Перекрёстные жизни

20 Да, дружба – великое дело. Дружба – это навсегда. Это как любовь. Не юношеская влюбленность, конечно, а та, единственная, настоящая. Впрочем, дружба другая; приобретаешь и теряешь ее тоже по-другому, но боль от потерь весьма похожа. Нилу, увы, уже довелось потерять любимую, но, к счастью, не приходилось пока терять лучших друзей. До сих пор рядом каждый из них: веселая улыбка Дэвида; дельный совет Чарльза; неизменная помощь Филиппа, это его привычное «Oui, le patron» * - Патрон? – кто-то тихонько окликнул его, вмешиваясь в сон, переходя тонкую границу разных реальностей. Сначала Нилу даже показалось продолжением сна это тихое «patron», но чужой голос звучал и звучал слишком навязчиво, звал, извлекая из прошлого в настоящее, пока всё же оказалось: голос и вправду принадлежит Филиппу. И тот весьма взволнован. Сон как рукой сняло. - Кэт?! – он слетел с кровати быстрее, чем в былые времена слетал с деревянной скамьи в офицерском блиндаже, стоило только начаться обстрелу. – Что с ней? Секретарь вздохнул, качая головой: - Как обычно: зовет Вас. И мадам. Плачет. Не слишком заботясь по поводу внешнего вида, Нил выскочил из своей спальной и поспешил к дочери. Дверь мягко закрылась за его спиной, придержанная рукой секретаря: как и его неизменный патрон, Филипп Лакруа вовсе не желал посвящать обитателей дома в дела семьи Леганов. Но самому Легану было в этот момент начхать буквально на всё. Преимущественно потому, что его маленькая Кэт металась по кровати, заплаканная, и испуганная, и непроснувшаяся – слишком цепко держал ее в плену кошмар. - Мама… - ее голос исказился, охрип от слез. – Мама!.. Нил склонился над кроватью, присел, а затем и прилег рядом, обхватывая дочку за плечи, пытаясь унять крупную дрожь, что так и била маленькое тельце, точно в лихорадке. - Котенок, Кэт! Она проснулась не сразу. Но когда открыла свои полные слез карие глазенки, Нил снова увидел в них бездну. Черную бездну своего отчаянья. И рывком прижал девочку к себе: - Замерзла? Она лишь кивнула в ответ. Шмыгнула носом. Уткнулась ему в грудь – теплый комочек с растрепанными пушистыми волосами. - Па-ап? – пробормотала ему в жилетку. - Откуда ты здесь? Он усмехнулся. Получилось горько, впрочем. Погладил дочь по голове. - Где же мне еще быть, Китти-Кэт? Ну, тише, тише, успокойся. Она вроде бы всхлипнула и вроде бы кивнула согласно. Его руки сжались крепче. Его зубы скрипнули. Пусть катится к дьяволу эта дура Энни со своими неуместными вопросами и предположениями! А он еще думал, что здесь им с Кэт будет спокойно! А он еще ожидал, что сможет хоть немного расслабиться после стольких часов, проведенных в напряжении и ожидании не пойми чего, ужасного и непоправимого! Нет уж, завтра они уедут отсюда. Уедут, например, к этой мисс… - Папа? – Кэт, утершись краем одеяла, вывернулась у него в руках, прижалась спинкой к отцовской груди – и ему пришлось ослабить объятье. - Да, моя хорошая. - Мы ведь здесь останемся, правда? Как обычно: насквозь его видит. Прежде такое могла с ним проворачивать только ее мать. Нил недовольно поджал губы. - А ты хотела бы остаться? - Ага. - Подобрав ноги под себя, Кэт устроилась удобнее. Она уже успокоилась, и теперь начала обстоятельно перечислять плюсы жизни в поместье Корнуэллов, загибая пальцы. – Во-первых, я только познакомилась с кузинами и хотела бы проводить с ними больше времени. Во-вторых, тебе бы тоже это не помешало: ты никогда нам не рассказывал о своих кузенах и кузинах, а значит, давно их не видел. В-третьих… Нахмурившись, Нил погрозил дочке пальцем: - По-моему, кто-то сильно разошелся среди ночи, Вам не кажется, юная мисс? - Не кажется, - в тон ему ответила юная мисс, а значит, кошмар уже позади, значит, можно немного расслабиться. - Филипп? - Да, патрон, - секретарь выскользнул из собравшегося у штор полумрака. - Найди-ка на кухне чего-то… - Ромашкового чая? - Не знаю. Хотя бы. Только не буди никого. Филипп недоуменно вскинул брови: - К чему мне это, мистер Леган? Дверь тихонько прикрылась. Кэт с энтузиазмом продолжила описывать прелести проживания тут, а Нил молча слушал. Что еще оставалось? Слушал ее голос, пока секретарь вернулся со стаканом теплого молока в руках, что тоже, в общем-то, было неплохо. Затем слушал, как она пьет; этот звук почему-то явственно напоминал всхлипы. Кэт не слишком любила молоко, но, не капризничая, выпила всё до последней капли и продемонстрировала мужчинам пустой стакан – тоже странно: раньше ее невозможно было заставить выпить молоко. И сейчас с уст Нила едва не сорвалось «Мама может тобой гордиться» - вовремя сдержался. Затем он слушал, как дочь засыпает: как ее дыхание становится глубже и спокойнее, как по-детски сопит вздернутый носик. Слушал – и боялся выпустить ее из рук, опасался новых кошмаров. Филипп отставил пустой стакан на тумбочку и оперся о стену у двери. - Иди поспи, - не оборачиваясь, бросил ему Нил. Часы где-то в недрах дома пробили три. Секретарь пожал плечами: - Успеется. – Проследовал к окну. Осторожно отвел штору, всматриваясь вдаль. – Пока Вы отдыхали, приезжал один человек. Насколько я понял, доктор. Я не очень прислушивался. Но во всем разобрался, тем не менее. - Надолго? - Отбыл минут через тридцать-сорок после прибытия. Казался обеспокоенным. Миссис Корнуэлл выходила проводить его лично. - Возможно, что-то с их дочерью, - Возможно. – Филипп пожал плечами. – Узнать? - Да пошли они к черту! – с чувством выругался Нил и тут же бросил быстрый взгляд на Кэт. Она спала – и на том спасибо. – Отдохни, Филипп. Считай, что это распоряжение. - Oui, patron. Секретарь сдержанно улыбнулся и вышел. Конечно, при желании этот человек мог бы узнать не только причину визита доктора, но также адрес больницы, где он работает, имена всех, кто давал ему рекомендации, и даже девичью фамилию супруги доктора в случае, если тот женат. Среди множества талантов Филиппа Лакруа способность в любой ситуации добывать нужные сведения, несомненно, всегда занимала почетное первое место. В конце концов, в далеком январе 1918-го именно Филипп, тогда едва оправившийся от контузии и почти не говорящий по-английски, первым разузнал и принес Нилу известие о ранении капитана Трентона. Чарльз был ранен в Западной Фландрии, где кайзеровские войска попытались в очередной раз прорвать на широком фронте систему обороны противника, чтобы перейти от позиционной войны к маневренной. Плохенький план сочетался с никудышным воплощением, особенно если учесть, сколько сил потеряли немецкие армии в конце 1917-го. И Чарльзу просто не повезло высунуться под обстрел. А затем угодить в химическую атаку почти без защиты. Но и такое тоже бывало: на войне, где люди гибли сотнями, тысячами, сотнями тысяч, одна маленькая жизнь, пусть и большого человека, – лишь песчинка для истории. Но для Нила, для лейтенанта Легана, гибель одного из лучших друзей была тогда равносильна своей собственной смерти. Он бросился к Чарльзу, как только смог. Как только орудия его батареи отгремели, добивая остатки разбитых при Камбре врагов, он нашел Трентона в походном госпитале, раскинувшем палатки едва ли не на линии фронта. То был первый раз, когда Нилу довелось побывать в подобном месте. Да, грязные, мокрые окопы, кишащие крысами и вшами, зловонные из-за разлагающихся неподалеку вывороченных взрывами трупов – то еще местечко. Но госпиталь… Пробираясь среди поставленных вплотную бесчисленных коек, Нил осматривался в поисках друга, но то, что он видел и слышал… это трудно было описать. В свете закопченных дымом ламп искалеченные тела солдат – где придется. Стоны и крики – повсюду. Уставшие лица хирургов, вынужденных бессменно резать сутки напролет. Запах крови, пота, гноя. Гниющая плоть, сжираемая гангреной. Сами раненые: изможденные лица, изуродованные тела и еще более искореженные судьбы. Безногие, безрукие, безглазые калеки, которые уже никогда не вернутся в нормальную жизнь, даже если смогут пережить этот ад. Конечно, медицинские сестры. Их белые фартуки, их потускневшие глаза, их умелые пальцы, бинтующие, зашивающие, снимающие боль. И наконец – распластавшийся на узкой койке Чарли Трентон, такой же сильный и высокий, как прежде: его привычно грубоватые черты, его шрам на щеке, который показался вдруг свежим и воспаленным. Только голос немножко чужой – обожжённый хлором в химической атаке. - Леган, - тихо-тихо, чтобы снова сухо и болезненно не закашляться, Трентон тянет его за рукав. – Живой, чертяка! - Да что со мной станется!? – лишь хмыкает тот. – Ты как? В норме? Бредфорд уже в Бельгии, поджаривает фрицам ** зад. А ты – здесь. Чарльз медленно кивает: - Да, здесь. Ему еще трудно говорить, и двигаться не легче: через широкую повязку на груди бурым пятном проступает кровь. - За тобой хоть ухаживают, как надо? – недовольно скривившись, интересуется Нил. Кто-то, знающий Легана давно и неплохо, мог бы подумать: молодой аристократ брезгливо морщится, не вынося атмосферы походного госпиталя. Но Нил-то понимает, что морщится от боли. Что рана в груди его друга, что ядовитая пыль у того на лёгких – они и в его теле отдают болью, приглушенной, но вполне ощутимой. Потому что Нил в курсе, как могут болеть подобные вещи. - Да всё, как надо, - через силу улыбается Чарльз и вдруг добавляет: - Знаешь, я тут увидел своего ангела. Ангела, как же. Нил закатывает глаза и пропускает тот момент, когда улыбка Трентона становится еще шире, а рука, дрожа, машет кому-то: - Здравствуй, сестричка! Нил замечает уже только серый рукав теплого платья под фартуком и профиль, знакомый до боли. Знакомый же голос весело сообщает: - Вам еще не время так оживленно приветствовать окружающих, капитан Трентон. Это как выстрел из мортиры: тяжелым орудием – и прямо в тебя.