Перекрёстные жизни

19 Спальная оказалась тесной и не очень теплой. Но это и понятно: угловая комната с северной стороны не прогреется даже за полные сутки, не то, что за половину короткого осеннего дня. Напольные часы пробили в углу, отмеривая очередной час. Странно, что их поселили в самом краю гостевого крыла, хотя в крыле хозяйском, как он помнил, точно должно быть несколько свободных комнат. С другой стороны, кто он такой, чтобы упрекать этих людей? «Они от всей души, и хотя бы за это ты должен быть им благодарен!» - поучительно напомнила совесть, обозвавшись из темноты совсем уж знакомым голосом. Как всегда. Нил, тихо опустившись на кровать, закинул руки за голову и прикрыл глаза. На самом деле, эта комната – просто королевские хоромы по сравнению с тем, в каких местах ему доводилось коротать неспокойные ночи. Здесь не морозно и сухо. И не рвутся снаряды над головой. И не стонут раненые. Не хрипят умирающие. Здесь вообще тепло и тихо, как в раю, - сказал бы Чарли, и был бы, бесспорно, прав! Повернувшись на бок, Нил взбил кулаком мягкую подушку. Если всё настолько хорошо, что же так давит в плечо, теребит старые раны? Воспоминания? Потери? Подозрения и вина, от которых избавиться – невозможно? Так было когда-то и на фронте, разве что там – немного более шумно и опасно… Фронт. Почти десять лет прошло, а всё – как вчера: бои, грохот, стоны, смерть. Горы трупов и реки крови – настоящие, не метафорические. Тогда Чарльз, с первых дней войны пристально наблюдающий за ней с интересом профессионала, Чарльз, с весны семнадцатого воюющий сперва на британской, а затем на родной, американской стороне, рассказывал, как в далеком 1914-ом году бельгийский король Альберт (вот уж ненавистное имечко!) сказал: «Страна, защищающая себя, не может погибнуть». И был прав, конечно, по крайней мере, относительно своего народа. Но они, американцы, англичане, австралийцы и канадцы, воевали на чужой земле, за чужую землю – и оттого пропадали: гибли целыми полками, выгорали целыми батареями, горами трупов укрывали чужую землю вдалеке от своей собственной. Даже капитан Чарльз Трентон, в ту пору уже больше, чем друг, уже почти брат, чуть не стал однажды одним из трупов в той общей ужасной горе. Нил слабо помнил далекий декабрь 1917-го – самый разгар боёв. Если уж на то пошло, всё осознанное и запомненное ограничивалось тогда кутерьмой в его собственной батарее, ряды которой заметно редели, а силы и боеприпасы таяли, как снег по весне. Плавно ускользая в дрему после нескольких беспокойных и бессонных ночей, Нил явственно увидел то время – увидел так четко и ясно, словно вновь вернулся в него. В кровавое месиво. В адское пламя, воплощенное на земле. *** С месяц назад их объединили с французской батареей, сформированной из лионских стрелков и обломков ополчения Вердена – того самого Вердена, от которого теперь остались лишь воронки и болотная трясина, Вердена, в который уже невозможно вернуться… - Лейтенант, - крик доносится откуда-то сверху и справа, и перекрывает рев орудий, а значит, кричащий не так уж и далеко – в паре-тройке метров от хлипкого, наспех сооруженного настила, укрывающего блиндаж. – Лейтенант Леган, корректировщик на пятом убит! Корректировщик убит! Вот же дрянь! Выкрикивая самые грязные ругательства из всех, что приходят в голову, он спешит наверх. Поднимается по вывороченным из земли болотистым уступам, позабыв на полу идиотскую каску, изрядно побитую шрапнелью даже не здесь – ещё в первые дни битвы при Камбре, где-то с месяц назад. Но можно подумать, у них есть альтернативные варианты. Можно подумать, кто-то подвезет новые каски! Приходится довольствоваться тем, что есть. В том случае, конечно, если вообще об этих касках вспоминаешь. Снаряды разрываются то дальше, то снова ближе, и земля, ледяная и твердая, точно обломки камней, сыплется за шиворот, раздирает шею и спину в кровь. Он перескакивает через трупы и обломки разбитых орудий, отбрасывает от пушки искалеченное тело и сам проводит необходимую корректировку. Лязгая железом в холодном, остром, как бритва, воздухе, орудие дает очередной залп. Прислуга суетится, производя перезарядку, а ему подают… какую-то видимость походного бинокля. Иначе и не назовешь. Но хорошо хоть что-то осталось, хоть как-то можно обозреть поле сражения. Англичане в закрытой огневой позиции сейчас устроились гораздо выгодней, но приходится признать: корректировку оттуда вести куда сложнее. То ли дело – почти открытые огневые точки их родной батареи. Когда-то Чарльз Трентон рассказывал ему о подобном преимуществе: возможно, месяца три назад, а возможно, и целую вечность. По крайней мере, в сентябре они были все вместе в наполненных водой окопах. Но теперь Чарльз командует артиллерийским корпусом чуть южнее их расположения, а Дэвид Бредфорд и вовсе отошел с дивизией канадских стрелков на север, где его батарея смешалась с британской артиллерией и бельгийцами. Они рассредоточились по линии фронта, расползлись, как крысы, которыми просто кишит это жуткое место. - Лейтенант Леган! Лейтена-а-а-а… Крик тонет в очередном взрыве. Он прикрывается, как может, чем может. Он прижимается лицом к зловонной окопной грязи, не сразу успевая понять: он пока жив. И не ранен. Почти, потому что царапины не в счет. По ним, как дождевая вода по узким желобкам, вниз по руке стекает тонкими струйками кровь. Почти незаметно высовываясь из окопа, он снова всматривается вперед, пытаясь в дыму выследить оборонительные позиции противника. Заметить. Скорректировать. Ударить. - Огонь! Снова перезарядка. Снова и снова. Сейчас, в конце 1917-го, эти французские пушки славного семьдесят пятого калибра выглядят почти раритетом на фоне кайзеровских многотонных гигантов. Но они по-прежнему дают двадцать выстрелов в минуту, а это сто тысяч снарядов в день, и каждый истребляет врага. Он орет до хрипоты. Он командует там, где должен, по идее, отойти и позволить настоящим командирам отдавать приказы, но командиры молчат – то ли оглохли, то ли онемели в конец! А может, они уже давно мертвы. Ему некогда обернуться и проверить. Ему нужно отстреливаться всей мощью едва устоявшей в прошлой атаке батареи, чтобы после этой атаки хоть кто-то выжил. Чтобы пехота прошла. Чтобы перестали так остервенело палить вражеские пулеметы. Чтобы за дымом и взметнувшимся в небо песком немецкие наводчики не рассмотрели их позицию. Чтобы был новый день. Такая малость в обычной жизни, здесь и сейчас это высшая ценность – новый день. За него, черт возьми, стоит побороться! По крайней мере, выстоять до вечера… - Лейтенант Леган, отдохни, браток. Такой же грязный и уставший, залитый кровью и потом, Кит Марчинсон хлопает его по плечу. - Славно потрудился! – вторит кто-то из-за спины Марчинсона, хотя лица в сумерках не разобрать, конечно. - Нет уж, сперва проверю левый фланг, - хрипло бросает он, возвращая дружеское рукопожатие. Только здесь, на фронте, многое теряет смысл, а еще большее – приобретает ряд новых, совсем неожиданных значений. Только здесь он, наследник богатой семьи, аристократ и маменькин сынок, сердечно жмет руку Киту Марчинсону, а тот, в прошлом фермер, сын и внук фермера, не менее сердечно хлопает его по спине. Нил идёт, пошатываясь от усталости, но предпочитает думать, что просто земля рыхлая и вязкая, похожая на зыбучий песок. Он идет, осматривая ущерб батареи, пытаясь рассмотреть в подступившей зимней темноте, сколь основателен нанесенный орудиям и бойцам урон. Еще немного – и он сам свалится в эту ледяную воду, а оттого – не лучше ли вернуться в блиндаж и, упав на голые доски, забыться там хотя бы видимостью сна? Он решает: лучше. И уже почти разворачивается, когда слышит слабый, едва уловимый булькающий звук немного в стороне, у почти полностью разбитой пушки. Шаг вправо – чье-то остывшее тело или какая-то его часть, по крайней мере. Будет утро – и они во всем разберутся. Попробуют похоронить погибших. Ещё шаг – пустая снарядная гильза. Привлекший внимание звук всё слабее, и Нилу приходится упасть на землю, чтобы снова услышать его. А затем – найти и его источник… - Твоё имя, солдат! Это не праздное любопытство, просто ранение может оказаться смертельным, а потому нужно знать, кого придется хоронить. Раненый в его руках что-то лепечет в ответ, откашливаясь: в его легких наверняка эта вода. Эта вода вообще повсюду! - Имя, солдат, ИМЯ! – орет Нил ему на ухо. Или думает, что орет, но сорванное во время боя горло не способно издавать громкие звуки – лишь отвратительные хрипы. Ответ раненого попахивает французским, и, напрягая последние силы, Нил кое-как формулирует вопрос: - Quel est votre nom? * - Philip… - слышится в ответ слабое и неуверенное, - Philippe Lacroix. Artillerie ordinaire **. - Всё хорошо… - путая английские и французские слова, объясняет ему Нил. – Всё très bien!*** Дыши! Ты дыши, слышишь? Только дыши! Respirez! Он уже понимает: особых повреждений нет, но этот парень, его ровесник или что-то около того, упал прямо в воду, оглушенный взрывом, и чуть не захлебнулся. Он понимает: жизни француза контузия особо не угрожает. Не понимает он пока самого простого: здесь и сейчас он, Нил Леган, приобрел еще одного пожизненного друга.