Перекрёстные жизни

35 Кэнди шла довольно долго: то ли от слабости ноги не хотели торопиться, то ли грунтовая дорога через пустые поля вела слишком уж окольными путями. Прохладное осеннее солнце основательно склонилось к горизонту, когда она увидела знакомый холм, над которым опять-таки знакомо и гордо возвышался отец-дерево. В детстве казалось: его черные ветви щекочут небесный свод, а широкая крона укрывает собой полмира. Но когда вырастаешь, немного иначе начинаешь смотреть на вещи. Кэнди улыбнулась, вспоминая прошлое – и отдаленное, и то, что было совсем недавно. Ей хотелось бы, наверное, приехать сюда с Нилом и Кэт, всё показать, рассказать, познакомить с людьми, которые заменили ей семью. Интересно, согласится ли Нил на такое путешествие, если за столько лет ей так и не удалось уговорить его вернуться в Чикаго? Бедный Нил… Наверняка он за три месяца с момента ее исчезновения едва ли присел хоть на минуту. И если к этому времени он уже отчаялся найти ее живой, то поддастся на любые уговоры и выполнит все просьбы сразу. Ей известно лучше, чем кому бы то ни было: ее суровый муж и вполовину не так суров, каким хочет порой казаться. Просто… ему ведь тоже нелегко: не примирившись с прошлым, Нил предпочел порвать с ним одним махом, и ей пришлось самой разбираться с некоторыми обрубленными нитями. Например, периодически присылать с мелкими поручениями в Лейквуд Филиппа в обход его вездесущего беспокойного патрона. В общем, уговорить Нила приехать погостить в Доме Понни будет не так уж трудно. Скорее всего. Не то, что уговорить его не возвращаться на фронт, так толком и не долечившись. Как же хорошо, что те времена давно закончились, как и злость на неугомонного пациента вперемешку с новым, не вполне оформившимся чувством невосполнимой утраты, до конца понять которое Кэнди сумела лишь много позже. Она прикрыла глаза, погружаясь в воспоминания, но вдруг совершенно неожиданно чуть шепелявящий детский голосок вывел ее из состояния задумчивости: - Ой, а что это Вы тут делаете, мэм? Мягко улыбнувшись, Кэнди оглядела небольшую компанию: мальчишка и девчонка лет восьми – немногим старше Кэт, с ними – ещё одна девочка, совсем кроха, и лохматая собака. На лицах – ветреный румянец и живой интерес, с которым и сама Кэнди некогда исследовала окрестности. - Гуляю, - ответила она любопытному мальчишке, на что тот с сомнением покачал головой: - Вот уж вряд ли. Чтобы приличная дамочка оказалась одна так поздно и в таком пустынном месте? Что-то не верится. Кэнди позабавили его тон и словечки, и желание казаться важным. - Ладно уж, мистер всезнайка, - она небрежно скрестила руки на груди, - я слышала, где-то здесь находится детский приют, известный как «Дом Понни». Думаю, там не откажут в ночлеге заблудившейся дамочке, и держу пари: ты смог бы меня проводить, а? Мальчуган, явно польщенный взрослым обращением и несомненной важностью возлагаемой на него миссии, согласно кивнул: - Само собой. Пойдемте, мэм. - Мы и сами из дома Понни, - пискнула девочка, до этого державшаяся за спиной друга. Хотя скорее брата. В чертах детей сквозило нечто большее, чем случайное сходство. Когда-то в далеком детстве Кэнди очень надеялась на то, что она тоже не одинока в этом огромном мире. Было время – она подумывала, не является ли Энни, найденная вместе с нею, родной сестрой, но позже все-таки благоразумно отмела подобные предположения. Они пошли по утоптанной тропинке, а собака, вырвавшись вперед, радостно повизгивала, виляла хвостом и поддевала носом чуть влажные и холодные от изморози опавшие листья. Не так уж здесь и ощутимы прошедшие годы… Мисс Понни, полностью поседевшая и сильно утомленная, суетилась у крыльца. Сначала она заметила собаку, затем – скорее услышала детей и, не оборачиваясь, строго заметила: - Снова опоздали к обеду. И сколько раз говорить тебе, Альберт Спенсер?! - Зато сделали доброе дело, мисс Пони, - уверенно откликнулся мальчик. – Вот! Он с гордостью указал на «спасенную дамочку». Конечно же, мисс Понни не видела этого жеста, она оглянулась, готовая пожурить сорванца, но застыла на месте. Сперва ее губы беззвучно шевельнулись. Потом на глазах блеснула влага. И лишь после, справившись с эмоциями, женщина тихонько позвала: - Кэнди… - а затем чуть громче: - Кэнди! И раскрыла ей объятья. Этого хватило, чтобы отбросить вину и броситься навстречу. - Простите, мисс Понни, - пробормотала Кэнди, улавливая такой родной, с детства знакомый запах этих крепких, добрых рук. – Я так давно… так давно не была дома… *** Она уже и забыла, как это славно: сидеть всем вместе в этой комнате за этим столом у этого огня и говорить обо всем на свете. Старшие дети, которые смутно помнили Кэнди еще по прежним, довоенным визитам, забросали ее вопросами, пока младшие притихли, благоговейно взирая на взрослую и серьезную бывшую воспитанницу дома Понни. Сами же мисс Понни и сестра Рейн* помалкивали, косясь на разговорившуюся Кэнди, и та понимала, что выяснения не избежать. Впрочем, она и не надеялась на это. Откладывать было бессмысленно. Когда малышей уложили, а старшие дети нехотя разбрелись по спальням, Кэнди начала первая: - Они приезжали, да? - Да, - мисс Понни склонила седовласую голову и недовольно поджала губы. - Энни плакала, была очень расстроена, - торопливо пояснила сестра Рейн. – Говорила, что ты очень больна и что… Она осеклась, по всей видимости, ощутив неловкость, но мисс Понни перехватила инициативу: - Муж нашей Энни, этот приятный молодой джентльмен, рассказал, что с тобой приключилось в Чикаго, и предположил, что из-за травмы ты могла… В общем, что твой рассудок мог помутиться. И поэтому ты сбежала из их поместья среди ночи, спустившись по веткам вяза, после того, как несколько дней пролежала в тяжелейшем беспамятстве. - Я пришла в себя, – мрачно буркнула Кэнди. Откровенно говоря, ей не очень хотелось сейчас посвящать добрых женщин во все подробности обмана, который, точно мерзкие паучьи сети, опутал ее в доме Корнуэллов. - Знаешь, - снова вмешалась сестра Рейн, - они ведь говорили, что ты должна была прийти сюда. Сперва искали у нас, потом объехали все окрестности. Том с мистером Эндри организовали поиски, опросили всех местных фермеров. На самом деле, не всех. Кэнди поняла, насколько ей повезло встретить Сэма и Бэт, но удержала при себе свои мысли и быстро согласилась: - Всё правильно. Мне больше некуда было идти. Она знала, что женщины, вырастившие ее, не станут лезть в душу с лишними вопросами. Сейчас, когда ей почти тридцать, они даже отчитывать ее не станут. Но в попытке избежать недоговоренности Кэнди пояснила так серьезно, как только была способна: - Пришлось пересидеть в безопасном месте, пока они искали меня тут и там. Но теперь я уж точно не намерена возвращаться в дом Энни, потому что… - она мимолетно нахмурилась, но договорила, не обращая внимания на то, как сильно сжали пальцы остывшую чашку, - потому что мистер Альберт очень обидел меня. Мисс Понни и сестра Рейн в унисон охнули, и Кэнди поспешила их успокоить, повелительно взмахнув рукой: - Ничего такого! – Встала. Отошла к окну, напряженно вглядываясь в осеннюю темноту. – Просто он солгал мне. Я потеряла память, целых десять лет точно вырвали из жизни, а он ни слова не сказал, ни о чем! - Дети спят!.. – шикнула мисс Понни, когда голос Кэнди стал громче, высокий и звенящий от обиды. Пришлось взять себя в руки. - Дети, - кивнула Кэнди. – Конечно. Знаете, сейчас в Бостоне находится моя дочь, наверняка уверенная, что мамы уже нет в живых. А мистер Альберт, прекрасно обо всем зная, смотрел мне в глаза и говорил, что всё по-прежнему, понимаете? Говорил, что мне надо… Бессилие. Боль. Гнев. Гнев такой силы, какой ей никогда не приходилось испытывать прежде. Понимая, что сейчас она или раскричится, или разревётся, Кэнди снова попыталась успокоиться. Снова отвернулась к окну. Сжала и разжала кулаки. Вдохнула и выдохнула прежде, чем сесть за стол. Несколько глотков уже совсем холодного чая лишь немного притушили пламя обиды, горящее в душе. Ничего подобного Кэнди ощущать не хотела, потому предпочла перевести разговор в более безопасное русло: - Этот паренек, который привел меня… - начала она, прекрасно зная, что о своих подопечных мисс Понни может говорить часами. Действительно, та оживилась, даже неспокойные морщинки на лбу разгладились в одночасье. - Альберт! – воскликнула она и тут же оборвала себя, озираясь в сторону прикрытой двери. – Они с сестрой оказались у нас еще крошками. Отец погиб в Европе на войне, а мать, совсем молоденькая, так и не оправилась после смерти мужа. Когда ее не стало, родственники предпочли вместо того, чтобы возиться с близнецами, отправить их в приют. - Очень благородно… - поморщилась Кэнди. – И что же? Таких славных детей никто не захотел усыновить? Сестра Рейн вздохнула: - Были желающие. Но Альберт и Салли не захотели расставаться. В конце концов, у них никого нет, кроме друг друга… - А усыновить сразу двоих сирот никто не готов, - подытожила Кэнди. К сожалению, так и бывает. Разве что… Кое-какие идеи зашевелись в мозгу, и показались весьма заманчивыми. Но сходу такие вопросы не решаются. Нужно время. Нужно всё предложить, обсудить, взвесить и только потом принят решение. Да и вообще… - Мне нужно домой. – Резко вскинув подбородок, она посмотрела на своих воспитательниц. – Мне нужно поехать первым поездом до Бостона по любому маршруту. Но у меня нет денег на билет. Женщины понимающе кинули. Сестра Рейн отошла, чтобы найти нужную сумму, а мисс Понни медленно покачала головой: - Не нравится мне это… - Я верну всё до последнего цента, - заверила Кэнди, но ее названная мать лишь вздохнула: - Я вовсе не о деньгах. - Да. Я знаю. *** Лёжа в кровати, которая казалась слишком узкой и маленькой, Кэнди всё не могла уснуть. Ее тело, словно собрав в кулак все отведенные силы, потихоньку справлялось и с простудой, и с последствиями травмы. Ее тело знало, что сейчас не время и не место болеть, потому, закаленное былыми трудностями, использовало свои скрытые возможности. Ночь была в самом разгаре – холодная осенняя ночь, в которую звезды сверкают в небесах, отполированные до блеска первым легким морозцем. Именно это однажды рассказала Кэнди дочери, когда четырехлетняя Кэт спросила о ярких осенних звездах, и теперь, наблюдая через неплотно задвинутые шторы, как звезды мерцают и переливаются вдалеке, Кэнди оглушающе остро чувствовала тоску по любимым близким. Как они там без нее? Предвкушая скорую встречу, Кэнди была не в силах думать о чем-то еще, даже об отдыхе. То и дело переворачивалась она с одного бока на другой. Перебирала в памяти все дела, которые надо успеть сделать утром, все вопросы, требующие быстрого решения. Приходилось признать, что за последние годы она совсем отвыкла от того, что можно было бы назвать самостоятельной жизнью. Кэнди почти не занималась домом, пропадая в больнице, да в этом и не было нужды: прислуга убирала и готовила, Филипп решал все бытовые вопросы, Нил… любил ее. На самом деле, он много чем еще занимался: зарабатывал деньги, заводил связи, выигрывал суды, реформировал мэрию, но всё это было так неважно, когда лишь его любовь всегда оставалась для Кэнди самым главным. Его любовь и их семья, созданная ими вместе, построенная в любви и заботе вопреки всем сложностям. Поэтому, естественно, воспитанием и образованием дочери Леганы тоже всегда занимались вместе. И оттого Кэнди всё больше волновалась за мужа, прожившего без нее эти три не самых легких месяца. Она и сама не поняла, когда начала за него волноваться по-настоящему. Первую встречу на фронте уж точно нельзя было назвать волнительной, скорее уж неожиданной. Когда Нила ранили, она долго уверяла себя, что это лишь переживания медсестры за пациента, и даже в Париже, успев признать, что вполне простила Легану былые прегрешения, Кэнди предпочитала думать, что переживает за него как за старого знакомого и нового, чудесным образом обретенного друга. Когда он уезжал из американского госпиталя на фронт, она не плакала. Не смеялась, впрочем, до сих пор огорченная и обиженная на его скоропостижное решение, но в целом понимала его и в чем-то даже поддерживала. По-настоящему же бояться за него она начала немного позже… *** - Что слышно с севера? - Немцы наступают на Марне**. - Говорят, наши удерживают позиции совместно с французами. - Пусть покажут фрицам, по чём фунт изюма! Солдаты и офицеры, медицинские сестры и доктора, шоферы и механики в десятки голосов обсуждают последние события на фронте. Враги снова перешли в наступление, и хотя в их победу уже мало кто верит, сражения по-прежнему приносят сотни смертей. Кэнди делает перевязку обожженному танкисту. Вернее, в какой-то степени делает вид, что делает перевязку: на самом деле чистые бинты давно пропитаны специальным раствором, уложены на раны и закреплены, а солдат уже дремлет, одурманенный большой дозой морфия, но Кэнди всё не отходит от него. Складывает лекарства. Сворачивает грязные бинты. Поправляет простыни. Кэнди не может отойти, потому что в большой палате, некогда бывшей столовой или даже бальным залом роскошного особняка, все присутствующие говорят о передовой. Кэнди держит ухо востро, прислушиваясь к каждой фразе, запоминая каждую деталь. Она не знает, где именно сейчас артиллерийский корпус Нила Легана, но чувствует: он где-то там. В самой гуще войны. В самом сердце урагана. И зачем только она его отпустила?! Кэнди ощутила это почти сразу после его отъезда: тяжесть, похожую на ком в горле. Тогда она хотела верить, что это просто легкая грусть, зато теперь знает: это больше чем грусть, больше, чем тоска. Так болит сердце о том, кто по-настоящему дорог. Ей трудно решить, почему, когда и как Нил Леган удосужился стать таким дорогим для нее человеком. Да и есть ли смысл размышлять об этом, если всё уже произошло? Нил Леган крепко-накрепко сидит в ее сердце, и сердце обливается слезами, истекает кровью всякий раз, когда Кэнди думает о линии фронта. Она очень боится. Разумеется, война страшна сама по себе, но куда сильнее Кэнди боится тех его слов: «Я готов умереть за тебя». А если глупый Леган и вправду решит, что должен за нее умереть?! Обозами, длинными, как жаркие летние дни, в прифронтовые госпитали развозят раненых, но убитые ведь остаются на месте. Их просто хоронят – в лучшем случае. И куда ей бежать, где искать, если Нил так и не вернется с войны? Нужно ли ей это? Кэнди обжигалась слишком много и ошибалась слишком часто, и уж точно не звала новые чувства – они сами пришли. Они сдались под напором суровой прямоты и едва заметного, грубоватого обаяния человека, которого Кэнди привыкла считать если не врагом, то, по крайней мере, недоброжелателем. Как бы там ни было, теперь эти чувства – часть ее самой: это они бередят душу, они вскипают слезами в уголках глаз. - А если немцы форсируют реку? - Ну, мы, знаешь, тоже не лыком шиты! - Это точно! Американские пушки накроют фрицев доброй порцией огня! Кэнди хочется услышать более оптимистичный прогноз: например, о том, что уже завтра закончится война, и эти самые американские пушки навсегда умолкнут. А бравые артиллеристы вернутся домой. Но Кэнди знает совершенно точно, что ничего похожего не произойдет, и от этого еще хуже. Это как рана, ноющая, нарывающая, а ты в желании приблизить час выздоровления пытаешься выдавить оттуда гниющую дрянь и кусаешь губы от боли. Подхватив грязное белье и бинты, Кэнди выходит из палаты. Вернее, выбегает, хотя в суматохе госпиталя, близкого к фронту, никому нет до этого никакого дела. На улице пахнет травой и дымом. Где-то до сих пор палят орудия, но сюда долетает лишь отдаленный равномерный гул, зато по дороге на север ползут колонны танков, перемешивая своими узкими гусеницами сухую придорожную пыль. Кэнди не помнит, когда успела избавиться от грязных вещей. Кэнди обнимает себя руками, отходя подальше от пылящих металлических гигантов, начиненных людьми и боеприпасами. Впереди – почти полностью разгромленный парк: лишь несколько деревьев остались неповрежденными, но даже такая малость – скромное утешение уставшему уму, истощенному телу. Плачущему сердцу. Эх, Кэнди, Кэнди… Неодобрительно она качает головой, и вдруг откуда-то с дороги ее зовут – раз, затем второй: - Кэнди! Пыль клубится, оседает на одежде, попадает в глаза. От пыли во рту неприятный солоноватый привкус. Танки ползут в направлении Марны без остановок, но офицеру, соскакивающему в придорожную пыль, безразлично, остановится ли хоть один танк. - Кэнди! – снова зовет он. Машет одной рукой, второй придерживая огромную охапку полевых цветов. А она не в силах ни ответить, ни даже пошевелиться. И она, кажется, плачет… Может быть, от пыли в глазах. Или от яркого, ослепляющего солнца. Или от счастья. *** От счастья, конечно! Сейчас Кэнди могла бы с полной уверенностью сказать об этом. И броситься к Нилу, как тогда он бросился к ней, не разбирая дороги. По-прежнему не в состоянии уснуть, Кэнди встала, быстро оделась и привела себя в порядок. Осенние утра обманчивы: на улице темно, пока не поймешь, что уже опаздываешь. Мало ли раз она просыпала наутро после бесконечных осенних ночей, а потом злясь и бросаясь подушками в хохочущего мужа, собиралась быстрее, чем иные солдаты, и выбегала в осеннюю темноту, едва успевая на утреннюю планерку в Масс Джен? Это ведь только кажется, что темнота непроглядна, а ночь бесконечна. На часах уже половина шестого, первый поезд не позже восьми, а ведь до Чикаго еще надо добраться! Джереми, четырнадцатилетний паренек, помогающий мисс Понни по хозяйству, уже запряг телегу и поджидает Кэнди во дворе – он еще вечером согласился подвезти ее в город, и сейчас явно скучает, ибо встал ни свет ни заря. Между прочим, расписание поездов вполне могло и поменяться в последнее время. Так не лучше ли выехать как можно раньше? Она надела пальто и, стараясь не шуметь, вышла во двор. Кивнула парнишке: - Ну что, поехали? - Рановато, по-моему, - почесал затылок тот, - хотя можно, конечно, если хочете***. Кэнди подумала: ни мисс Понни, ни сестра Рейн не обидятся на нее, если она не станет будить их для прощания. В конце концов, в прощаниях нет ничего интересного, а она постарается приехать в гости как можно скорее, да еще и с семьей. - Поехали! – бодро крикнула она Джереми и, усевшись рядом с ним, совсем как в детстве, выхватила вожжи. – Эй, пошла! Довольно долгая, поездка всё же не показалась утомительной. Холодный воздух бодрил, нетерпение будоражило кровь, почти белое осеннее солнце выползало завораживающе медленно из-за горизонта, и каждый миг нового утра казался восхитительным. Жизнь казалась восхитительной – где-то в глубине души Кэнди даже немного корила себя за этот по-детски наивный оптимизм. И всё-таки обстоятельства складывались очень удачно: они приехали на чикагский вокзал намного раньше, чем ожидали, и юный Джереми, простившись, отбыл по своим делам. Кэнди не могла его винить за поспешность. Она и сама, если честно, хотела сейчас побродить здесь одна: купить свежую булочку в хлебной лавке, изучить витрины привокзальных магазинов, понаблюдать, как гаснут фонари и город оживает, стряхивая с себя остатки дремы. Но сперва надо бы купить билет до Бостона. Быстро сориентировавшись, Кэнди направилась к железнодорожным кассам. - Пресса, свежая пресса! – прокричал мальчишка-газетчик, пробегая мимо нее и занимая своё место на углу у телеграфа. – Покупайте свежую прессу! Срочно в номер! Кэнди очень надеялась, что у мистера Альберта хватит совести не делиться с журналистами историей ее побега. Отмахнувшись от этих мрачных мыслей, Кэнди снова зашагала к кассе, но мальчишеский голос продавца утренних газет догнал ее на полпути: - Сенсация, леди и джентльмены! Адвокат из Бостона арестован по обвинению в убийстве! Родственник семьи Эндри в тюрьме за убийство жены! Разом позабыв обо всех билетах и обо всех горячих булочках на свете, Кэнди буквально выхватила свежий номер "Чикаго-пост" из рук мальчишки. Искать долго не пришлось: фотография Дэниэла М. Легана красовалась прямо на передовице. * мне кажется, в нашем украинском переводе она была сестрой Лейн. Знакомая Незнакомка, что скажешь? ;) ** имеется в виду кампания 15.07-04.08.1918: наступление германских войск на реке Марна (т.н. вторая Марна). Контрударом союзных войск германские войска были отброшены на реки Эна и Вель. *** сильно надеюсь, что никто не думает, будто я не знаю, как пишется втрое лицо множественного числа глагола «хотеть». :-) Просто ну как еще передать это простонародное «if ye wanna» вместо литературного «if you want to»!?