Апассионата для Кучики Бьякуи

Если сердце в нас есть, Отчего же ему не болеть? Если смерть не судьба - Отчего же не спеть для нее? Лепестком по губам Целовала нас нежная плеть. Это имя твое И всего лишь мое острие. Если сердце запуталось в снах, Проводам отдавая кристаллы огня, Если все уходящее – прах, То зачем же еще пять минут для меня? На губах ляжет лед. Отчего молчать не смешно? Мы молчанье вбивали по ноте На каждый аккорд. Любишь золото ты, Но находишь во мне серебро. Проводимость пуста, Но ложится насквозь и в упор. Твои тонкие пальцы сошлись, Как на горле, на каждом крыле. Так мучительно хочется ввысь. Так напомни себе обо мне! Опиши мою смерть. Я ее репетирую здесь Не затем, чтоб сказать И тем более что-то просить. Просто есть небольшая Осколочно-четкая взвесь. Ты ведь знаешь - без капли "люблю" Мне уже не прожить. Твои губы сомкнутся сквозь время На горле моем, Отдавая последние капли того, что не-смерть. Я почти что привык оставаться и быть серебром. Я почти улыбнусь и исчезну, чтоб снова взлететь. (Джем) Это было очень странное Рождество. Шумные толпы, все куда-то спешат. Всё как обычно. Кроме того, что он, Кира, остался совершенно один, словно все про него вдруг напрочь забыли. Словно его вообще не существовало. А может, так оно и было?.. Что он сделал такого в этой жизни, чтобы его существование как-то было доказано? Он не написал книгу, музыку или картину, не оставил после себя ребенка… он никому никогда ничем серьезно не помог… даже отношения близкие так ни с кем и не построил. Ну да, он любил Абарая. Долго и почти мучительно. На расстоянии, чтоб на всякий случай чего не… И вроде бы всё собирался как-нибудь попытаться подойти к нему поближе… а потом не пойми откуда появился этот Бьякуя – и взял, просто взял. Ренджи ушел за ним, без оглядки. И с одной стороны это казалось вопиющей несправедливостью: ну зачем этому Кучики – Абарай, ведь у него и так всё есть!?! А с другой стороны, когда Ренджи и Бьякуя были вместе, и Кира смотрел на них, ему это казалось настолько правильным, что где-то щемило и хотелось исчезнуть, раствориться, полыхнув голубыми и серебряными искрами… Он бездумно шел по улицам, лондонский декабрь был серым и слякотным, под ногами была каша, сверху что-то то и дело капало, день нехотя переходил в вечер, уже начинали зажигаться фонари. Везде переливались огни витрин, звучала веселая музыка, всё было красное и зеленое, и от этого даже слегка мутило. Кира пытался не замечать этого всего, в отдельные моменты вполне получалось. И люди шли мимо него так, словно бы проходили СКВОЗЬ него, а он, ему казалось, слышал и знал думы и чувства каждого – и все эти думы и чувства были так чужды ему… Он никому на этот раз не купил подарков, - Ренджи был опять где-то в Японии, ненадолго, у него был какой-то «рождественский концерт», согласно условиям контракта с одной из токийских студий звукозаписи. От всей остальной компании Кира сам уже отдалился так, словно где-то в Японии сейчас был он сам… а он и вовсе уже не понимал, где он, на самом-то деле. Увидев эту небольшую церковь, Кира почему-то захотел в нее зайти, хотя сначала был не уверен даже, что она вообще действующая и открытая. Он ни разу, видимо, не был в этом районе – всё вокруг было незнакомым, и такой церкви он тоже не знал. Темная, сложенная из полуобработанного камня, с тускло светящимися узкими небольшими окнами, отодвинутая за низкую полуразвалившуюся ограду, она словно медленно размывалась в мутном зимнем воздухе – но очень отвечала нынешнему состоянию Киры. И он поднялся по трем полустершимся ступенькам к двери, чуть помедлил и все-таки толкнул тяжелую деревянную створку. И вошел. Никого. Полумрак, тишина. Мимолетное ощущение Перехода… да, иногда он «ловил» такое, и каждый раз это немного пугало его. В последний раз это было, когда несколько лет назад на его глазах произошла авария, в которой погиб Бьякуя. Тогда было четкое чувство, что все они словно прошли сквозь какие-то Врата… и он, Кира, мог что-то сделать, изменить… но не знал, как - и упустил возможность. Потом было несколько месяцев полного оцепенения. А потом Ренджи сказал ему, что поедет в Японию – ненадолго сначала, так, посмотреть. Ведь это в какой-то степени ЕГО страна. А потом переберется туда, возможно, насовсем. Черт, это было больно – но что Кира мог возразить! Словно во сне он снова увидел сейчас, как жизнь их сложилась дальше, день за днем: Ренджи вернулся, и снова уехал, и снова вернулся, и у него, Киры, даже хватило, наконец, смелости протянуть руку… прикоснуться… отдать ключи от своего дома. Как от своего сердца. Ренджи их взял, хотя бы потому, что он вообще не любит особо усложнять. И они даже оказались, наконец, в одной постели,- и то лишь для того, чтобы в самый горячий момент Кира услышал, как любимые губы произносят в полузабытьи не его – а чужое имя. Бьякуя… Бьякуя был, есть и будет между ними – такое чувство, что Бьякуя был ВСЕГДА, где-то в жизни Абарая, только это невозможно объяснить. Был, когда они с Ренджи еще даже не были знакомы. И теперь тоже он так и будет где-то здесь, вечным призраком – уж лучше бы он был тут живым и настоящим. И счастливым. Таким, каким Кира и запомнил его – до того, как произошло непоправимое. Мучительный вздох, больше похожий на стон, вырвался из груди. Кира прошел по темному молитвенному залу вперед, к алтарю, остановился перед распятием, у которого еле теплились несколько огоньков среди десятков уже погасших. Даже не глядя на символ всегда чуждой ему религии, сам от себя не ожидая, опустился на колени. И замер. Губы беззвучно зашевелились. - Я не знаю, зачем я здесь, в этом городе, в этой стране. Но… Я не знаю даже, каких богов мне теперь просить… Моя жизнь так никчемна! Я никому не смог принести ни радости, ни света. Я так и не понял, зачем я здесь… был. Вот, сейчас там, снаружи, все готовятся встретить великий праздник – а я вообще не чувствую себя причастным. Это не моя вера… возможно, не моя земля… Да тот же Бьякуя Кучики был тут более уместен!.. И – нужен. Хотя бы Абараю. Я… У меня такое чувство, словно я занимаю чье-то место! Он прикрыл глаза и прислушался к себе. Да, она там – эта ноющая тупая боль, с которой он жил в последние месяцы… и которая и до того была ему вполне знакома. Кира ничего о себе не знал наверняка. Когда у него точно день рождения, и даже сколько ему действительно лет. Где он родился, кто его родители и хотя бы какой национальности. Его судьба была похожа на придуманную историю со страниц второсортного романа. Крошечным ребенком его нашли на улицах Лондона, он не разговаривал и явно не понимал английского. Сам он ничего о себе не помнил – даже приют-то, в который его определили, припоминал какой-то парой бурых мазков. А может, и не было никакого приюта?.. Ему дали обычное английское имя, которое он терпеть не мог, ощущая его, как чужое, поэтому сейчас это имя не все из его знакомых даже знали. Потом его, как в сказке, усыновила пара бездетных, давно обедневших аристократов… было скучное и респектабельное детство. Они, кажется, думали, что он умственно отсталый, и решили сделать эдакое странноватое «богоугодное дело» - забрать в свой дом немого угрюмого мальчика с внешностью ангелочка. Но когда с мальчиком стали нормально обращаться и постоянно разговаривать, он вдруг и сам заговорил, быстро освоил язык, который звучал вокруг, оказался смышленым и способным. И жил бы он себе, как живется, не купаясь в роскоши, но ни в чем и не нуждаясь, изучая литературу, увлекаясь музыкой и современным искусством, стараясь не задавать себе вопрос «кто я?» - если б однажды, когда он уже заканчивал школу, его «родственники» вдруг не заболели какой-то непонятной болезнью и не умерли, буквально сгорев за несколько дней. Кира тогда был в зарубежной поездке по учебе, что, видимо, и сберегло его собственную жизнь. Он не успел вернуться – сообщили ему не сразу, ввиду опасности распространения инфекции телА кремировали прямо в больничном морге, похороны тоже прошли как-то странно и без него. Словно ничего и не было. Он оказался наследником небольшой суммы денег, каких-то разрозненных участков недвижимости во всеми богами забытых местах страны, а также пригородного дома, в котором они и жили – и куда ему посоветовали для безопасности его здоровья какое-то время не приходить, на всякий случай – что это было за заболевание, врачи так толком и не поняли. Не то чтобы он был убит горем – увы, горячих чувств к своим приемным родителям он испытывать так и не научился. Но было тоскливо, тревожно и непонятно, что делать дальше. Несколько лет еще надо было терпеть опекунство – и он решил, что пока будет просто дальше учиться… Потом его, наконец, оставили в покое – к тому времени других претендентов на наследство так и не появилось – и он продал унылый неудобный дом, в который вообще больше так и не возвращался с той поры как всё произошло, причем ему сразу сообщили, что покупателю нужен не особняк, а место под новую застройку. «Замечательно», - флегматично ответил Кира, подписывая бумаги. Через полгода дом снесли, и эта часть его прошлого тоже канула в небытие. Ему все время казалось, что каждый день его жизнь начинается заново. С чистого листа. Только толковее она от этого не становилась. Кое-как распродав и прочую свою ненужную недвижимость, он купил нормальную квартиру, а оставшиеся средства вложил в акции и в небольшую художественную галерею, дела в которой неожиданно пошли не так уж и плохо: какой-то круг странноватых знакомых он обрел, пока учился, и жизнь кое-как выстроилась снова… опять словно чужая. Он не знал своих корней, не понимал, куда идет. Ему словно не хватало чьего-то уверенного взгляда, который бы одобрил хоть какие-то его действия. А потом он познакомился с Абараем. И понял, что жить можно, оказывается, совершенно по-другому. Просто своим существованием неся свет всем, кто есть вокруг, просто радуясь каждому дню. Не ища для всего причин, не тратя кучу сил на тоскливые размышления о бессмысленности и смысле, и вроде бы тоже не имея четких целей – но при этом все, что ты делаешь, в итоге складывается во что-то толковое. Эх… И даже сейчас Ренджи не опустил руки. Потеряв Бьякую, он решил, что должен теперь прожить свою жизнь за них обоих. И у него получалось. А он, Кира, постоянно чувствовал теперь рядом с ним, что и только за себя-то свою жизнь толком прожить не может. - Я не знаю даже, о чем мне просить… Я бы так хотел изменить… хоть что-нибудь! Хоть что-то. Но я ведь не могу. Почему я никогда ничего не могу? Господи… Он медленно встал. На душе не полегчало, но здесь было как-то… как-то так, что уходить отсюда не хотелось. Словно некий ветер с Другой Стороны касался лица, остужая пылающие щеки. Никакого ветра тут, конечно, не было, но Кира словно чувствовал его. «Сквозняк между мирами…» - подумалось ему почему-то, и он криво усмехнулся. После последних событий своей, и не только, жизни он готов был поверить во что угодно. Он не знал, сколько здесь пробыл – ему казалось, что времени как такового вообще нет в этом темном сводчатом зале, где отсутствуют хоть какие-то звуки, кроме его собственного дыхания. Поэтому он вздрогнул, когда раздались чьи-то шаги. Это был священник, он вышел из заалтарной части. В полумраке его было даже толком не разглядеть – черные одеяния, несколько необычного, на взгляд Киры, покроя, но он вообще не разбирался во всех этих вещах, поэтому не стал обращать внимания. Священник подошел, остановился в паре шагов, странновато улыбнулся и спросил: - Сын мой, у вас… какие-то проблемы? - Нет. То есть, не те проблемы, которые можно как-то… решить. Потому что ничего не изменить. - Разве есть что-то такое, чего нельзя изменить? Господь наш – умер и воскрес, и дал нам веру… Может, твоей вере просто недостаточно силы? - В этом мире мертвые не воскресают! Священник улыбнулся еще шире и, сощурив глаза, негромко произнес: - Но есть ведь и другие миры… - Что? - Ступай домой, сын мой. Я должен закрыть церковь. Ты уже так давно здесь… Я помолюсь за тебя. И я верю, что и твои молитвы тоже услышаны. Любая искренняя молитва достигает ушей бога, как и на каком бы языке она бы ни произносилась. Да, очень странный священник. Вроде, ничего категорически неправильного он не говорит… но почему во всем этом чудится какая-то удивительная ересь… которая, тем не менее, кажется сейчас удивительно верной. Единственно верной. Кира благодарно кивнул, медленно повернулся и вышел на улицу. Там уже совсем стемнело. Надо идти домой… в свою пустую одинокую квартиру. И по дороге хоть еды себе какой-то купить. Завтра ведь все магазины будут закрыты. Несколько поворотов очередных неведомых улиц – и внезапно он снова вышел на широкий проспект, людный и шумный. А вот и торговый центр, и в нем должен быть продуктовый супермаркет. Поморщившись заранее от обилия людей и шума, Кира направился туда. Продуктов в его корзине набралось немного, очередь в кассы выстроилась большая, Кира опять начал думать о чем-то своем, выключаясь, выпадая от реальности. Перед ним очень терпеливо и спокойно стояла, держась за мамину руку, маленькая девочка в красном пальтишке. Это красное немного нервировало и мешало прийти к тому, чтобы находиться здесь в наименьшей степени. Но, тем не менее, на шум и ругань Кира среагировал далеко не сразу, из оцепенения его вывел только громкий женский визг. Людей перед Кирой оставалось уже совсем немного – девочка с мамой да три человека перед ними: парень с девушкой и немолодая женщина в дурацкой шляпке. Визжала как раз она. Время, тянувшееся последние полчаса как резина, вдруг рвануло куда-то диким галопом… и вместе с тем, будто вообще остановилось. Какой-то сумасшедший, размахивая пистолетом, суетился у кассы, и было даже толком не понять, что ему надо. Охрана что-то кричала ему, он что-то кричал охране, никому не позволял двигаться с места, кассирша была белая, как полиэтиленовые пакеты на стойке возле нее, девочка перед Кирой прижалась к маме, мама, кажется, была уже в полуобмороке… Нелепым фоном к этому всему, в магазине продолжала громко играть веселая музыка. «Ну да. Конечно. Почему даже хлеба и колбасы я не могу нормально купить?..» - с нечеловеческой усталостью подумал Кира. В это время он встретился глазами с мужчиной, у которого был пистолет – и его аж передернуло, столько ненависти, безадресной, просто как таковой, было в этом взгляде. Кира быстро опустил глаза. Сердце тревожно застучало. Один из охранников попытался приблизиться к мужчине. Тот пальнул. Не попал, правда – но опять кто-то завизжал. «Вот фигня… Так он в кого угодно СЛУЧАЙНО попасть может. Веселого Рождества…» - как-то всё равно очень отстраненно подумал Кира. А дальше… дальше он вообще ничего не понял. Мужчина с пистолетом почему-то рванулся мимо кассирши в магазин. Девушка и молодой человек прижались к будочке кассы, давая ему дорогу, а женщина с девочкой уже ничего вообще, кажется, не соображала и только с ужасом смотрела на него. Тогда мужчина грубо толкнул ее, затем опустил взгляд на девочку и зачем-то решил прихватить с ее с собой. Приставив при этом пистолет к ее голове. Мама девочки дико заорала. Кира почувствовал, что у него ужасно болит голова, что ему жутко надоело это всё… а дальше он сам не смог бы сказать, что за бес в него вселился – но он швырнул под ноги мужчине свою корзину с продуктами, и, пока тот рефлекторно провожал ее взглядом, шагнул тому навстречу и схватил одной рукой его руку с пистолетом, другой отталкивая прочь девочку. Нет, он не умел производить задержание – он даже фанатом «полицейских фильмов» никогда не был. Да, Ренджи, увлекшийся в последнее время боевыми искусствами, показал ему пару раз несколько приемов – но разве такое с одного раза запомнишь! Это было просто глупо, конечно. Тот факт, что мужчина с пистолетом, кажется, тоже отнюдь не являлся обладателем какого-нибудь «черного пояса», ничего не менял. Через минуту они уже оба валялись на полу, да, Кира почему-то оказался сверху, но отобрать и отбросить пистолет всё равно не сумел – а значит, оружие по-прежнему могло в любой момент выстрелить куда угодно. Борьба, возня. На миг Кира поднимает глаза – и встречает взгляд той самой девочки – грустный, серьезный, очень взрослый какой-то взгляд. «Беги отсюда!» - кричит он ей. В это время получает удар поддых… разжимает пальцы… мужчина вскакивает, Кира тоже порывается вскочить, снова хватает его, не дает бежать… и что-то раскаленное, как ему кажется, вонзается ему в бок. И, кажется, только потом он слышит щелчок и звук выстрела. Нет, так, конечно, не бывает – просто всё произошло слишком, слишком быстро. Больно. Очень, очень больно. Пальцы разжимаются, всё тело ощущает жесткий каменный пол. Это – последнее осознаваемое ощущение. Всё? «Да, именно так она и должна была закончиться, моя нелепая жизнь. Прямо как в каком-то дурацком кино. Рождество, магазин, какой-то сумасшедший, стрельба, шальная пуля. Всё… Достаточно. Точно достаточно. Надеюсь, скорая помощь не успеет приехать – сейчас ведь такие пробки. Не надо меня… в больницу. Я не желаю видеть эту чертову больницу в третий раз за столь недолгое время. Ренджи, ты ведь простишь меня? Я все равно не он, и никогда его тебе не заменю…» Холодно. Очень холодно. Под ним – липкая лужа собственной крови. Она пахнет, у нее противный металлический запах… и привкус. Голоса глохнут, истаивают… Тишина, звенящая в ушах. Или это какая-то музыка? Странная, неземная. Но ощущение твердого под спиной не исчезает. Почему-то. Рядом кто-то чихает. Бурчит себе под нос: «И почему же тут всегда такой сквозняк!..» Кира ничего не понимает. Но ему так не хочется открывать глаза и опять в чем-то разбираться!.. Он снова куда-то проваливается. При этом одновременно у него ощущение, что он очень быстро движется по темному прохладному тоннелю. Кто-то трясет за плечо. И – голос, подозрительно знакомый, совсем недавно он его где-то слышал: - Вставай, Изуру. Вставай! Хватит уже валяться… Глаза приходится все-таки открыть. Чертовщина какая-то… Возле него сидит на корточках тот самый священник из неизвестной церквушки, лыбится непонятно чему, смотрит мимо… и – называет по имени, которое ему, Кире, как-то почти в шутку придумал Ренджи, когда они под утро лежали без сна в обнимку после очередного бурного секса – «ну что же с тобой делать, то имя, которое у тебя в паспорте, тебе не нравится, а обращаться к тебе только этим безликим прозвищем… даже в постели… надоело! Это японское имя, но мне кажется, что оно тебе подходит». Кира тогда удивился, но новое «имя» принял… подумав еще, не сумев НЕ подумать, что бы сказал по этому поводу Бьякуя – если б был жив…Никто кроме них двоих этого имени не слышал – откуда же этот тип знает?!? Изуру морщится, слишком резко и неловко повернувшись. Под ним – всё еще что-то твердое… но, скосив взгляд, он видит ровные, выбеленные временем деревянные доски пола, и какую-то галерею над головой, а за ней – синее-синее небо… Тут день в разгаре, и на дворе явно не зима. - Где я?!? – Ты справился. Усвоил, наконец, урок. Хотя бы один. И – умер. Теперь ты будешь находиться здесь. Да вставай уже, говорю! Кира садится, потирает лоб. С искренним недоумением смотрит на широкий черный рукав: что это на нем такое надето? Впрочем, это не самое удивительное из всего, что происходит. Кира прислушивается к своему телу – которое у него определенно есть. Умер, говорите? Хм, всё на месте… и нигде ничего не болит. - Здесь – это где?!? – снова спрашивает он. - В сообществе душ. Я же сказал тебе: есть и другие миры. И ты здесь вовсе не один. Посмотри: знакомые всё лица, не правда ли? Кира встаёт и поворачивает голову туда, куда указывает его неожиданный визави - и видит невдалеке Кучики Бьякую, целого и невредимого, и рядом с ним, на полшага позади, Абарая Ренджи. На них такие же странные черные одеяния – длинные, в пол, с кучей складок, с широкими рукавами и – мечи за поясом. Красиво… Им идет. Бьякуя привычно отрешен и спокоен, Ренджи словно чем-то недоволен, в руках у него какие-то папки… Он что-то негромко и просительно произносит. - Рабочий день еще не кончился, фукутайчо! – слышит Изуру в ответ голос Бьякуи, который невозможно не узнать. И – снова улавливает в этом голосе легкую иронию, которая всегда так веселила его и так порой бесила Ренджи – и от которой у него, Киры, сейчас чуть ли не слезы на глаза наворачиваются. Ничего не изменилось!.. - Да и к черту! – вдруг, резко останавливаясь, заявляет Ренджи. Бьякуя тоже останавливается, оборачивается с явно деланным недоумением, и тут же папки летят на землю, а Ренджи шагает к нему, сграбастывает в охапку, обнимает, начинает целовать. Бьякуя особо даже не сопротивляется, только пытается сказать: - Ренджи, ну Ренджи… ну – не здесь же… - А и не здесь – тоже… Но я не могу больше уже! В это время над ними, появившись неизвестно откуда, начинает кружиться большая черно-фиолетовая бабочка. Очень красивая. - Тайчо… - Вижу. Кучики, даже не отстранившись от крепких объятий Абарая, протягивает руку, почему-то в изящной белой перчатке. Бабочка садится на тонкие пальцы – Бьякуя словно бы слушает ее. На губах его на миг мелькает насмешливая полуулыбка. Но говорит он очень серьезно. - Абараи-фукутайчо, до ужина и… всего прочего придется еще немного поднапрячься. Прорыв Холлоу, пять секторов в 62м районе, будет жарко. Ступай, объявляй общий сбор. А я… начну там, пожалуй. - Хай! До встречи, тайчо! Берегите себя, мы мигом! И они, как-то немыслимо оттолкнувшись от земли, тут же оба исчезли, буквально рванув в разные стороны, хоть и совершенно по-разному – Ренджи резко и стремительно, а Бьякуя плавно и величаво. - Ох… Что это? - Обычный день обычных шинигами при исполнении служебных обязанностей. Проводников душ. В данном случае – высших офицеров, капитана и лейтенанта одного из отрядов Готэй. И ты, кстати, тоже - один из них. - Как это? И… Ренджи что – тоже уже умер? Когда? Почему я ничего не знаю? - Да, Изуру, память об этом мире тебе отшибло знатно. Ничего, восстановишься. И на этот раз будешь мой лейтенант. Так уж мне, хм, повезло – ведь это возле моего портала – в том храме – ты проторчал столько времени, не давая мне спокойно вернуться сюда. Уж и не знаю, как, будучи человеком, ты смог войти туда, куда вошел… но с такой реяцу как у тебя это, в принципе, нормально. Как и то, что ты меня там увидел и мог со мной говорить. Так что, считай, ты сам меня выбрал… А дальше я практически тут же тебя и забрал. Вот мне теперь тебя и препоручили. Очень удачно получилось, хе-хе, гм. Но я с твоими Кучики и Абараем хорошо общаюсь, близко. Так что и ты… вполне сможешь. Как видишь, ничего ни для кого не заканчивается, все только начинается. Или – начнется, потом. Ренджи… ну… в одной из версий твоего мира он в Японии неудачно решил попробовать рыбу фугу. Хотя, если бы сегодня ты не словил так старательно эту пулю, то завтра разговаривал бы с ним по телефону. Это сложно объяснить доходчиво. Видишь ли, тут само время идет по-другому. Поэтому нам некуда спешить… так что… если ты ничего больше не хочешь, и твой английский сплин вполне позволяет тебе поставить жирную точку на твоей земной жизни – и перейти уже сюда, и приступить к исполнению обязанностей – вперед, и ганбатте кудасай, скучать здесь точно не придется. Но если вдруг нет – ты можешь вернуться обратно. В почти любой момент того времени. И попытаться что-то изменить. В своем поведении, не в других. Потому что всё, что с тобой происходит или не происходит – следствие твоих, а не чужих поступков, не так ли?.. - Да. Ох, да… А… разве так можно?!? И – как же я потом вернусь? - Таким, как мы, - можно. Считай, что тебе повезло. А может, конечно, наоборот – очень НЕ повезло, но считать, что повезло, - куда приятнее, ведь правда? Ты БЫЛ здесь, и БУДЕШЬ здесь, и ЕСТЬ здесь. Всегда. Здесь – всегда будет ВСЕГДА. Это и правда сложно растолковать. Ты уходишь и возвращаешься, и вроде бы столько всего происходит… сразу, и не сразу… Ты сражаешься, и даже погибаешь, и снова живешь обычную жизнь там, на земле. Ничего не помнишь о себе настоящем, только смутная тоска накатывает иногда, какие-то отголоски, то, что не объяснить. Но ты снова и снова возвращаешься сюда – как и все остальные, кто ЗДЕСЬ и ОТСЮДА. И – снова и снова встречаешься с ними. - Вот… как?.. - Так что же? Время тут, конечно, безгранично – но решай уже что-нибудь, а то у меня тоже есть еще много всяких дел. - Я… хотел бы… хотел бы… вернуться туда. В этот чертов летний день, когда погиб Бьякуя. А в прошлый раз – погиб Ренджи. Мне кажется, они должны жить. Дальше, там. Если это возможно. Прожить положенные им годы. Они многое еще смогут успеть - вместе. А я… Ну что мне там делать? Я согласен вернуться сюда… сразу оттуда. И приступить к исполнению обязанностей. О которых, правда, все равно ничего не помню, но это неважно. - То есть… ты согласен, чтоб они там были вдвоем без тебя? - Ну… да. Зачем я им? Пусть у них просто, наконец, все будет хорошо. А я их здесь подожду, раз вы говорите, что они все равно вернутся. Кира сосредоточенно смотрит перед собой, и не видит, как удовлетворенно ухмыляется его всё еще безымянный собеседник. - Ну хорошо, Изуру. Так тому и быть. Но… умирать ведь больно, нэээ?... - Ну да. Больно. Но так вот жить, как я жил последние месяцы – наверное, еще больней. Когда все, что ты получаешь, ты все равно не чувствуешь своим… зная, что это должно было принадлежать не тебе, а другому. Так что – я готов. - Ладно. Тогда, хм, очень скоро мы опять увидимся. - Ох… Я же даже не знаю, как мне к вам обращаться! - Ах да. Я не представился. Ичимару Гин, в настоящий момент капитан Третьего отряда Готэй. - Очень приятно, Ичимару-сан. А могу я еще спросить… - Спрашивай. - Кто я был – в этой земной жизни? Откуда там взялся? Я ничего не помню! - Да, на этот раз у тебя просто тотальная амнезия. Ха-ха-ха. Но это разве до сих пор тебе важно? - Ну… наверное, уже нет. Но зачем это все было… так? - Полагаю, ты должен был научиться прекратить постоянно… как это… а, сейчас там у вас это называется «рефлексировать». В том числе – не думать, что все, что ты получаешь, ты на самом деле совершенно не заслужил. Ками ведь и обидеться могут!.. Но, кажется, эта задача к выполнению не удалась. Впрочем, ты и тут постоянно норовишь этим заниматься. Уж, видимо, твой истинный характер такой, и тут тебя даже и могила не исправит… очередная. - Очень смешно! Почему вы все время смеетесь надо мной?!? - А я над всеми смеюсь. Вы все такие забавные… Со своими бесконечными привязанностями, которые вы тащите сквозь десятки жизней… Эх. Ну, меня тут тоже, видимо, уже ни одна могила ни в одном из миров не исправит. Так что – ты возвращаешься, да? Ну, пойдем, я тебя верну… Может, у тебя даже память на этот раз останется - ох, и тяжело же тебе будет!.. - А… Черт! А кто в прошлый раз всё вернул? - Хм. Неважно. Идем уже! Последняя, хе-хе, попытка… И Кира вдруг оказывается в пабе. У него кругом идет голова и подкашиваются ноги. Он почти затравленно озирается – и видит Ренджи, болтающего с друзьями – такого беззаботного, такого счастливого… и не подозревающего, что через какие-то пару часов всё изменится… так или иначе. Сердце ухает куда-то, а потом начинает стучать часто-часто… Потом Изуру с трудом заставляет себя повернуть голову и посмотреть на Бьякую. Тот сидит чуть в отдалении, один, с бокалом темного пива… Черт, да что ж это такое?!? Кто этот человек рядом с ним? И – человек ли? Кира решительно устремляется в их сторону… то есть, это он только думает, что решительно устремляется. То ли пол скользкий, то ли он еще не совсем пришел в себя – но ноги заплетаются, стойка и высокие барные стулья возле нее выделывают какой-то немыслимый кульбит – и через пару мгновений Кира ощущает локтем, спиной и затылком твердое и холодное, а из глаз у него сыплются голубые и серебряные искры. Со стыда хочется провалиться куда-нибудь. Над ним почти тут же склоняется обеспокоенный Ренджи, поддерживает, помогая сесть, где-то сверху маячит роскошный бюст Ран, от одного вида которого становится тесно и трудно дышать. Кира и задыхается, хватая пальцами воздух. - Что такое? Ты как? Встать можешь? – встревоженно спрашивает Абарай. - Наверное. Все нормально. Извини, - бормочет Кира, весь красный от стыда и оттого, что Ренджи сейчас так легко прикасается к нему - и Кире кажется, что каждый сейчас, глядя на него, думает: «Надо ж было так набраться! Это он ревнует, наверняка, поэтому и напился». Тьфу ты… Ренджи помогает ему подняться, Изуру снова заставляет себя найти глазами Бьякую. Хотя, чего его искать, он уже тоже тут. И в его серых глазах, в которые Кира каждый раз неприлично проваливается, почти как в черешневые глаза Абарая, - тоже неподдельная тревога. - Я в порядке. Просто… не выспался. Вот полстакана пива в голову и ударили. Наверное, мне пора домой… - тихо произносит Кира. И тут же вспоминает… вспоминает, что, увы, как это ни неприлично и ни навязчиво, ему нельзя оставлять Бьякую и Ренджи наедине сегодня. Никак нельзя. Он делает два шага, тут же его лицо изображает мучительную боль… - Ох ты, черт… Кажется, ногу подвернул. Наступить не могу. Ренджи и Бьякуя озадаченно смотрят друг на друга. - Нужно отвезти Киру домой… а может, даже, в больницу сначала заехать… - негромко предлагает Бьякуя. - Ну вот! Я, как всегда, всё испортил! - с искренним раскаянием заявляет Кира… думая, что если бы на самом деле что-то серьезное было бы у него с ногой, он бы и виду не подал, наверное. Или сказал бы Кучики и Абараю: «Да нет, вы езжайте сами, я кого-нибудь другого попрошу мне помочь». Но все ведь было несколько не так… и Изуру, по-прежнему весь красный – врать он как-то совсем не привык! – опираясь на плечи Бьякуи и Ренджи, двинулся между ними к выходу. На улице ожидаемо дождило. Третий раз проживать один и тот же вечер,- так и с ума сойти недолго! «Ничего, мне уже немного осталось… потерпеть. И если этим надо было заплатить за то, чтобы быть сейчас вот так с ними, МЕЖДУ ними… так близко – и к одному, и к другому… слыша дыхание, ощущая тепло их тел… что ж, это тогда очень смешная цена. Ведь на большее я все равно не осмелился бы рассчитывать, в любом случае». Они ждут, не появится ли такси. Ренджи смотрит то на Изуру, то на Бьякую. Встревоженно – на одного, пытаясь хоть чуть-чуть пригасить радость и нежность – на другого. Кире и больно, и сладко, и вообще ему кажется, что он никогда еще так остро не чувствовал себя живым… как вот сейчас, с этими двумя людьми, которых он… любит. Да, любит, обоих. Как можно между ними выбирать, они же такие разные?.. И – созданы друг для друга.Что ж, он уйдет, уже совсем скоро. Всё ведь должно получиться? Кира, не выдерживая больше смотреть на Абарая, переводит глаза на Кучики. И едва заметно вздрагивает, поймав очень странный, глубокий, серьезный взгляд. Словно… Словно Бьякуя тоже что-то знает. Кира понимает вдруг, что и в прошлый раз ловил себя на странном ощущении, что Кучики что-то знал… что-то такое, что должен бы также знать, но то ли забыл, то ли так и не понял он, Изуру. Слишком уж он был… и слово-то не подберешь, но Бьякуя тогда будто прощался со всем и всеми. Как сейчас Кира. Так это – тогда – был ЕГО выбор?!? Но почему??? Как он мог??? И вдруг Киру словно озаряет. Здесь, прямо на серой, заплаканной уже по-осеннему нудным дождем улице. «А почему, собственно… Почему вообще кто-то должен умирать? Это что, день сегодня такой, что обязательно должна случиться кровавая жатва? Я не хочу! Какого черта?!?» И Изуру, чуть отстранившись от них обоих (и сразу это ощутив – черт, как же действительно хорошо стоять вот так – и чувствовать их двоих… даже и понимая, что ты между ними – третий лишний), смущенно заявляет: - Послушайте… Нога у меня не так уж и болит, и на воздухе мне стало заметно лучше. Я не пьяный, нет, там было просто слишком душно. А может быть… могу я совсем обнаглеть и вас попросить… раз уж все равно вы были готовы ехать и ко мне, и сначала в больницу… давайте пройдемся немного! Можете меня пешком домой проводить, в конце концов – я живу тут не так уж и далеко. И дождь не такой уж и сильный. Ренджи озадаченно пожимает плечами. Он исключительно беспокоится за друга - никакого недовольства, что им с Бьякуей вроде как не дали побыстрее уединиться, а теперь, выходит, для этого даже и не было причины, Кира на его лице не видит. - Мммм… Ты точно сможешь так далеко идти? – спокойно спрашивает Бьякуя. – А может, все-таки в больницу? - Да надоела мне уже эта больница! – само вырывается у Киры. - Вот как… - Бьякуя издает тихий непонятный смешок. Глаза их снова встречаются, и Изуру снова читает в них какое-то странное понимание. Но говорит он обычное: – Нет, Кира, кажется, ты и впрямь выпил лишнего. Ну что ж… Проветриться, в таком случае, тебе не помешает. Мы же никуда не торопимся. Да, Ренджи? Ренджи только согласно кивает. Опять-таки, без тени недовольства. И они медленно идут вперед, потом сворачивают с большой шумной улицы в какие-то закоулки… Дождь то усиливается, то почти прекращается. Всё вокруг кажется нарисованным акварелью. Медленно начинает темнеть. В какой-то момент на противоположной стороне улицы Кире видится церковь, в которую он зашел вчера, то есть сегодня, то есть зайдет зимой через несколько лет… О господи, все это уму непостижимо. Но разве тогда он гулял по этому району? А ему-то казалось, что это было чуть не на другом конце города! Прохладный ветер, налетев, освежает пылающие щеки. Кире вдруг приходит в голову еще одна болезненная мысль. Что же, если сегодня опять 29е августа давно прошедшего года – то ничего, значит, не было между ним, Кирой – и Абараем. Ренджи не уезжал в Японию, не возвращался, не жил у него, не… Всё, что не то в утешение, не то в насмешку сохранила память – все дни, и все ночи – это теперь всё равно что фантазии. Горько… Ну что же, он, Изуру, будет всё равно считать, что всё это было. А то, что Ренджи ничего этого не помнит – оно и к лучшему. Ренджи был с Бьякуей – и останется с Бьякуей. А тот, кого он в несуществующей теперь реальности называл странным именем Изуру – для него только призрачная тень… здесь, в этом мире. И тут уж ничего и никак не изменишь. Кира негромко вздыхает и снова пытается рассмотреть церковь. Но между ними и церковью по улице едут два фургона, медленно, еле-еле. Когда они, наконец, проезжают, церковь уже остаётся сильно позади – та же, или все-таки другая, - уже и не узнать. - Ренджи… У тебя ведь день рождения вот-вот. А ты молчишь как партизан, и не говоришь, как собираешься его отметить. Я хотел бы… все-таки поинтересоваться твоими планами! – произносит Бьякуя. Так обыденно… Кира снова вспыхивает: надо же, Кучики взялся прямо при нем говорить о настолько личном… его он, выходит, вообще ни во что не ставит? Странно, при его очень хорошем воспитании Кира не ожидал от него такой черствости! Ведь Бьякуя же знает, как Изуру относится к Ренджи, наверняка давным-давно понял. Ренджи тоже смотрит на Бьякую с некоторым удивлением. Отвечает осторожно: - Ну… на самом деле, я просто всё никак не могу решить… То ли собрать толпу народу и устроить бурное веселье… то ли… Он замолкает. Это красноречиво. Очень. Кира мрачно опускает голову. - Я понимаю, ты не мог принимать решение за меня. – Бьякуя смотрит на Ренджи, потом, со странной улыбкой, на Киру. – Но я тут тоже подумал,- очень большая компания – это всегда как-то… сложно. Ну да, лето кончается, и день рождения, прекрасно, два таких повода, можно было бы выехать куда-то за город, устроить пикник. Но, как правило, пока все соберутся… Полдня уйдет на сборы, а там уже кому-то пора уходить, и никогда заранее не рассчитаешь с погодой, и всё это в итоге оборачивается большой суетой и больше утомляет, чем радует. А весь день в каком-нибудь ресторане или пабе в городе сидеть, летом – тоска смертная. Может, конечно, ты бы хотел просто провести этот день со мной наедине… и тоже все никак не решался мне об этом сказать, не зная, какая будет реакция. Ну, это чудесно, конечно, но я надеюсь, что у нас впереди еще немало таких дней, - я вообще, кстати, хотел тебе предложить, наконец, уже переехать ко мне… сколько можно тусить в общаге?!? - Мммммм… - отвечает Ренджи. Он не очень понимает, какое отношение весь этот монолог имеет к его дню рождения… и, также, почему это всё обсуждается при Кире, который не знает уже, куда глаза девать. Но Бьякуя, наконец, переходит к делу: - Кира-кун… Ренджи как-то говорил мне, что ты неплохо снимаешь. - Ну да… снимал… когда-то. Но… - Я… точнее, мы очень просим тебя. Ренджи как-то обмолвился, что хотел бы устроить что-то типа фотосессии. У нас с ним нет вообще ни одной общей фотографии, как-то уж так вышло, и это надо, наконец, менять. Но, когда я ему предложил снять какую угодно студию и оплатить услуги любого фотографа, какого он сам выберет, он отказался. Сказал, что не хочет профессионала и студийной съемки, потому что это его смущает. Представляешь, Кира, Абарая что-то может смущать… - Мммммм… - не менее глубокомысленно отвечает теперь и Кира. Он уже понял, что к чему, но хотел все-таки более детальных пояснений. - Ренджи тогда сказал, что предпочел бы, чтобы это был кто-то… кто знает нас. Пусть фото будут не все идеальные, но… мы зато сможем вести себя естественно! В принципе, я его вполне понимаю: я и сам не очень-то люблю фотографироваться. А ты – так уж получилось, и не отрицай это – ты сейчас для нас обоих, наверное, самый близкий человек. Ты все равно ведь все о нас знаешь. И принимаешь это – за что большое спасибо тебе. Поэтому, может быть, втроем поедем куда-нибудь за город? Замки, сады, парки… Это будет будний день – я позволю себе один раз пропустить день на работе, да и ты, Кира, думаю, сможешь… Так что народу там, надеюсь, будет немного. И мы подумаем заранее, как одеться, что взять с собой… и – уж что получится, то получится. Гм, и я могу поснимать вас вдвоем, кстати. Почему нет? Вы оба такие интересные, должны получиться неплохие кадры. И там потом, в каком-нибудь ресторанчике, втроем и отметим. Если ты согласишься – это будет прекрасным подарком от тебя, Кира. Возможно, у тебя есть какие-то свои причины, чтобы отказаться – в этом случае, мы поймем и не будем настаивать. Но… - Нет. В смысле, да, я согласен. Кира шел дальше, и у него звенело в ушах и полыхали щеки. Он ничего больше не слышал и не видел. «Так уж получилось, и не отрицай это – ты сейчас для нас обоих, наверное, самый близкий человек. Ты… все равно ведь все о нас знаешь». Это сказал Бьякуя. Ему. При Ренджи. Черт возьми… Ну да, – он знает о них всё, и даже… немного больше. А ведь удивительно хорошая идея именно так провести день рождения. Чтоб уж точно не забылся – фотографии-то останутся. Разные. Естественные и постановочные, веселые и романтичные. Уж он, Кира, постарается. Хотя ему, наверное, и будет не очень-то легко, смотреть на них – счастливых, влюбленных. Но он же сам не захотел уходить. Нет, он понял, что очень хочет остаться, и быть рядом, с ними, с обоими, хотя совершенно ничего ему при этом не светит. Если только он действительно доживет до этого дня. Если все они доживут. Потому что – сегодняшний день ведь еще не закончился. Изуру вдруг осознал это, и мучительно сжалось сердце. Нет, все должно быть хорошо на этот раз, иначе это будет слишком уж жестоко!.. До дома Киры было уже рукой подать, они втроем остановились на перекрестке, ожидая своего сигнала светофора. Все трое расслабленные, притихшие, чуть задумчивые… видимо, длинный монолог обычно немногословному Бьякуе дался не так уж и легко, а Ренджи – тот и вовсе только хлопал всю дорогу глазами, опасаясь спросить, что это вообще сегодня такое со всеми происходит. И тут… Скрежет и визг тормозов, какой-то грохот, запах паленой резины… Вечер, легкий туман, дождь, мокрая дорога – то ли кто-то сел за руль нетрезвым, то ли просто не справился с управлением,- так или иначе, но Кира расширившимися глазами смотрел, как сталкиваются две машины на перекрестке – один автомобиль другому на повороте дорогу не уступил. Ничего ужасного там не происходит, но зато другие участники движения, в том числе немаленький фургон, пытаются кто затормозить, кто объехать неожиданное препятствие - и начинается черт знает что. И опять время замерло, а потом понеслось. Сердце снова сорвалось в галоп. Большое пузатое черное лондонское такси, пытаясь не вписаться в фургон, сделало крутой вираж и заехало глубоко на тротуар. Как раз туда, где они все сейчас стояли. Кира, стоявший чуть впереди, только и успел резко оттолкнуть Ренджи и Бьякую назад, а сам замешкался. Сделанного назад полушага оказалось недостаточно, он почувствовал удар в бедро, потерял опору под ногами, пролетел пару метров и плюхнулся в огромную лужу. Первое, что он увидел, открыв глаза – это склонившаяся над ним белокурая голова в идиотской полосатой панаме: - Извиняйте, недоглядел… - Да пошел ты… - и Кира, не задаваясь пока вопросом, живой он вообще или нет, и кто его, соответственно, может услышать, выдал от всей души такую смачную тираду надоевшему типу, которого теперь точно не решился бы назвать человеком, что тот аж отшатнулся, но потом тихо засмеялся, и, пробормотав что-то невнятное, причем, Кире явственно послышалось: «Ну, черт тебя бери, Гин, дело твое…» - отошел. Тем временем уже подбежали Ренджи и Бьякуя, оба ужасно перепуганные, бледные, оба тут же вцепились в Киру… и он тихо и блаженно замер, чувствуя на своем лице, шее, плечах тонкие, прохладные пальцы Кучики и сильные, горячие – Абарая. - Да все в порядке со мной… вроде. Локоть ушиб и задницу. И колено разбил. Как это надо было так упасть? Сейчас встану. Отойдите, я же вас с ног до головы перепачкаю… - бормотал Кира, силясь подняться и стараясь не обращать внимания, что у него болит всё и везде. Таксист бегал вокруг, извинялся, разводил руками… хотя Кира только одного хотел – чтоб тот уже убрался куда подальше побыстрее и – насовсем. - Давайте я вас всех бесплатно отвезу куда надо. Мне, право, так неудобно!.. – разобрал Изуру в потоке его быстрой речи. Но прежде, чем Бьякуя или Ренджи успели открыть рот, он заорал как ненормальный: - НЕТ!!!! И добавил, уже спокойнее: - Черт возьми, да я, наверное, уже вообще никогда в жизни в Лондоне в такси не сяду! - Хорошо, хорошо, Кира, успокойся… Видите, с ним всё в порядке… и он не будет вызывать полицию и подавать на вас в суд, так что уезжайте уже, наконец… - сказал Кучики. Ренджи же молча мрачно смотрел исподлобья, и Кира был уверен почему-то, что его друг еле сдерживается, чтобы не вломить как следует этому странноватому таксисту. Наконец, кэб отъезжает, разбираться, что там происходит с первыми столкнувшимися машинами, молодые люди не имеют никакого желания, Абарай оглядывает Киру с головы до ног и с нервным смехом произносит: - Да, Кира, кажется, сегодня совсем не твой день. Кира убирает с мокрого грязного лица волосы дрожащими руками, пытается улыбнуться: - Да ерунда… уже почти пришли… сейчас просто умоюсь и переоденусь. Это вам было бы не во что. Так что… всё правильно. - Ну, знаешь!.. – пытается возмутиться Ренджи. - Только… вы уж зайдите, что ли, со мной… а то меня, честно говоря, до сих пор трясет от этого всего. Выпьем по рюмке чего-нибудь крепкого. - Не вопрос, конечно, зайдем, - успокаивающе говорит Бьякуя и кладет ладонь ему на запястье. Осторожно сжимает. На Киру накатывает что-то необъяснимое. Волна спокойствия, тепла, а еще – он понимает, как же сегодня устал. Ей-богу, он уже с удовольствием лег бы прямо вот тут на асфальте – и всё. Дальше уже все неважно. Но так нельзя. Поэтому они идут дальше. А Изуру чувствует себя так, словно ему на эшафоте, уже с петлей на шее или головой на плахе, зачитали королевский приказ о помиловании. По лицу его текут грязная вода из лужи, и капли дождя и еще – слезы, и как хорошо, что их никто не видит… А ему рыдать в голос хочется – от счастья. Грязному, хромающему и в разодранных штанах. И он по-прежнему еле сдерживается, но все-таки сдерживается, когда уже спустя минут 30 они сидят в гостиной его квартиры, он на диване, а Ренджи и Бьякуя – в креслах, и у каждого в руках по стакану, в котором на два пальца налито золотистого виски. На Кире пушистый махровый халат, потому что он только что принял душ. И ему сейчас очень жарко – от душа, от виски, от возбуждения – нервного и не только… а под халатом у него ничего… - Ну как, ты в порядке? – спрашивает Ренджи. – А то, может, мы все-таки уже пойдем? - Почти. Мне уже лучше. Не уходите… «Я должен все-таки дождаться, чтобы, наконец, закончился этот ужасный, бесконечный день». - Хорошо. Мы еще посидим, – отвечает Бьякуя. И тут же, взболтав изящным движением виски в стакане, добавляет: - В конце концов, может, это хороший повод узнать друг друга немного получше, не так ли, Изуру? Чтобы, когда мы поедем на нашу фотосессию, ты тоже совсем ничего не стеснялся. Изуру вскидывает на него непонимающий взгляд поверх стакана. Это было сказано так… Так… Чуть иронично, и вроде бы не всерьез, и очень мягко, и в то же время в этом чувствовался определенный нажим,- и в сумме получилось так недвусмысленно, что Киру бросает в жар. «Я что-то не так понял!» - думает он. Но взгляд Бьякуи, в который раз за этот вечер, совсем не такой, каким он ожидал бы его встретить. Глаза Кучики чуть прищурены, но зрачки расширены, и взгляд кажется почти черным, бездонным. В нем – и любопытство, и вполне определенный интерес, и явное желание, и в то же время какое-то спокойствие и почти нежность… Кира делает резкий вдох – и давится, закашлявшись. - Ну не надо так нервничать!.. Ренджи… принеси-ка воды. Ренджи совершенно по-кошачьи стекает с кресла и бесшумно исчезает в направлении кухни. Только его нет слишком долго. Так долго, что Бьякуя успевает подойти к Изуру, легонько похлопать его по спине, потом сесть на диван рядом, осторожно погладить по плечу, а затем скользнуть пальцами под халат, поглаживая нежную кожу под ключицами. Кира, широко раскрыв глаза, дернулся, потом замер, застыл… прикрыл глаза и отдался этим рукам, о которых грезил теперь не реже, чем о руках Абарая. Он откинулся на спинку дивана, потом медленно сполз по ней, ложась перед Бьякуей – и тихо застонал. - Ты так не хотел, чтобы мы уходили… Ну, мы можем остаться… - едва слышно произнес Бьякуя, ему в самое ухо, щекоча горячим дыханием. А потом нежные губы, теплые, пахнущие сейчас виски, коснулись губ Киры. Он снова застонал, потянулся, отвечая – и не понимая, почему Бьякуя отстраняется. Его лица вновь коснулись осторожные пальцы, убирая влажные после душа волосы, обводя все контуры… В то же время он почувствовал, как чьи-то уверенные руки развязывают пояс на его халате, в котором было уже невыносимо жарко. Ещё чьи-то руки!?! Ренджи вернулся? Кира, вздрогнув, открыл глаза. Чтобы как раз успеть увидеть, как Ренджи, наклонившись, осторожно целует его живот и спускается ниже, ниже, и лицо у него при этом такое спокойное, будто то, что происходит – совершенно в порядке вещей. Кира слабо вскрикивает – но Бьякуя, который уже уложил его голову себе на колени, снова успокаивающе гладит его по лицу. - Тише, тише. Разве ты не этого хотел? Может, мы, конечно, несколько торопимся – но мы можем пока на этом и остановиться… - Нет. Да… Ох, я не знаю… - в полубеспамятстве хрипло шепчет Кира. - Ладно, я тогда тоже схожу-ка приму душ. А там видно будет… - вскидывая чуть насмешливые глаза, говорит Ренджи, ободряюще улыбается и опять выходит из комнаты. Бьякуя спускается с дивана на пол, на светлый ковер, садится, наклоняется над лежащим навзничь Кирой и снова осторожно его целует. - Какой ты красивый… особенно когда так смущаешься… - произносит он, не пытаясь, впрочем, предпринимать больше никаких действий. Кира, тихо задыхаясь, резко поднимает глаза – на стене напротив него висят часы, на них – начало двенадцатого. До конца этого безумного дня – еще почти целый час. «Хотел. Да, я этого хотел. Вот так – с обоими сразу, потому что вы - вместе, а я... я – с вами. Не между вами, а просто рядом...» Все это вихрем пронеслось в голове смятенного Киры, а потом он, словно решившись, наконец, взял руку Бьякуи и поцеловал узкое белое запястье, с тыльной стороны, там, где между голубоватыми нитями тонких вен нетерпеливыми толчками бился пульс. Задержался губами, тронул языком тонкую шелковистую кожу,- и услышал, как Кучики задохнулся полувсхлипом-полустоном, почувствовал, как потяжелела в его ладони изящная рука... - Бьякуя.... - Тише, глупый... ничего не говори... Еще час, Изуру. Час... И все это – в поцелуй, жаркий, прерывистый, голодный. Будто бы в сбывшемся сне, руки Бьякуи спустили халат с Кириных плеч, и он уже чувствовал его нежные, такие горячие пальцы, на шее, ключицах, животе... Изуру лежал перед ним, словно полуразвернутый подарок, тонкий и светлокожий, такой обманчиво хрупкий, бесстыдно возбужденный и растерянный, и Бьякуя, не касаясь больше, только смотрел и смотрел, любуясь, как любуются луной в праздник Цукими. И когда Ренджи вышел из душа, не удосужившись завернуться даже в полотенце, Кучики, не оборачиваясь, проговорил: - Посмотри, Рен... как красиво. И как сквозь какую-то счастливую пелену, Кира услышал мягкий смешок Абарая: - Бьякуя, эстет ты чертов,- не видишь, он на пределе! И с немыслимо нежной, теплой интонацией: - Давай же... или первым буду я. - Ну же, Изуру, - Бьякуя снова гладил, ласкал его тело, пальцами, губами и языком выплетая какой-то магический узор, приворотные руны, любовные сутры... – Изуру, кого ты выберешь? Кира открыл глаза, удивительно синие на потеплевшем лице, и, шалея от собственной смелости, прошептал: - Обоих... я хочу вас обоих... И все вокруг сдвинулось, закружилось, потекло, словно весенний паводок, сметая весь оставшийся стыд, всю нелепую и ненужную сейчас неловкость. Кира видел, словно со стороны, как Ренджи, его прекрасный смуглый бог, одетый только в причудливую вязь своих татуировок, опускается на колени, склоняется над его пахом, легкими касаниями губ пробегает вдоль члена, дразня, дует на вздрагивающую головку и вдруг – Кире кажется, что он сейчас рухнет с огромной высоты, так колотится сердце,- полностью забирает его в рот, как будто и правда делал это уже сотни раз... Кира видел, как Бьякуя, небрежным жестом скинув прямо на пол свой элегантный свитер и даже на вид очень дорогую рубашку, расстегивает брюки, спускает их вместе с нижним бельем, и, грациозно выступив из белого, серого и черного, отводит волосы Ренджи с его лица, сбрасывает всю эту рыжую копну на одно плечо,- Киру слепит их искристый блеск в приглушенном электрическом свете... У Ренджи удивительно нежный рот, так сладко, не оторваться,- но рядом, на ковре, уже распростерся Бьякуя, от него идет волна сдержанной силы и глубинной, темной какой-то, страсти...и Изуру, повинуясь этому зову, сползает с дивана на пол, обнимает точеные плечи, жмется к груди, слушая, как там, в таинственной глубине, бьется сердце, которое сегодня могло остановиться навсегда... -Нет,- прошептал Изуру, находя губы Кучики, впиваясь в них отчаянным, яростным поцелуем, и, отстранившись на миг: -Не отпущу... Никого, никуда не отпущу... Летела ночь. Это была самая удивительная, самая лучшая ночь любви в жизни Киры Изуру. Ренджи и Бьякуя, словно разделив его между собой, щедро одаривали жаром страсти и душевным теплом, как будто стараясь отогреть за все годы его жестокого одиночества. Вспоминая впоследствии эту ночь, Кира не мог составить цельной картины, зато детали сами всплывали из памяти, жемчугом низались на ее серебряную нить. Лицо Бьякуи с лихорадочным румянцем на скулах и закушенными добела губами,- Кира раскачивается на нем, сорвано дыша сквозь стиснутые зубы и прогибаясь в пояснице, а Ренджи толкается внутрь длинными музыкальными пальцами, и от двойного удовольствия губы Кучики, наконец, размыкаются и комнату оглашает высокий, нетерпеливый стон... Абарай, разметавшийся по ковру, бронзовый на белом, медленными, тягучими движениями ласкает себя, не в силах просто смотреть, как сплетаются рядом Кира и Бьякуя, как плоть Киры входит в тело Кучики, легко и изящно, будто в ритуальном танце... Снова Ренджи - припав на локти, раздвинув бедра, прогибается, открытый до предела, перед ним, Кирой. Смотрит через плечо, а в глазах - шальные красноватые искорки... Принимает вторжение с легким вздохом,- тесный, жаркий, всегда желанный. Любимый. Благодарные поцелуи - под утро, когда уже нет сил ни говорить, ни двигаться, терпкий запах отгорающей страсти и сон, накатывающий неодолимой теплой волной... Кира спал, обнимая Ренджи, прижимаясь к Бьякуе,- и на лице его, наверное, впервые за долгие годы, цвела детская, счастливая улыбка. Они ушли ранним утром, укрыв спящего Изуру большим клетчатым пледом и подложив ему под голову диванную подушку. Рядом Бьякуя оставил изящный блокнотный листок с несколькими иероглифами. - Что это?- удивился Ренджи, которому сейчас хотелось одного - упасть и уснуть. - Как это – что? Утренние стихи, конечно. Их принято посылать тому, с кем провел ночь любви. Ренджи вышел первым, Бьякуя – следом, тихонько захлопнув за собой дверь. - А вот мне ты никаких стихов не писал,- в голосе Абарая чувствовалась легкая обида. – Никогда. Бьякуя приобнял его за плечи, легко поцеловал в висок: - А с тобой мне слова не нужны, Ренджи... 2. Когда Кира проснулся, то не сразу понял, где он. А, у себя – но почему в гостиной на диване?.. И – почему один?.. Все, что было вчера, - было ли?.. Он лежал и чувствовал всё нарастающую тревогу. А вдруг опять что-то не получилось? Все равно, несмотря на все усилия. Вдруг… Кстати, какое сегодня число? Страшно протянуть руку и поискать мобильный, чтоб посмотреть там в календарь. Но – придется. Изуру встал, поежился – он был совершенно голый, он не привык так спать, одному это не очень-то комфортно. И сначала взгляд его уперся в стакан воды на столике между кресел – Ренджи вчера таки принес воду… только она так никому и не понадобилась. Воду Кира тут же выпил. Жадно, залпом. Стало чуть полегче. А дальше, в поисках мобильного, он увидел небольшой листок бумаги, и несколько столбиков иероглифов на нем. Бьякуя… Это мог написать только Бьякуя. Зачем? Не важно. Значит, по крайней мере, все это действительно было… и – осталось. Но рука уже сама снимала блокировку на мобильном. Набрать Абарая Кира побоялся. Что-то дрогнуло внутри, и он выбрал номер Кучики. Подумав тут же про себя «да все равно они, наверное, вместе?..» Очень хотелось, чтобы это действительно было так. Бьякуя ответил не сразу. Видимо, Изуру его разбудил, или от чего-то оторвал?.. Но ни капли недовольства в его голосе не было. - Доброе утро, Кира-кун. Ну, как ты? Всё в порядке? - Да, спасибо. Спасибо… Я… просто… - У нас тоже всё в порядке. Ренджи еще спит. Ну, ему-то, после вчерашнего концерта, пока никуда больше торопиться и не надо. Бесконечный вчера какой-то день получился, и как в него столько всего… вместилось? - Ага… - только и смог ответить Кира, потому что подобрать слов, которые бы объяснили, насколько у него сейчас от сердца отлегло, он все равно бы не смог. Да, все в порядке. Все живы и здоровы, и жизнь продолжается. Обычная, обыденная жизнь. - Бьякуя… - наконец, смог он заговорить, хоть и о другом. – А… что это ты такое тут мне написал? - А, это… – Тихий смешок. – А я думал, ты можешь прочитать… Теперь. - Нет. С чего бы?.. - Да так… Ладно. Я тебе потом… переведу. В следующий раз. Хорошо? - Да. Хорошо… Ну, не буду тебя больше отвлекать. - Ты не отвлекаешь. Но собираться надо уже, и верно. Увидимся, Изуру. - Увидимся. Кира невидящим взглядом смотрел на трубку в своей руке – и чувствовал, как медленно-медленно его покидают остатки тревоги, боли, тоски, ощущения одиночества и неприкаянности – давая место чему-то совсем другому… чему он пока и названий-то не знал, потому что никогда раньше такого не чувствовал. Только робко надеялся, что это теперь так – насовсем. И слова он тогда еще найдет. Любые. Если они понадобятся… Он понял, что сегодня не сможет никуда пойти и ничем серьезным заниматься. Полдня он просто медленно приходил в себя, потом ему позвонил Ренджи, они несколько минут поболтали ни о чем, никаких намеков по поводу прошедшей ночи Ренджи не делал, но просто вел себя так, словно… ну да, словно они, наконец, были не просто друзьями. Это у него, как и все, получалось очень легко – просто разговаривать, просто чему-то смеяться. Просто – попрощаться так, что Кира почти почувствовал – прикосновение, объятие… что-то такое. И, положив трубку, Изуру некоторое время сидел и улыбался. А потом встал и пошел – искать фотоаппарат, объективы к нему, зарядное устройство к аккумулятору, проверять, все ли работает - и вообще вспоминать, как этим всем пользоваться. Но камера сама легла в руки, и пальцы очень быстро вспомнили, где что нажимать, подкручивать и подстраивать. Сколько же лет он не фотографировал нормально?.. Вдумчиво, с интересом и любовью к тому, что видит в кадре? И не вспомнить… А ведь это были любопытные ощущения: смотреть на мир через объектив, быть внимательным и чутким, прислушиваясь и наблюдая… но в то же время в некотором роде и повелевать этим миром, самому выбирая, каким всё предстанет на цветных или черно-белых картинках в результате. Давно забытые ощущения не работы, пусть и интересной, но свободного творчества. И Кира чуть тревожно вслушивался сейчас в себя, осознавая возвращение к тому себе, которым он когда-то был… или только хотел стать. Снимал он, впрочем, обычно потому, что это позволяло не чувствовать одиночества, да и вообще неплохо занимало и руки и мысли – и успокаивало. А теперь – совсем другое, теперь надо сделать фотографии, которые нужны отнюдь не только ему. Так странно… Быть нужным, по-настоящему нужным кому-то, со своими мыслями, чувствами, невнятными порывами. Видеть, что тебя пытаются понять и – это удается, и радует не только тебя одного. Знать, что ты больше не один,- незнакомо, непривычно... и радостно так, что боишься поверить, что это не мираж, не сон и не навязчивая иллюзия. Однако поверить пришлось всему, когда на следующее утро, 31 августа ровно в 9 утра, раздался звонок, и они появились на пороге его квартиры,- невозмутимый, как обычно, Бьякуя – и Ренджи, сияющий, точно новенький пенни. - Как, ты еще не готов?- приподнял брови Бьякуя. Жест был, по обыкновению, холодный и ироничный, но глаза его смеялись, и от этого хотелось зацеловать эти глубокие, теплые глаза, загадочные, как лесные озера. Кира вдруг покраснел, смутившись от собственных мыслей, опустил взгляд... и тут же Кучики поймал его подбородок теплыми пальцами, мягко заставляя поднять голову и посмотреть себе в лицо. - Кира, послушай меня. Тебе не за что краснеть и нечего бояться. Веди себя с нами, как тебе хочется. И если хочешь обнять или поцеловать,- сделай это... нам будет приятно. Обоим. И тут же, как будто подтверждая эти слова, к нему шагнул Ренджи. - Ты не хочешь меня поздравить, Кира? Ну давай, иди сюда... И словно позапрошлая ночь вернулась снова (в отличие от позавчерашнего дня, он готов был переживать ее опять и опять) – Кира плавился в руках Абарая, тянулся навстречу его настойчивым губам, зарывался пальцами в волосы – и чувствовал, как Бьякуя, оттянув назад широкий ворот его домашней футболки, покрывает легкими поцелуями шею и начало лопаток... и еще минута этого издевательства - и он никуда уже не поедет, и эти два маньяка – тоже. - С Днем рождения, Рен,- Кира мягко, но решительно отстранился, вызвав два легких разочарованных вздоха,- или показалось? Однако объятия разомкнулись, и вскоре уже все трое усаживались в старенький пикап Ренджи, о котором он говорил что-то вроде «старый конь борозды не испортит» и наотрез отказывался менять это чудо на что-то поновее и посимпатичней. Утро сияло, и день обещал быть чудесным. Улицы Лондона, непривычно залитые золотистым солнечным светом, легко убегали назад, будто бы раскручивая ленту памяти, оставляя позади все тяжелое и мрачное. Абарай за рулем мурлыкал какой-то старенький мотивчик, кажется, что-то из репертуара Фрэнка Синатры, Бьякуя расслабленно полулежал в пассажирском кресле, прикрыв глаза и, очевидно, дремал... На душе у Киры разливался умиротворенный покой, нарушаемый лишь легкой пульсацией желания где-то в глубине, и что-то подсказывало ему, что в присутствии этих людей он будет теперь чувствовать это всегда... Когда-то слово «всегда» пугало его своей безграничностью, но теперь он уже знал разницу между «всегда» и «никогда». И «никогда» было, определенно, страшнее. - Куда мы едем?- поинтересовался он, тронув Бьякую за плечо. - В Фарнсборо. Там красиво и можно поймать хорошие кадры, тем более в такой ясный день. Развалины аббатства Вейверли весьма живописны... - Блин, Бьякуя, если твоя компания когда-нибудь разорится, ты сможешь устроиться экскурсоводом,- засмеялся Ренджи.- Не слушай его, Кира. Просто ему тамошнее пиво нравится! А кроме шуток, там парк классный, вокруг особняка Вейверли. Там во время Первой мировой был госпиталь Красного креста, а теперь что-то вроде элитного дома престарелых... там очень красиво, тебе понравится. ...Это была отличная поездка и, как Кира с удивлением осознал, первая за долгое время – не по работе. С Ренджи и, как ни странно, с Бьякуей, было очень легко и говорить, и смеяться, и молчать. Кира не переставал удивляться, как два эти человека, такие разные, гармонично воспринимаются вместе. В этот день они даже одеты были похоже,- потертые, хоть и явно недешевые, светлые джинсы, стильные футболки,- на Бьякуе черная, на Ренджи – как всегда красная. Волосы Бьякуя собрал в низкий хвост, и оказалось, что в левом ухе у него поблескивает серебристое колечко пирсинга, Ренджи же щеголял экстравагантной длинной косой, какой позавидовала бы любая девушка, и вместе с цветной банданой и татуировками это выглядело потрясающе. Они оказались удивительно терпеливыми и отзывчивыми моделями, оба, казалось, чувствовали, что именно Кира от них хочет, иногда даже прежде, чем он успевал озвучить свою мысль. И он, фотографируя, стараясь выжать всё, что можно, из своей неновой уже камеры, из изменчивого освещения, играя глубиной резкости, но уже почти на автомате выставляя выдержку и меняя диафрагму, начинал выбирать ракурс – и уплывал в их взгляды,- друг на друга, по сторонам, на него... и снова, снова друг на друга, так, будто на лице любимого человека сходился в одну точку весь мир. Кира не завидовал. Их счастье и любовь согревали и его, а ему не нужно было никого другого,- так был ли повод тосковать? Под вечер, сидя в уютном ресторанчике недалеко от ратушной площади, они просматривали получившиеся фотографии на маленьком экранчике Кириной камеры - смеясь и толкаясь, сев по обеим сторонам от Киры и почти вплотную прижавшись к нему, отчего у него то и дело словно куда-то падало сердце. Фотографий получилось много, и почти все они были удачны,- Кира удивительно тонко подмечал и улавливал малейший поворот головы, изменившийся взгляд, движение бровей. Бьякуя и Ренджи, обнявшись, на траве в парке; Ренджи, важно попирающий босой стопой спину нелепого льва с кудрявой гривой (и получивший потом за это выговор от строгого полисмена); Бьякуя, прислонившийся к выщербленной временем стене древнего аббатства, сам как будто вышедший из глубины веков со своим точеным лицом, глубоким взглядом и растрепанными ветром шелковыми волосами. И парная фотография самого Киры и Абарая, сделанная Кучики - тонкий, синеглазый и бледный, словно серебряный, Кира - и Абарай, сияющий яркой медью волос, теплым золотом загорелой кожи, прячущий в счастливых глазах нежную, полудетскую улыбку... - Все, аккумулятор сдох… - с некоторым облегчением констатировал Кира, когда экранчик мигнул напоследок и погас. Они просмотрели хорошо если половину отснятого – но Изуру понимал, что больше уже не может сидеть вот так, чувствуя то плечом, то бедром, то локтем прикосновения, ощущая то на щеке, то на шее чье-нибудь горячее дыхание – и лишь смотреть на маленький экранчик и ничего не делать. А позволить что-либо прямо здесь он никак себе не мог, они ведь сейчас не дома, на них смотрят другие люди. Не без интереса, кстати, смотрят. И это превращалось в пытку, но в такую сладкую… что Кира всерьез начал бояться лишиться чувств. Кучики и Абарай отодвинулись, недовольно вздыхая, давно заказанный десерт всё не несли, зал ресторанчика тонул в полумраке, в раскрытом окне трепетно грустил последний вечер лета, пахло кофе, коньяком и какими-то травами. На низкой эстраде скромно жалось в углу старенькое пианино. - Сыграешь что-нибудь, Ренджи?- робко поинтересовался Кира, одинаково готовый как к согласию, так и к отказу. - Для тебя – все что захочешь,- церемонно поклонился Абарай и с шутовским достоинством прошествовал к инструменту. Ну – раз уж на них все смотрят, почему бы не оттянуться по полной? Бьякуя улыбался, глядя, как тот дурашливо поддергивает рукава и поправляет воображаемую «бабочку» у горла. А потом длинные пальцы порхнули по клавишам – и началась музыка. Мелодия, удивительно подходящая к этому месту и к этому вечеру, словно рассказывала какую-то старую и знакомую до мелочей, но неизменно задевающую за живое историю, а когда отзвучало вступление, к инструменту вдруг присоединился голос,- чистый, чудесного тембра и выразительности мужской баритон. Легкий акцент лишь добавлял знакомым с детства словам очарования ... Кира был так удивлен, что не сразу понял, что это поет Кучики. Strangers in the night Exchanging glances Wond'ring in the night What were the chances we'd be sharing love Before the night was through... Воспользовавшись проигрышем между куплетами, Бьякуя прошел к инструменту и встал рядом с Ренджи. Теперь Изуру видел их обоих, музыка и голос сливались, словно в танце любви, все, кто был в зале, замерли, прекратив есть, пить, разговаривать, двигаться, все взгляды были прикованы к экспромтом решившему выступить необычному дуэту… А Кира знал, что песня звучит сейчас лишь для него одного. Ever since that night we've been together. Lovers at first sight, in love forever. It turned out so right, For strangers in the night. Кира смотрел перед собой влажными, затуманенными глазами и думал о том, что и ныне, и впредь готов на все, лишь бы только сохранить эту близость и доверие, лишь бы Ренджи и Бьякуя могли жить, чтобы любить друг друга и вот так вот петь в последний вечер лета. Если бы вдруг перед ним сейчас появился собственной персоной Ичимару Гин и потребовал к себе своего «лейтенанта» (что бы в ТОМ мире это ни значило), он ушел бы за ним с легким сердцем. И Кира улыбался, - впервые за много лет, да, наверное, за всю свою жизнь, ему было так легко, спокойно и радостно.