Перекрёстные жизни

26 *** Спалось тяжело. Какие-то странные видения маячили над ней, вторгаясь в сон, смешиваясь с явью. Спалось обрывочно: посторонние звуки вмешивались в мысли, преломляя воспоминания столь причудливым образом, что Кэнди их с трудом узнавала, когда просыпалась. А просыпалась она довольно часто. В ситуации, когда опасности осаждают со всех сторон, инстинкты работают самостоятельно, реагируя в том числе и на то, что в обычной жизни могло бы показаться вполне безобидным. Даже ослабленное болезнью тело не в состоянии противиться инстинктам – Кэнди успела насмотреться на подобные странности еще на войне. Причем, пожалуй, именно ранение Нила стало в этом смысле самым показательным. И дело, конечно, не в ее определенной предвзятости к нему, не в чувствах, на которые она со временем смогла ответить, и не в жизни, которую затем с ним разделила. Просто никогда прежде ей не случалось так пристально следить за чьим-то выздоровлением. Да и проходило оно, скажем прямо, не совсем обычно: лейтенант Нил Леган не был спокойным пациентом ни в каком из возможных смыслов, и ей, как никому другому, пришлось вытерпеть это на собственной шкуре. *** - Давай, помогу! В ушах отдает громом канонада. Француз что-то бормочет на своем французском, но упрямо не уступает ей место – тащит на себе тяжело раненного офицера. Тащит Нила Легана. Человека, столько раз отравляющего ее детство и юность, что Боженька не осудил бы Кэнди, реши она вдруг бросить его здесь же, на поле боя, захлебываться собственной кровью, но она, конечно, так не поступит. И не поступила бы ни за что. Сейчас оно и понятно: война, может быть, и разделила мир на своих и чужих, но укрепила дух и веру, безоговорочную, сильную веру в ценность каждой жизни. Поэтому объяснить, почему Кэнди под пулями и среди взрывов, рискуя головой, тащит к ближайшей телеге своего бывшего врага, не так уж и сложно. Совсем другой вопрос, почему она защитила его тогда, дома, от бандитов. До сих пор Кэнди вряд ли могла бы даже самой себе этот поступок растолковать, но сейчас меньше всего уместно думать о прошлом. Сейчас нужно думать только об одном: как дотянуть до операционной. Бедный доктор Смит погиб еще в начале февраля, зато Майк – Майкл Томпсон – своими волшебными руками вытащил уже десятки почти безнадежных. Не таких безнадежных, впрочем, как этот вечно досаждающий Нил Леган! Досада, что кромсает ее в этот момент, несомненно, связана с тем, что гадкий мальчишка снова усложнил ей жизнь: найденный в самом неподходящем месте в самое неудачное время да еще в таком скверном состоянии, он может и до утра не дотянуть – не то что выжить. Но она нашла его – значит: ей и бороться. Сражаться за каждую минуту, за каждую секунду его жизни. Он достаточно сражался на передовой, а теперь ее очередь – только и всего. - Эй, ты! – окликает она француза, но тот не реагирует, и ей приходится потянуть его за испачканный, разорванный рукав. – Как тебя зовут? Имя, понимаешь? Твоё имя!.. Она жестами пытается показать, о чем спрашивает, и все равно солдат не может понять. Возможно, она говорит слишком нечетко, или голос теряется среди постоянных взрывов, или парень совсем не говорит по-английски – вот чудак! Ну как можно не говорить по-английски?! Проходит много времени, шагов пятьдесят по разбитой и размытой весенней земле, пока он, перехватив свою ношу удобнее, сообщает ей: - Я Филипп. Ну, слава Богу! Не озаботившись тем, чтобы самой представиться, она переводит взгляд на почти безжизненное тело: - Когда его ранило? Филипп непонимающе пожимает свободным плечом. - Время! – снова пытается объяснить, рассказать, показать она. – Сколько времени он так лежал? Пять минут? Десять? Тридцать? Филипп, вероятно, понимает цифры. Дурак последний – и тот бы понял столь простые вещи. Но чего конкретно хочет медсестра, Филипп явно не знает. Да и не слишком-то обращает внимание на нее, полностью занятый своим офицером. Такая преданность восхищает и раздражает одновременно. Махнув на всё рукой, Кэнди снова проверяет пульс. И рану. И перебирает в памяти похожие случаи, подсчитывая, сколько еще времени у нее есть до того момента, после которого любая операция будет уже безуспешной. Когда привезший ее сюда обоз, груженный ранеными, окруженный раненными, появляется из тумана, ее надежда крепнет. Выкрикивая распоряжения вознице и бестолковому французу, она сжимает руку Легана и склоняется к нему: -Всё будет хорошо, Нил. Слышишь? Всё будет хорошо! Хотела бы она верить настолько крепко и упрямо в то, о чем говорит. Хотела бы она услышать от кого-то другого эти успокаивающие слова – но на ее стороне только небо. Высокое и светлое, оно проглядывает из-за тумана, подмигивает откуда-то вырывающимися солнечными лучами – и молчит. Десятки же глаз вокруг смотрят на нее – и ждут ответа, правдивого или нет, зато уверенного: «Всё будет хорошо». Так она и говорит. Всем раненым, собравшимся на длинной телеге с открытым верхом и вокруг нее, окровавленным, искалеченным, измученным болью и боем, она говорит, улыбаясь: - Всё будет хорошо! Вам всем помогут! – и держит руку Нила Легана в своих ладонях. В госпитале шумно и многолюдно. После предыдущего сражения еще не прооперировали всех, а сегодняшнее уже подкинуло пару десятков новых пациентов. Опытные военврачи падают с ног от усталости, молодые сестры падают в обморок от крови. Она и сама падала пару раз, когда впервые оказалась на передовой, но за полгода здесь перестраиваешься. Иначе нельзя. Иначе просто не выдержишь – и в таком случае лучше сразу уехать. Можно домой, в мирное время, потому что оставаться на фронте для женщин – дело почти добровольное. Но можно ведь и в тыл: сотни солдат проходят реабилитацию в Париже, и там тоже нужны медсестры и сестры милосердия, там тоже не хватает рук, так что любая пара не будет лишней. И все же Кэнди здесь, на передовой. Не потому что самая сильная – в конце концов, она видела людей и посильнее, тех, кто без сна и отдыха спасает жизни день за днем, не замечая ни боли, ни усталости. Не потому, что самая лучшая – бывают ранения, при виде которых понимаешь, что ты никто, и зовут тебя никак, и что нужно ум и способности сотни таких как ты, чтобы помочь человеку. Просто… разве она их может оставить – этих храбрых парней, сражающихся самоотверженно и долго, а теперь лежащих беспомощно на больничных койках? Солдат, смотрящих перед собой безжизненными мутными глазами, а в ней, медсестре Уайт, видящих своих матерей, подруг, сестер и жен – всех, кого, возможно, они уже никогда не увидят по-настоящему. Поэтому разве можно сказать, что она здесь обычный медработник? Что ее дело – лишь помогать обрабатывать раны? Нет. Она здесь – чтобы дать им веру и силы. Чтобы стать их глазами в мире, который они не видят. Чтобы стать чужим голосом, который они хотят услышать. Чтобы чужой рукой – для каждого из них особенной, родной и милой – стирать холодный пот с их лба, писать их письма или закрывать им глаза, если рядом больше нет никого другого. Хотя это последнее… очень хочется, чтобы оно случалось как можно реже… - Доктор Томпсон! – Кэнди летит по ступенькам, перескакивая через две к ряду, так высоко подобрав юбку, что со стороны это вполне могло бы показаться неприличным, будь хоть кому-то дело до минимальных приличий здесь, в прифронтовом госпитале. – Доктор Томпсон, пожалуйста, минутку! Она знает: Майкл Томпсон только что вышел из операционной, да и у нее сейчас совершенно нет сил, но еще меньше времени у них обоих – в любой момент Леган может умереть. Задыхаясь, захлебываясь словами и воздухом, она торопливо рассказывает о характере ран, о критическом состоянии, о почти неслышном пульсе – обо всем, что нужно знать хирургу в такой ситуации. Доктор кивает и на ходу разворачивается – ему не впервой. Только вот ассистировать некому – рассеянно роняет он, и Кэнди не задумывается ни на секунду, предлагая свою кандидатуру. Скептически осматривая одну из лучших здешних медсестер, доктор отрицательно качает головой: она слишком устала для такой тяжелой и длительной процедуры. В операционной уже зажигают новую лампу, канонада кажется отдаленной и ненастоящей, сливаясь в монотонный гул. - Нет, я буду ассистировать! – упрямо топает ногой Кэнди. Доктору уже знаком и этот тон, и непреклонный вид. Доктору не остается ничего другого, кроме как согласиться, и, почти не вслушиваясь в последние наставления, Кэнди бежит переодеться. Солдаты и офицеры на батарее, развернутой лицом к врагу, уже отвоевали. Следующая битва – за ней. А Нил Леган… ему надо продержаться. Совсем немного… *** Продержаться… немного… Она проснулась в унисон со своим сном. То есть, не совсем уж и сном, конечно, просто воспоминания перетекли в дрему, как ручей, перетекая в широкое русло, сливается с рекой. Попытавшись устроиться поудобней, Кэнди почувствовала, что всё ее тело затекло и жутко болит при каждом движении, а также поняла, что ночь сменилась даже не утром – сухим и холодным осенним днем. И что пора выбираться. Она смахнула солому в одну сторону, одеяло в другую и, опираясь о деревянную перегородку, попробовала встать. Получилось не сразу, но это нормально. Глотнуть бы чего горячего – если не супа, то хотя бы чаю. Или просто кипятка. Интересно: долго отсюда до приюта Понни? Ночью, да после стольких лет ориентироваться на местности оказалось довольно трудно. И еще интересно: успели ли заботливые друзья наведаться туда, обнаружив пропажу? В том, что обнаружили – и довольно быстро – Кэнди не сомневалась. Энни не спускала с подруги глаз даже когда та пошла на поправку, а уж в беспамятстве без присмотра не оставила бы ни при каких обстоятельствах. Трудно сказать, что подумала послушная и спокойная миссис Корнуэлл, узнав об исчезновении Кэнди. Скорее всего – что из-за болезни она стала совсем плоха и сбежала восвояси. Невеселое предположение выдавило горькую усмешку: в таком случае ей нужно быть предельно осторожной, чтобы не попасться друзьям на глаза, а то ведь не ровен час – ее отправят в дом скорби, не слишком вслушиваясь в протесты. Так что заночевать здесь – вполне обоснованное решение, что ни говори. Воодушевленная подобными мыслями, Кэнди поднялась, наконец, и, пошатываясь, отряхнула пальто. Если идти достаточно медленно – а быстро передвигаться у нее не осталось ни сил, ни желания – к дому Понни можно добраться в аккурат к вечеру, когда все возможные визитеры уже разъедутся ни с чем. Главное – не сбиться с пути, еще одной ночевки где попало ее организм просто не вынесет. Ну и, конечно, осторожность, предельная осторожность никогда не повредит. Раздумывая, какого именно направления стоит сейчас придерживаться, Кэнди машинально потерла безымянный палец левой руки и сперва даже озадачилась отсутствием обручального кольца, но вовремя вспомнила, где и при каких обстоятельствах его лишилась. Бог с этим, – подумала неохотно – всегда можно купить новое. Вздохнула, собираясь с силами перед дорогой, и как раз в этот момент за спиной раздался незнакомый голос: - И кто же это здесь прячется, а?