Перекрёстные жизни

Гет
PG-13
Завершён
45
автор
Размер:
267 страниц, 61 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Запрещено в любом виде
Награды от читателей:
45 Нравится 876 Отзывы 26 В сборник Скачать

Глава 25

Настройки текста
25 Да уж, разобраться со всем этим ой как непросто. Но сейчас, конкретно сейчас, любые разбирательства кажутся… несколько неуместными, что ли? Не с руки – так сказал бы Майкл. Майкл Томпсон. Отличный учитель. Хороший друг. Непревзойденный доктор. Обхватив себя руками, Кэнди подумала вдруг, что от холода у нее даже мысли похожи на барабанную дробь – не только перестук зубов. Оно и понятно: в осеннюю непогоду, после травм, от которых она только-только отошла, нужно лежать в теплой постели и пить лекарства, чередуя что-то успокаивающее с умеренным болеутоляющим. В крайнем случае, можно ограничиться комфортным креслом у камина с чашкой ромашкового чая в руках, но уж точно не ютиться на незнакомом сеновале, кутаясь в легкое пальто. Кэнди поправила рукав, разорванный где-то на стене. Старовата она, вероятно, для подобных акробатических этюдов. Или это семейная жизнь сказывается? Потому что ведь не всегда есть время даже сходить в парк, не говоря уже о перспективе лазанья по деревьям. Семья… То, о чем мечтает каждая девочка из приюта, мечтает не меньше, а то и гораздо больше миллионов других девочек по всей земле, с раннего возраста не обделенных ни родительской любовью, ни теплом домашнего очага. Много лет Кэнди стремилась к простой этой теплоте и была безмерно счастлива, обретя ее. И была безмерно горда, приумножив. Разве всё это могло хоть кому-то казаться недостойным и неправильным – то, что она стала счастливой?! Значит, могло, - съехидничал внутренний голос. Смахнув непонятно откуда скользнувшую на щеку слезу, Кэнди покрепче перехватила воротник и чуть повыше подтянула старенькое, потрепанное одеяло, брошенное на сеновале невнимательным хозяином и, безусловно, сослужившее этой ночью неплохую службу ей, выбредшей на свой страх и риск в темноту и непогоду. Пожалуй, без этого одеяла пришлось бы куда труднее, так что с присущим ей оптимизмом Кэнди заключила: можно считать, что она вполне везучая. Если уж на то пошло, ей не в чем упрекнуть свою фортуну с тех самых пор, когда первый удар бандитов, задуманный в голову, пришелся чуть левее и скользнул по плечу, а второй, вынужденный, оказался легче. Поэтому она и выжила. Да, лишилась памяти, денег и документов – но выжила! Да, пустилась в рискованный путь в другой город – но добралась до друзей. До. Друзей. Добралась. Кэнди вдохнула горько-сладкий, теплый запах прелой прошлогодней соломы. Может ли запах быть теплым? А горьким? Или сладким? В своем не таком уж и почтенном возрасте она могла похвалиться немалым жизненным опытом и знала, что в жизни бывает всё. Что свежие могилы быстро зарастают цветами, а смертельные раны заживают. Что худшие враги находят путь к сердцу. Теперь она знает также, что лучшие друзья способны предавать. Не самый хороший опыт, если честно. Зато полезный, - услужливо подсказала память. Кэнди тихо фыркнула, пытаясь показать, что не нуждается в ее подсказках, но память, словно в отместку, подбросила яркую и живую картинку почти восьмилетней давности: уютное кафе недалеко от Масс Дженерал*, солнечный день, торопливо бьющийся в висках пульс, восторженные слова, срывающееся дыхание. И натянутую улыбку человека, которого она тогда считала другом. Улыбку, которую в счастье своем она никогда не представила бы неискренней. Но теперь чего уж там?.. Ветер мрачно завыл, ставя точку под невеселым выводом. Солнечное воспоминание угасло, оставаясь мрачной осенней ночью. Кэнди решила, что всё-таки поступает правильно. Не потому что боится мистера Уильяма Альберта Эндри. В конце концов, человек, прошедший войну, перестает бояться таких мелочей, как богатые чудаки. Или вероломные друзья. Нет, она не боится, конечно же. Она просто до отвращения, до онемения, до дрожи не желает больше его видеть! Нужно быть справедливой, – осторожно заметила совесть, - Энни и Арчи, а с ними и Терри в придачу вряд ли посвящены во все тонкости дела, они, скорее всего, не в курсе. На столь резонный аргумент совести Кэнди не сумела найти ответа. Впрочем, она слишком измоталась за эту ночь, слишком устала и продрогла, не говоря уже о том, что давно не ела. Судя по ее состоянию, несколько дней – так точно, хотя Кэнди не представляла, сколько пролежала в беспамятстве. Второпях убегая от предательства, не станешь искать в потемках настенный календарь. Кстати, о времени. Хотя воспоминания, связанные с нападением, до сих пор были размытыми и нечеткими, она совершенно точно знала: на нее напали двадцать пятого августа. Именно двадцать пятого – у Клер была запись на двадцать пятое, и ее пришлось отменить, потому что Джеймс Картер срочно отбыл по вызову, и его медсестра, встретив Кэнди в коридоре, попросила передать миссис Бредфорд, что ее перезаписали на завтра. На двадцать шестое. Улыбчивое лицо медсестры – рыжей девчонки с яркими зелеными глазами и не менее ярким ирландским акцентом – всплыло в памяти, тоже затянутое болезненной туманной дымкой: «Передайте, пожалуйста! Она же Ваша подруга…» Но передала ли она нужную информацию Клер, Кэнди уже не могла вспомнить, как ни старалась. Это было в августе. А сейчас – поздняя осень… В висках загудела тупая боль. Ветер загудел в кронах голых деревьев, предвещая похолодание. Деревянный сарай стоял на отшибе маленькой фермы и, по всей видимости, использовался крайне редко, поэтому показался идеальным местом в сложившейся ситуации, ведь идти сразу в Дом Понни было бы в высшей степени глупым решением. Потому что далеко: пешком да еще ослабленной ей туда быстро не добраться. Потому что опасно: ночью можно натолкнуться на плохих людей, как то случилось в Бостоне. Правда, днем можно встретить людей… хороших, что, как показали последние события, тоже далеко не всегда благо. Да и вообще: не благие ли намерения заводят в ад? Кстати, искать ее в доме Понни тоже будут в первую очередь. Уж лучше пересидеть здесь пару дней – переждать активные поиски со стороны заботливых друзей, а потом, попросив у мисс Понни или сестры Лейн денег на дорогу, навсегда уехать отсюда – домой. С другой стороны, может и не стоит слушать уязвленную гордость? – робко поинтересовалось сердце. Тряхнув головой, Кэнди признала, что ее сердце слишком доброе. Ну, слишком уж, ей Богу! Потому что такое – не прощают. Да, она давно стала замечать, что не понимает друзей. С тех самых пор, когда Арчи отказался поддержать ее в желании вернуть воспоминания самостоятельно, Терри не стал слушать о нежелании ехать с ним, а Энни и вовсе ее иногда не слушала, ограждая ото всех и вся весьма радикальными и совсем не дружескими методами. Например, не давая ей встретиться с четой Стивов. Или не рассказывая о деталях неудачной помолвки с Нилом, которая не была и в половину столь драматичным событием, к тому же закончилась довольно быстро и без последствий благодаря вмешательству мистера Альберта. Мистер Альберт же… Тут Кэнди вообще отказывалась что-либо понимать. Потому что не видела ни одной причины, по которой человек, называющий себя другом, мог бы так безжалостно разрушить ее счастье. Она непременно со всем разберется, когда приедет домой и поправит здоровье. А если она будет не в силах – Нил разберется. Надо только уговорить его не убивать мистера Альберта сразу. Господи, что за дикие мысли приходят в голову? Как же она устала… Кэнди опустилась набок, привалившись к дощатой перегородке, и основательней укутала ноги в одеяло. Пусть пальто и не самое теплое, но греет, а уж если зарыться поглубже в солому, будет совсем тепло. Правда, ноги лучше утеплить как можно сильнее – такому ослабленному последствиями травмы организму только простуды и не хватало. Отяжелевшие веки жгло – то ли от истощения, то ли от переживаний. А может, и температура поднялась – когда Энни или Дороти в любой момент могли обнаружить ее отсутствие, Кэнди некогда было прислушиваться к себе и анализировать свое состояние. Нужно было бежать. Как во время войны, когда в перелеске под Арассом на нее накинулся озверевший солдат непонятно какой армии с понятно какими намерениями, а она сперва думала, что сможет убежать, если бросится наутек достаточно быстро. На самом деле, убежать не получилось. Хорошо еще, что револьвер был с ней и не дал осечки. Эпизод этот Кэнди вспомнила уже давно, причем память не скупилась на детали и подробности. Но от воспоминаний не сбежать, а от благих намерений старых друзей – можно. И даже нужно: бежать основательно, далеко и быстро – как во время бесконечных сражений, когда раненых на поле боя гораздо больше, чем здоровых, хоть и ощутимо меньше, чем убитых. Даже без памяти она помнила те картины: видела их во сне каждую ночь и просыпалась в холодном поту, потому что не могла вспомнить, вытащила ли из дыма и пламени, из кровавого месива, в которое превращались трупы, и грязной жижи, в которую превратилась земля, того, кого искала, того, кого хотела найти. По крайней мере, сейчас можно было вздохнуть спокойно, сейчас она знала, что вытащила. Как и многих, бесчисленно многих других. Кэнди прикрыла глаза, медленно погружаясь в дрему. Вообще-то тогда был март. Начало весны, которая не спешила прийти. И, соскакивая с облучка обоза в грязь, она не знала, что ждет ее в тумане, покрывшем широкую равнину, которая пропахла смертью. Всё, чего она хотела тогда, сводилось к одному: помочь, спасти жизнь, вовремя доползти… *** Господи, только бы доползти… Она уже нашла несколько тел. Судя по широкополым каскам – соотечественники, впрочем, не обязательно. В окопах и блиндажах солдаты союзных армий вечно обмениваются всем подряд: меняют вино на табак, каску на гимнастерку, трофейный револьвер на шинель. Так что парни, нашедшие вечный покой на обломках расстрелянной батареи, вполне могут оказаться и французами, и англичанами. Скорее всего, так оно и есть: насколько им, медсестрам, известно, генерал Першинг не любит смешивать свои войска с союзными, а где-то там в тумане кто-то отчаянно зовет командира по-французски. Да, союзники. Ей нужно идти дальше, перемещаться быстрее, чтобы не стать легкой мишенью для врага, только ноги с трудом ступают, таща за собой прилипшую к подошвам сапог тяжелую грязь. Поэтому она упала и старается хоть ползком добраться сквозь туман туда, где нужна. Ее ориентир – стоны и хрипы раненых, но гром канонады заглушает все звуки, бьет по ушам, даже если до нее не долетает вывороченная взрывами земля. Выстрелы отвлекают ее от ориентира. Сбивают прицел, как сказал бы опытный корректировщик. Чье-то грузное тело останавливает ее, преграждая дорогу. Ее пальцы, лихорадочно скользя по сырой от тумана, влажной от крови форме, нащупывают пульс: тщательно, упрямо пытаются нащупать его, не пропустить хотя бы тонкой, как паутинка, трепещущей его ниточки, но тщетно. Пульса нет. Жизни нет. Попривыкшие за эти годы к канонадам и взрывам, вороны беззастенчиво каркают, предвкушая сытный обед. Она, в отличие от французских птиц, так и не смогла привыкнуть к артиллерийскому огню, потому, ёжась и жмурясь от звуков выстрелов, на ощупь закрывает убитому глаза. Ползет дальше. И дальше. Пока чья-то рука не хватает ее за запястье с отчаяньем приговоренного к смерти: - Мадемуазель! Чужой язык, хоть и услышанный не в первый раз, всё равно не слишком понятен. Куда яснее выражаются глаза мужчины: они просят, умоляют поторопиться. - Там, там, мадемуазель, - торопливо объясняет ей мужчина на ломанном английском. – Там офицер. Le patron – там. - Живой? Она не помнит, как спросить об этом по-французски, но знает, что у нее нет времени ползти невесть куда и сколько к мертвому, когда ее могут не дождаться живые. Француз, по всей видимости, не понимает ее или не знает, как ответить по-английски. Взрывы выворачивают землю. Вороны каркают и хлопают крыльями в тумане. Раненые стонут, хрипло окликая кого-то. Мертвые молчат. Ей некогда разделять молчание с мертвыми, ей нужно к живым, но упрямый француз не отпускает. - Там, там! – указывает он. Тащит ее за собой по мартовской грязи, мокрой и мерзлой одновременно, по обломкам техники, по обрывкам одежды и тел к своему patron-у, пока в дыму не обрисовывается темной бесформенной громадой корпус разбитого орудия. Только здесь француз, отпустив ее ладонь, припадает к груди окровавленного, запрокинувшего голову человека, лежащего на холмике вывороченной земли, слушает его сердцебиение и что-то торопливо повторяет на своем картавом грубоватом языке. - Отойди! Она еще не знает, жив ли офицер, но с силой отталкивает солдата, надрывно твердящего что-то, и склоняется над раненым. Пробует пульс. Расстегивает пропитанный кровью китель, чтобы осмотреть повреждения, и тихо шепчет: - Живой... А потом, поднимая глаза, всматривается в испачканное копотью, грязью, кровью лицо.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.