Бьякуя иногда был слишком жестким в своей заботе. Впрочем, Ренджи это обычно выдерживал. Вот за себя Изуру был бы уже не уверен, если б Бьякуя вел себя с ним так. Но все равно у Киры вновь тревожно сжалось сердце… хотя он и сам не понял, что взволновало его в сказанном Бьякуей. К тому же, с Ренджи-то он виделся в конце прошлой недели, но тот ни словом не обмолвился ни про какое турне. А Кучики продолжал: - Я не то чтобы прошу тебя помирить нас – это будет уж слишком сильно сказано. Но мы и не виделись с тобой давно… и попрощаться бы надо, наверное, вам не по телефону. В общем, что ты скажешь, если мы вечером приедем к тебе? - Да пожалуйста, я буду, само собой, только рад! Только… я не совсем к этому готов – дома бардак и в холодильнике шаром покати. - Ничего. Всем бы такой бардак… (Кира хмыкнул.) А из еды Ренджи что-нибудь купит. На свой вкус. - Гхм… Мне-то почти все равно, что есть, но, кажется мне, ваши вкусы по-прежнему не очень-то совпадают?.. - Ничего. Я так выматываюсь сейчас, что вечером совсем не хочу есть. - Ладно. Договорились. А сейчас мне уже и правда надо бежать… А! Так что ты там хотел у меня оставить? - Вот… Бьякуя чуть неловко развернул на весу плотную сероватую намокшую бумагу, и в его руках как по волшебству появился большой букет белых хризантем. Свежайших, словно только что срезанных в каком-нибудь японском саду. Прихожую тут же заполнил нежный горьковато-терпкий запах. - Э… – Кира вдруг вспомнил – невольно и болезненно само вспомнилось – другие цветы: немыслимо алые розы, которых, теперь получается, не было в их жизни – это была другая их жизнь. Но тот концерт… Этого уже нет, но это не забыть: боль от собственного одиночества и чужой любви рядом. Розы. Когда Кучики принес их Абараю, но не пожелал признаться в этом. Но ведь всё же потом так изменилось. Что же, - теперь – опять? Бьякуя выжидательно смотрел в широко распахнутые глаза Киры – и, казалось в очередной раз, без слов всё понимал. - Это… кому? Ренджи? – хрипло выдавил, наконец, из себя Изуру. - Да нет. Никому конкретно – и всем. Всем нам. Я больше не постеснялся бы сам подарить ему цветы, если б посчитал нужным. Ты же ведь знаешь! Но на этот раз мне просто хотелось, чтоб здесь вечером были хризантемы. Что, тебе они совсем не нравятся? - Нет, но… - Я люблю их очень. Но, боюсь, ближе к делу мне было бы уже совсем не до цветов. Поставим в воду? - Да. Конечно. «На встречу я уже все равно опоздал… ну, сейчас позвоню и сошлюсь на пробки». - Ты извини меня, пожалуйста, я… Ты ведь торопился… - Ничего. «У них точно ничего больше не случилось? Бьякуя что-то мне не договаривает?» Кира, все так же в пальто, прошел в комнату, взял вазу, налил в кухне воды, обрезал цветы и отнес их в гостиную, поставив прямо на пол, таким высоким и пышным был букет. - Хризантема. Императорский цветок… В Японии. - Мда. Всё-то ты знаешь… - как-то отрешенно произнес Бьякуя. Кира сдержанно улыбнулся. - … Но я эти цветы здесь так не воспринимаю. Мании величия у меня все-таки нет. - Угу – великие люди ей не страдают, - осторожно подколол Изуру. Бьякуя тихо засмеялся. - Ладно, пойдем. Может, кстати, я могу тебя подвезти? - Нет, не стоит. Думаю, сегодня так как раз выйдет гораздо дольше. - Ну что ж. Еще раз прости за… - Перестань. Я всегда тебе рад, а от моей сегодняшней встречи не зависела ничья жизнь или судьба. Так что ты иди, а я сейчас позвоню и попрошу ее сдвинуть. Бьякуя осторожно приобнял Киру, чуть коснулся губами виска. - Тогда до вечера. Ренджи я сам позвоню. - Угу. Кучики ушел, а Кира снял пальто, повесил его на вешалку, достал мобильный и отменил встречу – почувствовав явное облегчение человека на том конце провода: замотались все, и каждый радовался любой возможности передышки. Чуть подумав, Изуру отменил и следующую. Ему никуда уже не хотелось бежать – да и неплохо бы, все-таки, дом в подобие порядка привести, это тоже подходящее занятие для того, чтобы слишком много не думать о чем не надо. Только как тут – не думать? Ждать вечера, так, что ноет внизу живота, что пальцы начинают дрожать и сбивается дыхание – от воспоминаний обо всех других их таких вечерах. Забываться. Возвращаться в гостиную, опять утыкаться взглядом в строгий, весь какой-то нездешний букет – и снова и снова ощущать смутную тревогу. Что-то, все-таки, не так. Что-то… Ладно, в любом случае, он наверняка скоро всё узнает. Или убедится, что просто сам себе всё придумал. И тогда они все вместе посмеются над этим. Но как же невыносим получился этот день! Хризантемы пахли уже на всю квартиру – горько, щемяще, и от их холодной совершенной красоты хотелось плакать – или целовать узкие белые лепестки, закрыв глаза, забыв обо всем, не понимая, в каком из миров ты находишься. Бьякуя. Что ты наделал, сумасшедший… ...Самолет Ренджи только что взлетел, и Бьякуя с Изуру, проводив его глазами, наконец, посмотрели друг на друга. Оба давно заметили, что в отсутствие Абарая между ними засыпала страсть, угасало пламя, оставляя лишь ласковое тепло и абсолютное понимание, а также ощущение удивительной близости, которое каждый из них не ожидал уже когда-нибудь испытать в своей жизни. Они оказались навсегда связаны любовью к одному и тому же человеку, - Бьякуя почувствовал это еще в ту страшную ночь, когда они без слёз оплакивали Абарая. Он хотел бы забыть весь тот кошмар, но не мог. Это была плата за то, что так долго он не желал себе позволить признавать свои чувства и тем более показывать их. Вполне приемлемая плата, надо сказать. А эта крепкая связь… для кого-то она могла бы стать причиной раздора или даже ненависти, а у них получилось наоборот. - Поедем ко мне,- сам для себя неожиданно предложил Кира, улыбаясь одними глазами, заранее зная ответ. Это Ренджи мог бы расхохотаться и чуть насмешливо спросить: «Что, Изуру, тебе ночью было МАЛО?» - и вогнать его в краску. Бьякуя… Бьякуя никогда такого не скажет. -Поедем,- спокойно кивнул Бьякуя. - У тебя ведь есть шампанское? - Да,еще осталось... Как всегда, брют? И они тихо засмеялись, вспомнив, как Ренджи скривился, впервые ощутив на языке терпкий кисловатый вкус, который они оба единодушно предпочитали, в отличие от Абарая, любившего более сладкие вина. Они попрощались с Ренджи накануне ночью,- бурно и жарко, как во все их редкие совместные ночи, и как всегда, Кира уснул первым, утомленный и абсолютно счастливый, на грани сна чувствуя горячие и нежные руки, обнимающие его с двух сторон. А теперь квартира Изуру встретила их с Бьякуей тишиной и покоем, и всё тем же ароматом хризантем, и не хотелось ни разговаривать, ни включать приемник или телевизор, ни вспоминать о том, что там, за окном, живет и дышит большой и праздничный мир, залитый огнями гирлянд и елок, сошедший с ума от подарочной кутерьмы, пьяный прекрасными надеждами, большинству которых никогда не стать явью. У них был мир собственный, где все уже сбылось, который хотелось осторожно держать в теплых ладонях, как хрупкий стеклянный елочный шар... Кира, оставив Кучики на кухне собирать легкий ужин из оставшейся накануне еды, закупленной Абараем, кажется, на целую роту, прошел в гостиную и поставил один из дисков Ренджи. Это был дуэт для фортепиано и виолончели, сочетание которых просто завораживало Абарая, и, когда зазвучала мелодия, Изуру и зашедший с тарелкой фруктов Бьякуя вспомнили о том, как мечтательно Ренджи прикрывал глаза, уплывая в музыку, отрываясь от всего земного, как это умел только он. ...Горели свечи, были плотно задернуты шторы, по-домашнему, как в детстве, пах корицей разогретый яблочный штрудель, наспех прихваченный Бьякуей вчера вечером в ближайшей кондитерской, мягко светилось в бокалах бледно-золотистое шампанское. На столе были только легкие закуски,- ни Кира, ни Бьякуя после целого дня на ногах, как ни странно, почти не испытывали голода - и вина как раз столько, чтобы в голове приятно шумело и чуть пощипывало благородной терпкостью язык. Они больше молчали, чем говорили, и светлая голова Изуру лежала на плече Кучики, обтянутом серым шелком рубашки. А потом Бьякуя, не меняя спокойного голоса, ровной интонации, положения тела, произнес негромко: - Ренджи хочет в Японию. Насовсем. Да, он всё еще колеблется – но я вижу, что он действительно этого хочет. Он получил уже не одно предложение от коллег из Токио... На этот раз он уже будет обсуждать этот вопрос более предметно. - Вот как… Кира замер. Что ж, вот оно. Вот то, от чего сейчас болезненно сжалось сердце, и предчувствие чего, видимо, появилось у него еще вчера, когда утром Бьякуя принес свои роскошные белые цветы с нежно-горьким ароматом. Сейчас ему показалось, что запах хризантем еще усилился. Изуру уже почти чувствовал на своих губах их горечь, когда, стараясь тоже оставаться спокойным, поинтересовался: - А ты, Бьякуя? - Да, я хотел бы вернуться на родину. И я не хочу расставаться с Ренджи. Да, сказки на то и сказки, что рано или поздно всё равно кончаются. Четыре года сказки подарила ему жизнь… вместо смертей. Но должно же, наверное, было когда-нибудь что-то измениться!.. Предательская горечь, затопив, заколыхалась в душе Киры, когда он спросил: - Ну и что тогда вас удерживает? Бьякуя чуть отстранился и озадаченно воззрился на него. - Не догадываешься, Изуру? Ты. Нас удерживаешь ты. Мы... мы оба любим тебя, Кира. Поэтому, я полагаю, нам совсем необязательно расставаться и впредь. На смену леденящей горечи вдруг пришло тепло, перехватило горло, плеснуло от сердца до самых глаз, выступило в уголках светлыми сияющими каплями. Кира крепче прижался лицом к плечу Бьякуи и прошептал: - И что ты предлагаешь? - Уехать с нами,- просто ответил Кучики и, отодвинувшись и взяв лицо Изуру в ладони, пристально посмотрел ему в глаза. – Поедешь? Ты же поедешь, да? Ведь ты столько лет интересуешься японской культурой, японским искусством… Вот он – шанс увидеть всё это вживую, и не из окон экскурсионного автобуса, несущегося по прописанному кем-то посторонним маршруту – а по твоему собственному выбору, неспешно, погружаясь полностью в свои впечатления и ощущения… Ну же? Тебя-то здесь точно не удерживает ничего, разве нет? Кира не помнил, сколько он смотрел, не отрываясь, в глаза человека, связанного с ним одной смертью и одной любовью, прежде чем ответил: - Нет. И хотя Бьякуя явно был уверен в совсем другом ответе, и глаза его изумленно распахнулись, он не бросился тут же бурно что-то Кире доказывать. Нет, в его взгляде светилось спокойное ожидание и готовность понять, и Изуру продолжил: - Я не поеду, Бьякуя. У меня нет никого, кроме вас, в этой жизни, и я знаю, что уже не будет. Но также я знаю, что всегда будете ВЫ и всегда буду - Я, и мы никогда не станем одним целым, даже если будем жить в одном доме... Мне нравилось так, как было у нас эти несколько лет: знать, что вы – вместе, а самому приходить и уходить. А по-другому я, наверное, и не смогу. Несмотря на то, что, ты же знаешь, я тоже люблю вас. Вас обоих. А Япония… некоторые мечты должны сбываться, а некоторые – оставаться мечтами. Чтобы не было тоскливого разочарования – и чтобы было вообще о чем еще мечтать. Да и что такое Япония по сравнению с вечностью, Бьякуя? Ты ведь понимаешь, о чем я. Бьякуя оставался спокоен и серьезен, он смотрел на Киру не как на безумца или идиота, говорящего странные и глупые вещи. Только едва слышно вздохнул. - Понимаю, Изуру. И не буду настаивать, и постараюсь объяснить все Ренджи, он тоже поймет, наверное. И, пожалуй, даже не удивится: он почему-то уверен был, что ты откажешься. Видимо, все-таки, он знает и понимает тебя куда лучше, чем я! А я-то был уверен в твоем согласии, вот и вывалил тебе эту новость сегодня, чтоб ты не так огорчался, что Абарая сейчас здесь нет. Думал, ты обрадуешься. А ты… Прости. - Ничего. Этот разговор все равно должен был состояться – какая тогда разница, когда. Всё нормально. - Только... ты ведь снова останешься один. Кира снова заглянул в ясные серые глаза и вдруг улыбнулся уверенно, светло и радостно: - Я больше никогда не буду один. Я не один, пока есть те, кто думает обо мне и любит меня. И поэтому я спокойно останусь здесь... пока, по крайней мере. Среди своих книг о Японии, и японских фильмов, и японского фарфора, и коллекции нэцке… И, может быть, вы поймете, что не можете без меня, и вернетесь! Должен же кто-нибудь вас здесь ждать. Бьякуя отвел глаза. На самом деле ему хотелось – и спорить, и доказывать, но он умел уважать чужие решения и чужой выбор. Раз Изуру сам считает, что ему так лучше,- что же... А Кира добавил тихо: - К тому же, вы же ведь не завтра уезжаете… - Это точно. Вернется Ренджи, и мы еще отметим мой день рождения, а потом твой день рождения. Думаю, мы соберемся примерно к лету. Зато уже осенью ты сможешь приехать к нам в гости. Посмотреть на алые клены. Или тебе больше хочется увидеть цветущую сакуру, Изуру? И Кира смеялся и сжимал ладони Бьякуи, и Бьякуя улыбался ему в ответ, и казалось, вся Вселенная вращается сейчас вокруг них, неожиданно маленькая и совсем ручная. И оба понимали, что как бы они ни решили, что бы ни делали,- ничто не разрушит связи между теми, кто знал друг друга в иных мирах и пространствах, теми, кто умеет отдавать, ничего не ожидая взамен, и отпускать, не требуя обещаний вернуться. - Бьякуя… - Что, Изуру? - Ага. Вот я как раз всё хотел спросить: почему ты меня так называешь? Бьякуя улыбнулся странно, нездешней какой-то улыбкой – и ответил невозмутимо: - Потому что тебя так зовут. - Но… Это ведь Ренджи придумал… в прошлый раз. - Он… не придумал. - Вот как?.. Телефонный звонок прервал их на полувздохе, Кира нажал на громкую связь – и голос Ренджи заполнил образовавшуюся пустоту: - С Рождеством, мои дорогие! Я в аэропорту Москвы, жду пересадки. И уже скучаю... А вы? - А мы тут – не скучаем! – чуть ехидно ответил Изуру. – Правда, Бьякуя? - Конечно! Мы на самом деле только и искали повода как бы спровадить тебя подальше и остаться вдвоем. - Вооот оно что… Ну что же, тогда не теряйте времени даром. А то я вернусь и покажу вам обоим… сидеть потом не сможете!.. Все трое засмеялись. Ясно ведь было, что такие «угрозы» означают одно: Ренджи больше ни на кого не сердится – и на самом деле очень рад, что Бьякуя и Изуру сейчас вместе. - Кстати, Кира, ты спросил у него, что он написал тебе тогда, уже сто лет назад, в «утреннем послании»? - Бьякуя, а и правда: что там было? Ты мне обещал перевести как-нибудь. - И это «как-нибудь» - уже сегодня,- хохотнул Ренджи где-то там, в пути на другой конец света, и снова Вселенная сжалась до размеров комнаты и этого мира на троих. Бьякуя улыбнулся и с выражением продекламировал: - Верь в лучшие дни! Деревце сливы верит: Весной зацветет.(с) Басё - И что – все?.. - в один голос разочарованно протянули Ренджи за полторы тысячи миль и Кира на расстоянии объятия. - Ну а что вы хотели,- это все, что я мог вспомнить на тот момент! Трое смеялись. Звенела беспечной радостью тишина, а за окном, пританцовывая, в ало-зеленом и золотом, уходило в вечность очередное беззаботное Рождество... На диске сменилась музыкальная тема. Бетховен. «Апассионата».