***
Этой ночью ей не спалось, как в прошлую, так и в позапрошлую. Она засыпала перед «рассветом» и, не выспавшись, ходила весь день злая. Это он виноват! Днем, что постоянно перед глазами, ночью, что приходит во сне. И как бы она не старалась выкинуть его из головы, как бы не злилась, оставляя на его теле отметины, ничего не выходило. Он как репей — прилип и не отлипал… Она лежала на койке, повернувшись на бок, и смотрела на стену. Ее нижняя, верхняя — Хирурга, две другие, у противоположной стены — Ангела и Ведьмы. Все спали… кроме нее. Каюта — серая металлическая коробка, — что они занимали, ничем не отличалась от десятка своих соседок: дверь, иллюминатор… в который она никогда не смотрела. Из-за звезд. Таких же холодных, как и она. Они не грели, и от нее не исходило тепло — тепло, согревающее душу, заставляющее полюбить. Нет, всего этого она не умела, да и не хотела. Зачем? Они никому не нужны, ее чувства. Ее так воспитали, заставляя ненавидеть таких как Ангел, таких как Ведьма… Хирург, и она ненавидела, спрятав все свои чувства (если таковые вообще в ней имелись) за толстый слой льда, что огородил ей сердце и душу от окружающего мира, мира тепла, любви и цвета. Ее мир — серый, но это ее мир. Ладонь легла на гладкую поверхность меча, убранного в ножны и вытянувшегося вдоль тела. Она никогда не расставалась с ним: ни когда ложилась спать, ни когда шла в душ. Он согревал ей душу, заставлял улыбаться, лишь пальцы касались холодного и острого клинка, а рука крепко сжимала рукоять. Он был легким и крепким, и никогда не подводил; только с ним она была уверенна в себе. Зачем нужна любовь? Меч, приказ, жертва… вот и все, большего не нужно… пока он не появился. Раньше она смотрела и не видела его — он не существовал. А теперь? Руки начинают дрожать, а она думать. Думать, а не действовать. Такие, как она не думают, они только действуют. Хладнокровно, безжалостно… Пальцы коснулись жестких рыжих волосков, собранных в единую прядь, перевязанных толстой ниткой и закрепленных на рукояти, там, где они всегда будут соприкасаться с ее ладонью… — Ну что здесь непонятного?! — рычала она. — Что?! Он раз за разом проваливал ее атаки, получая один порез за другим. Кровь текла по коже струйками, пропитывая комбинезон, и падала на пол. Она видела, как крепли его мышцы, как росло умение в борьбе, стрельбе, но только не в схватке на мечах. Он не понимал этот вид оружия с упорством осла и барана, и она ничего не могла с этим поделать, а это злило… — Еще раз пропустишь удар, — шипела она, смотря, как он поднимается с пола, — уши отрежу. И клянусь, это будет самый легкий трофей за всю мою жизнь! Рон заскрежетал зубами — было видно, как его скулы ходуном заходили, — и только крепче сжал рукоять. — Атакуй! — Острие вновь направленно в его сторону. Взмах… удар… клинки звякнули, ударившись друг об друга… и Рон на полу… опять. Она нависает над ним, дрожа от ярости, явно желая выполнить обещанное. — Не смей!!! — Ангел перехватывает её руку. — Совсем с катушек съехала! — Они меряются взглядами. — Лучше душ поди прими… холодный! А с ним я сама потренируюсь. Презрительная ухмылка на губах, но она вынуждена подчиниться, правда, не сразу. Старшая и шага сделать не успела, как Рон, вскрикнув, хватается за ухо. Кровь капает на плечо, а на клинке остаются рыжие волосы. — Меченосец!!! — рычит Ангел, но та уже идет к двери, сжимая в кулаке огненный трофей; ухо она только царапнула. — На рукоять прицеплю — на удачу, чтобы доставалось все также легко, — гордо заявляет она и скрывается за дверью. Ее переполняет бессильная злоба, но вопреки совету, она идет в другую сторону. …волоски приятно ложатся на подушечки пальцев, сминаясь под их нажимом, и она чувствует, как их тепло медленно начинает проникать в руку. В памяти вспыхивает синева глаз, обжигая и маня, чтобы утонуть… Он стоит к ней спиной, поясницу обхватывают завязанные спереди рукава полуспущенного комбинезона. Крепкие, мускулистые плечи рождают желание приблизиться, прижаться… и сгореть в поднимающемся внутри тела пламени. В горле пересыхает, а ноги сами несут ее к нему. Кончики пальцев мягко скользят по гладкой коже, крылья носа вздрагивают, вдыхая мускусно-прянный аромат мужского тела, а руки, исследуя каждый миллиметр его спины, медленно опускаются, обхватывают талию, и быстро развязывают узел, удерживающий рукава. Синий, пронизывающий взгляд не отпускает ее, пока она обходит его, улыбка на губах манит прикоснуться, впиться в них до боли, до крови. Низ живота горит, требует… но она не спешит. Зачем? Он здесь, и он принадлежит ей полностью… Он шепчет ее имя, обжигая горячим дыханием шею, крепко сжимая хрупкие плечи в своих руках. Имя… оно прекрасно, как цветок его олицетворяющий, и как ее глаза цвета ночи схожи с ним. Она чувствует его мужскую силу, возрастающую с каждым прикосновением, с каждым вдохом и выдохом, что наполняют его легкие ароматом ее кожи и волос, с каждым поцелуем, что соединяет их губы, обдавая тела огнем ненасытной страсти. Ее руки скользят вниз, увлекая за собой ее саму и ту часть комбинезона, что скрывала от нее то единственное, заветное и твердое, которое она так страстно желает сейчас видеть. Ее проворный, влажный язычок, коснувшись разгоряченного мужского ствола у его основания, начинает медленно, вырывая из груди рыжего сладкий, пронзительный стон, ползти вверх, захватывая по пути каждую выщербинку, каждый бугорок, и вскоре достигает вершины, тут же поглощенную пухлыми, алыми губками. Она посасывает и облизывает член. Рыжий смотрит сверху, постанывая и рыча от удовольствия. Его сильные пальцы, запутавшись в ее волосах, пытаются руководить, но ее острые зубки, мягко впившиеся в плоть, ясно дают понять, что он не прав. Он дергается, пытается отстраниться, но ее ротик держит добычу крепко, заглотив полностью, по самое основание. Мужская рука на плече, на груди… теребит затвердевший сосок, потом возвращается к волосам, с силой вцепляется в них и вдавливает ее голову в свой пах. Она упирается руками в его бедра, пытается отстраниться, но поздно — горячая струя уже бьет в горло. Семя течет внутрь, и ей ничего не остается, как глотать, глотать и глотать… Прижатая лицом к телу, она судорожно вдыхает воздух, которого не хватает. Она начинает задыхаться, а он не отпускает, крепко держит узловатыми пальцами. Хрип вырывается наружу, ногти впиваются в кожу, раздирая в кровь, а он не отпускает… сильные тиски сдавливают горло… и она просыпается. Лоб покрыт испариной, сердце бешено колотится, дыхание частое и тяжелое. Оглядывает каюту — все спят. Никто не слышал ни хрипа, ни вскрика. «Вот и отлично, меньше вопросов будет», — думает она, вспомнив, как Ангел разъяренной фурией ворвалась в каюту… — Ты что творишь, гадина?! — кричит она, ее карие глаза пылают огнем. — Мало тебе, что искромсала его вдоль и поперек, теперь решила окончательно изуродовать?! Да я сама тебе уши отрежу, если ты еще хоть раз его тронешь! Поняла?! — Нет! — рявкнула Меченосец в ответ. — Чем ты лучше меня?! Или может, это я раз за разом из Малфоя отбивную делаю?! На нем же проб негде ставить, все тело в синяках и подтеках! — Рон не Малфой. Он не… — … не слизеринец? — Ты знаешь, о чем я говорю!!! — Ангел до боли сжимает кулаки, лишь бы не наброситься на нее. — А вот что сделал Рон, что ты так его ненавидишь?! Он же для тебя никогда не существовал, и вдруг такой всплеск эмоций! Что?! — Ничего! Больше знать будет! — Больше знать будет?! Да он же тебя боится! Неужели ты этого не замечаешь? Он же цепенеет, как только видит тебя. — Другие не боятся… — Я бы так не думала, — язвит Ангел. — А тебя нет? — Не так как тебя! — Зато умеют больше, чем он… — И опять мимо. — Яд в голосе сильно бьет по самолюбию Меченосца, и она угрожающе приближается к Ангелу. — Что ты хочешь этим сказать?! — цедит она. — Лишь то, что столь обожаемый тобой Рональд Уизли с легкостью повторит все движения, которым ты его учишь уже четыре недели, если не орать на него и не полосовать. — Ложь! Он не способен… — Еще как способен! Я видела, как они с Гарри оставались после тренировок, и тот натаскивал его. — Подумать очкарик много умеет? Ухмылка скользит по губам Ангела. — Иди, убедись, они и сейчас, наверняка, в спарринге. «Не правда, не правда, не правда, он не способен. Не способен!» — Не правда… — Слова еле различимо слетают с губ, кулаки яростно сжимаются, но тут же разжимаются, плечи поникают, а глаза опускаются. Не способна она: ни обучать, ни чувствовать. Она способна только убивать и ненавидеть. И она ненавидела: себя, что поддалась на его улыбку и на исходящую от него теплоту; его, что заставил думать и переживать… заставил чувствовать. — Да что с тобой творится? — спокойно, почти по-матерински, спрашивает Ангел. — Ты изменилась… — Со мной все в порядке! — Меченосец пронзает ее холодным взглядом. — Не лезь! Она с ногами забирается на койку, устремляя взгляд на противоположную стену, где находятся койки Ангела и Ведьмы. Над каждой висел плакат или картинка, безделушки, приобретенные или добытые, как трофеи; даже у Хирурга, чей темперамент мало чем отличался от ее темперамента, стена над койкой не пустовала. И только у нее она оставалась чистой: серой, металлической… безжизненной. — Что?! — зло бросает Меченосец, поймав на себе острый взгляд Ведьмы. — Тоже сказать хочешь?! — Все уже сказано, — спокойно отвечает та, кивнув на Ангела. — Замечательно, — буркнула Меченосец, одарив рыжую презрительной ухмылкой. …босые ноги касаются пола, и его металлический холод приятной прохладой по разгоряченному телу устремляется вверх, восстанавливая дыхание и усмиряя сердцебиение, но не в меру разыгравшемуся воображению этого было мало. «Душ. Холодный душ». Представив струи прозрачной воды, обжигающие лицо и кожу, она встает и, подхватив меч и маску, быстрым шагом покидает каюту. Маска. Она ненавидит этот кусок материи больше, чем Рональда Уизли и всю их компанию вместе взятых. Если бы не они, ей бы не пришлось таскать эту дрянь на своем лице постоянно. И с чего капитан решила, что без их помощи им не справится?! Подумаешь, кучка ищеек или Скорпионов — этих псов Инквизиции? Она не боялась ни первых, ни вторых! Обучение этих желторотых — пустая трата времени! Чему их можно обучить за два месяца? Метко стрелять? Драться? А дальше-то что? Пусть попробуют встать один на один со Скорпионом… через минуту мокрого места не останется. — Тоже мне гонщики удачи, — хмыкнула Меченосец, переступая порог душевой. Подойдя к скамье, она положила на нее меч и… Маска! За всем этим бурчанием, она забыла надеть ее! «Ну и ладно, — она мысленно машет рукой, — никто и не видел…» И словно в усмешку из-за неплотно прикрытой двери, что отделяет душевые кабины от раздевалки, доносится тихий, еле различимый, шум воды, идущий, вероятно, от самой дальней кабинки, потому и не услышанный вначале. Замерев, она смотрит на стеклянную, матовую дверь полным злости и негодования взглядом. Раньше бы она просто ушла, как поступала всегда, если душевую кто-то занимал, чтобы вернуться, когда здесь никого не будет (не терпела на себе чужие взгляды, даже самые невинные), но сон, воспламенивший тело и сознание, требовал незамедлительного забвения. Забвения, которого ее лишили таким вопиюще-наглым образом, как просто заняли душевую, что должна пустовать в это время — новая вахта в самом разгаре, а прошлая уже давно видела десятый сон. И кто этот наглый ублюдок, что осмелился на такое?! Она делает шаг вперед с намерением это выяснить, и даже надрать кое-кому его никчемную задницу — уж, коль другой возможности выпустить пар ей не дали, — но вспомнив, что не надела маску, останавливается. Взгляд, одновременно с мыслью — а нужна ли она вообще? (если «старик», можно не опасаться — все и так знают, кто она и откуда) — метнулся на кусок черной материи, мягко обвивший меч… и страх пронзает сердце, растекаясь по телу. На скамье, незамеченный в тумане раздумий, лежал комбинезон, перепачканный кровью… Уизли! Он же давно должен быть в каюте и видеть сны? Почему он здесь? — Они с Гарри оставались после тренировок… он натаскивал его, — слова Ангела ответом проносятся в голове. «Ну да, конечно, — Меченосец горько усмехается, — как же я могла забыть…» Страх уходит, оставив после себя смятение. Страх… Она что действительно испугалась?! Кого? Уизли?! Этому никогда не бывать! Он же… он же… никчемный, бездарный… Образ возникает пред глазами неожиданно и непрошено… образ из сна. «Нет!» Она с силой мотнула головой, выгоняя навязчивое видение, и снова смотрит на частично сползший на пол комбинезон. Пропитанный кровью кусок материи, будоражит взгляд, рождая в голове безумный, но донельзя простой план. И почему она не додумалась до этого раньше? Он же один. ОДИН.***
Горячая вода обжигает кожу, но ему все равно; он стоит, подставив под разгоряченные капли лицо, закрыв глаза — ему хорошо. Гарри давно ушел, отправившись спать, а он решил задержаться. Почему? И сам не знает… Холод ворвался неожиданно… остро, царапнув по шее, заставил вздрогнуть и открыть глаза. Подбородок уперся во что-то твердое и металлическое. Краем глаза он увидел ее, со злобной усмешкой на губах, странным блеском в глазах и абсолютно голую. Ее тело, окутанное горячим паром, казалось призрачным, в отличие от меча возле горла, острие которого больно впивалось в кожу. — Красивая задница, — констатирует она, пробегая по нему взглядом. — А таким достоинством не грех девчонок портить. Рон судорожно сглатывает, поняв, куда она смотрит, и прикрывается руками, вызвав на лице пиратки лишь очередную насмешливую ухмылку. Для нее он словно товар в магазине, и это было неприятно. Удар в грудь, и спина прижата к прохладному стеклу перегородки. — Развлечемся? — шепчет она, не сводя с него черных глаз и не убирая меча от горла. Шаг… и соски, твердые от нахлынувшей волны желания, касаются влажной, горячей кожи Рона. Его взгляд метнулся к двери, но она, проследив за ним и поняв намерения, цедит: — И не думай. От меня еще никто не сбегал… если сама этого не захочу. — Разве подобное внутри корабля не запрещено? — не уверенно бормочет Рон. — А разве об этом кто-то должен знать? — От холодного взгляда, метнувшегося из-под прорезей маски, по телу побежали мурашки, клинок сильнее вжался в шею, а Рон в перегородку. — Почему со мной? — хрипло произносит он. Сама мысль об этом внушает ему неприязнь. — Ты… горячий, — выпаливает Меченосец первое, что приходит на ум, и отступает на шаг, опуская меч; тот, соприкоснувшись с полом, тихо звякает. Оценивающий взгляд снова бежит по Рону и останавливается на скрещенных внизу живота ладонях. — Тебе, кажется, помощь нужна. — Облизывает губы и опускается на колени. — Сам не разгоришься. Ее бьет мелкая дрожь, но Рон, из-за окутавшего тело пара, не видит этого, только чувствует, как ее руки касаются его рук и разводят их в стороны, обнажая то, что было под ними скрыто. Мягкие губы обхватывают набухший от волнения член, Рон дергается с непривычки, но приятное ощущение от этого касания, охватившее все тело, заставляет остаться на месте. Сколько раз, оставаясь незамеченной, она подсматривала за другими, запоминала… и теперь смогла применить это на деле, и неплохо, как ей кажется… Хотя, наверняка, весь успех в том, что он тоже не знал — плохо или хорошо, ибо сравнивать не с кем. Меченосец все еще удерживала его руки своими, когда его «предатель» под яростным натиском губ и языка стал увеличиваться и подниматься, и только после ее пальцы скользнули вдоль бедер к ягодицам и мягко сжали их. Рон, издав рык, обхватывает ее голову освободившимися руками и вдавливает в себя… как во сне. От промелькнувшего сравнения в глазах отражается испуг, и она, резко отстранившись, выпускает добычу из-за рта. — Что-то не так? — Рон смотрит сверху одурманенными от удовольствия глазами. — Н-нет, — голос предательски дрогнул, но она, проглотив подступивший к горлу ком, надменно произносит: — Просто ты готов. Поднимается с колен, касается пальцами его кожи, а взглядом лица… и синяя топь глаз начинает засасывать ее. «Нет, — отдергивает руки, отводит взгляд в сторону. — Он не должен… не должен… знать, как сильно я его хочу. Один раз, только один… Этого же достаточно?» Сдерживает себя, чтобы не наброситься с жадным поцелуем. «Будет только хуже. Хуже не надо. Надо по-прежнему: не думать, не чувствовать… Это как лекарство — примешь, и болезнь уйдет». — Попробуешь поцеловать, сдохнешь. Желание переполняет его, но он стоит, боясь пошевелиться, ибо не знает, какое из его движений будет воспринято как правильное, а какое нет. Меченосец притягивает его руки к своим грудям, позволяет сжать так крепко, как только возможно… с губ рвется стон, а горячее дыхание гриффиндорца обжигает шею. Руки соскальзывают вниз, впиваются ей в ягодицы… разворот… спина прижата к перегородке, а ноги сцеплены на пояснице… и боль… резкая, режущая, вырывающая из глубины крик… но она закусывает нижнюю губу едва ли не до крови и крепче обхватывает Рона за шею, а тот, не обращая на внимания, страстно терзает ее лоно, врезаясь в него до конца… и боль уходит, уступая место блаженству. «Только бы не понял, только бы не понял…» Синий взгляд невольно падает на воду, убегающую через слив в полу, а вместе с ней и капли крови. «Ну вот, — проносится в голове Рона, — какой-то порез разошелся от напряжения». Но он быстро забывает об увиденном и продолжает более приятное занятие. Крепкие руки держат ее, не давая упасть, с силой и наслаждением сжимая ягодицы при каждом ударе, доводя до исступления. Движения его быстрые и яростные, вырывающие крик… и тело начинает содрогаться в сладострастии, а горячий поток изливается внутрь, заполняя пространство женского лона. Сердце готово выпрыгнуть, дыхание тяжелое, неровное и обжигающее. Она стоит, уткнувшись носом ему в грудь, руки все еще сцеплены за шеей. Сон, похожий на сказку… но сказка закончилась, пора просыпаться и возвращаться в реальность. Оттолкнув Рона, она поворачивается к нему спиной. На ней раскинул свои колючие ветки черный терновый куст: нижние, словно корни, расползлись вдоль поясницы, а верхние, переплетясь друг с другом, убежали вверх по позвоночнику до основания шеи. — Нравится? — холодно бросает она, почувствовав любопытный взгляд рыжего. — Да, — сипло отвечает тот, откашлявшись. Она хмыкает, подбирает с пола меч и покидает душевую, оставляя его одного. Когда Рон, пройдя через сушку, оказывается в раздевалке, ее уже там не было. Натягивая чистый комбинезон, вытащенный из «чистильщика» спустя три минуты после того, как бросил в него грязный, он вдруг четко осознал, что ни один из его порезов не кровоточит. «Откуда тогда кровь? — думает он, вспомнив красные капли в воде. — Не привиделось же мне?» И догадка озаряет его: «Она что… девственница… была». — Ну не хрена себе! — воскликнул он вслух, начав громко смеяться.