wolfs don't cry

Когда тебе уже до тошноты похуй, то ты наконец можешь вздохнуть полной грудью, ощущая лёгкое жжение меж рёбер. Они трещат, как чёрные птицы, что аж изнутри ломает. Тебе плохо от того, что ты не ты и жить твоя - дерьмо. — Эй, — скулит Сехун и щеку ладонью подпирает. — Do something со своим Чунмёном. — Не лезь, мелкий, — хрипит брюнет и руки вверх вскидывает к солнцу. — На улице хорошая погода, да? — Maybe, Чонин, очень-очень maybe, — паренёк запускает руку в свои сказочно-радужные волосы и перебирает прядки тощими пальцами. — Ты стал выглядеть bad и я беспокоюсь. Никогда раньше ты не распылялся перед кем-либо, — он губу чуть кусает и шипит. — Fucking shit, Чонин, — он резко старшего за грудки хватает и к себе тянет. — Забери его душу и успокойся уже! Это как равноценный обмен, хён, понимаешь? — брюнет уворачивается от сильной хватки и прочь уходит не оглядываясь. — Ты stupid, moron, freak! Burn in hell, Чонин! Ты просто идёшь по узкому коридору школы, где висят улыбки учеников и учителей. Они яркие, живые, а твоя больше не работает. Она как будто утратила срок годности. Ты даже можешь расслышать-то, что творится под землёй. Там шепчутся люди в проезжающих мимо вагонах метро. Они говорят, говорят, говорят, а ты даже и улыбнуться не можешь. Почему-то больно и скорбит внутри сердце, покрытое чёрной траурной вуалью, как пожилая дама с горечью на языке. Все чувства - это хуйня. Хуйня, которая может быть убийственной для кого-либо. Ты ещё пока стоишь, не упал, но больно. Вот бы выжить. Вот бы выстоять. Вот бы сильным быть. Вот бы... — Сехун? — удивляется брюнет и на младшего смотрит, как тот с улыбкой спускается по лестнице. — Hello, Sir, — улыбается радужноволосый и у руки в карманы убирает, как будто прячет их от света ламп. — How are you? — посмеивается Сехун и как бы дразнит. — I'm fine! Thank you! — Что за цирк, Сехун? — шепчет брюнет, когда младший мимо проходит и плечом чуть цепляет. — Твой Чунмён, — он замолкает и хмурит брови. — А, хотя нет, nothing, Sir, — выплевывает паренёк. — Good bye. Чунмён... Чунмён. Чунмён! — Чунмён! — и на крышу бежишь, словно за тобой стая целая гонится и вот-вот сожрёт. Быстрее к нему, что там, на крыше, стоит и нервно дышит, тонкими бледными пальцами прутья перегородки сжимает. А ты сейчас тоже дышишь и хрипишь, потому что лёгкие на шары походят, что уже скоро лопнут. — Чунмён, — давишь улыбку, что непроизвольно вырастает, когда ты его живым видишь. Его спина как струнка скрипки ровная. Сейчас как в фильме может подуть ветер, что волосы их развевать будет для романтики. С неба посыплются лепестки прекрасной сакуры, что как слезы по щекам брюнета будут землю осыпать. — Чонин, — Чунмён смотрит на него посеревшими глазами и одабривает пустой улыбкой, что сейчас как сквозная дыра в чониновской груди щемит. — Чонин, — он голову склоняет, когда брюнет на колени падает и ревёт в голос, ногтями землю скребя, словно умалишённый вены. — Не так должно было быть, — он слезы руками вытирает и новой порцией давится, когда его так и не обнимают красивые тонкие руки, чтобы успокоить и сказать «не плачь, Чонин. Хён здесь, хён рядом». — Хён, — младший глаза поднимает и на четвереньках к старшему ползёт, обнимая его ноги цепкой хваткой, как будто на краю обрыва висит и вот-вот сорвётся. — Хён, почему? Почему, а? Зачем? Не надо было. Не надо слышишь! — он его резко на себя дергает, что Чунмён равновесие теряет и на спину падает, хорошенько прикладываясь затылком об перила. Когда он уже на спине лежит и на небо смотрит, что брюнет своим лицом заслоняет, то снова улыбается. Снова пусто. — Не больно, да? — он головой кивает, мол, да, не больно. — Конечно, — усмехается младший и голову к любимому на грудь укладывает. — Когда души нет, совсем не больно. — Какими судьбами, Чонин? — Сехун смеётся до тех пор, пока его с ног не сшибают мощным ударом, откидывая метра на два. — Why?! — паренёк на локти опирается и дрожит всем телом. — Why, блять, Чонин?! — Ты меня предал, — совсем как музыка по ветру и для души. Какой-то гнилой и раненой. — А я говорил тебе, Сехун, что нельзя, понимаешь? Никогда и ни за что нельзя, — он старается тихим быть, чтобы не сорваться. — А ты поступил как глупый человеческий ребенок. Теперь я испытываю к тебе лишь disgusting, stupid little kid. — Нет, — тот всхлипывает и головой мотает. — Ты не должен был мне такое говорит, — Сехун с земли поднимается и к старшему подходит, грязными руками его щеки касаясь. — Ты не можешь, Чонин. — Знаешь, — он руку младшего берет в свою и пальцы переплетает. — Я никогда раньше не видел, чтобы волк плакал. Никогда. Потому что все легенды гласят, что wolfs don't cry, Сехун. — Я хочу быть с тобой в стае, пожалуйста, Чонин. Don't leave me alone. Я умру, понимаешь? Без тебя и твоей опеки. Они все сожрут меня. Сожрут, Чонин! — Но ты же даже не шелохнулся, когда душу Чунмёна поедал, babe, — старший усмехается и отстраняет бледные руки от себя, тем самым бьёт прямо в сердце. — Эй, улыбнись, потому что я не могу. Подари мне свою улыбку, Сехун? Please. Ты теперь сам по себе, как и я. Стая не для тебя, волчонок. С тобой всегда будет твой английский, — старший хрипит смехом и разворачивается, направляясь к той самой школе, где он счастье своё и нашёл, и потерял. — А ещё с тобой будет Чунмён. Его душа, если быть точнее. Твоя задача сохранить её. — Я сохраню, — шепчет Сехун и красные глаза трет руками. — Only for you. Если ты никогда раньше не испытывал такого чувства как love. Если ты никогда раньше не знал, что такое pain. Если ты никогда не хотел fly, то ты и не жил вовсе, а существовал. Я знал всё. — Чонин, а ты со мной навсегда? — Да, любимый. Навсегда. Я просто глупый волк, который полюбил человека, а Сехун - мой собрат, который жил лишь английскими фразами. Хотел ли я душу Чунмёна? Нет. Я просто хотел любить его. И любил. Люблю и любить буду, потому что у меня круговорот чувств, который будет длиться eternity.