Перекрёстные жизни

34 Теперь всё пошло в обратном порядке: ноги на ширине плеч, полутемный коридор, в разгар утра куда более шумный, и металлические двери с обеих сторон. Перед входом в камеру сержант Картрайт остановился и, прежде чем отпереть вход, тихо процедил сквозь зубы: - Если твой адвокат бросит дело, скажи, и Том что-то придумает. Конечно, донося до заключенного подобную информацию, юноша идёт на должностное преступление, и не может этого не понимать. Вместо прямого ответа Нил поинтересовался: - Кто он тебе? - Больше, чем друг, - бросил Джеймс коротко. – Лицом к стене! Ключ щелкнул в скважине, замок заскрежетал, и по щеке лизнул затхлый воздух давно не проветриваемого помещения. Одиночка. То ли Дэвид подсуетился (не зря же вытаскивал инспектора МакХью из постели посреди ночи), то ли он сам перешел из разряда подозреваемых в разряд обвиняемых окончательно и бесповоротно, но всё-таки одиночка. Темно, прохладно и сыро, видимо, и здесь северное крыло. Вверху, почти под потолком, – решетчатое окно, настолько крошечное, что не всякая кошка пролезет. Джеймс шагнул в камеру следом за ним и снял наручники: - Располагайся. – Подождал минуту и, понизив голос, добавил: - Ты вправду ее убил, а? Нил мрачно взглянул исподлобья, всем своим видом отказываясь комментировать вопрос. Сержант тоже ничего не ответил; возможно, решил, что его это не касается, или, может, также не доверяет тюремным стенам, которые давно обзавелись ушами. - Завтрак в восемь, - безразличным тоном сообщил он и вышел. И без того мрачная комната погрузилась почти во тьму: облепленная мертвой мошкарой лампа – и та не горела. Тьма… Подходящее состояние для человека, чья жизнь в одночасье погибла, чьё утро превратилось в глухую ночь.Чей рай стал адом. Нил присел на жесткую койку без намека не то что на бельё, а даже на охапку соломы, и попробовал навести порядок в голове. Если Дэвид оказался прав и их разговор действительно слушали, разложить всё в уме по полкам не помешает. Особенно в свете того, сколь ультимативно он заявил Брэдфорду о своей готовности вести защиту самостоятельно. Итак, что он имеет? Во-первых, подброшенные доказательства его причастности к смерти Кэнди. Это даёт сразу несколько идей: его подставил настоящий убийца (иначе, откуда бы взяться удостоверению Кэнди из Масс Дженерал?). Улики были подброшены уже после того, как они с Филиппом и Кэт уехали в Чикаго. По словам Дэвида, письма от любовника нашли в тайном ящике стола, а в его письменном столе только один такой ящик, и там хранились вещи, которые Нил взял с собой, уезжая, но не увидел при этом ничего подозрительного. Значит, после отъезда *. Отсюда вывод: достаточно выяснить, кто подозрительный околачивался на Парк Лейн в это время – и ответ найден. Правда, вряд ли полиция примет такой совет всерьез. А вот Филипп может многое раскопать. Только кто в таком случае позаботится о Кэтрин? Нил еще не решил, может ли доверять настолько Стиву, однако ситуация, похоже, требовала большей решимости. Во-вторых, тюрьма. Тут сразу несколько странностей, а следовательно – и вопросов. То, что его дело передали в Чикаго, - не случайно. Обычная процедура в таком случае сводится к экстрадиции **, в особых ситуациях – к привлечению государственного обвинителя из штата, открывшего дело, но почему его так безапелляционно передали под юрисдикцию Иллинойса? Чей-то заказ? Должностная халатность? Личные мотивы? Здесь, на исторической родине, куда ни глянь – всяк так и норовит припомнить Нилу Легану былые прегрешения, даже те, о ком он и не слышал никогда, например, этот вот парнишка Картрайт. В подобных юридических моментах и подтекстах, конечно, никто, кроме Дэйва Брэдфорда, не разберется, но это может занять такую пропасть времени… Подумать страшно. А времени как раз у него и нет, время работает на врага. В-третьих, собственно, враг. После того, как выяснилось, что Кэнди убили, Нил в первую очередь перебрал в памяти всех своих бывших оппонентов в зале суда, тех, чьи надежды ему не удалось оправдать, и тех, кто мог точить на него зуб. В такое неспокойное время, когда даже в относительно спокойном Бостоне иногда из озера вылавливали огнестрельные трупы, а в гостиничных номерах периодически находили отравленных клиентов, заказать убийство не так уж трудно, хотя и недёшево. Это медсестру из центральной больницы никто не вздумал бы убить. А жену успешного адвоката… Ох и много же он за три месяца такого передумал. Все наперебой пытались уверить его: банальный несчастный случай, попытка ограбления с трагическим финалом. Но Нил упорно настаивал на своем. Продолжал копать. Захлебывался от вины. И теперь, перебирая в голове все возможные и даже невозможные варианты, всё больше уверялся: ошибки нет, он был прав изначально. Но кто же это? Кто, черт возьми?! Нил так сильно ударил ребром руки о деревянную койку, что кости заныли. В груди тоже заныло, но эта боль была отнюдь не физической – так истекает кровью душа. Ох, лучше бы его тело истекало кровью. Лучше бы он гнил сейчас в земле. За стенами тюрьмы его никто не услышит, скорее всего, даже в соседних камерах не услышат – уж больно перегородки основательные, но кричать, проклиная весь мир, было бы… ну, слишком уж. Согнувшись, Нил обхватил голову руками. Ему обязательно нужно, просто необходимо выбраться отсюда. Чтобы найти настоящего убийцу и наказать его. Чтобы вырастить Кэт. Чтобы прожить жизнь порядочного, достойного, уважаемого человека, жизнь, на которую Кэнди его вдохновила, которую пообещала ему своей любовью и своим прощением. *** - Кэнди, ты цела?! - Д-да… кажется… В голове еще гудит, и звенит, и отдает острой стреляющей болью – это от громкого взрыва. В груди тоже больно – это уже от ранения, хотя раны давно затянулись, а швы перестали сочиться красноватой сукровицей. Кэнди испуганно замерла под ним, но боится не его. По крайней мере, хочется в это верить. Приподнявшись, Нил лихорадочно осматривает ее всю – с головы до ног – и его быстрые пальцы прикасаются к ней с опаской, точно боятся обнаружить синяки или кровь. Уже почти месяц город время от времени бомбит это чудо немецкой техники, прозванное испуганными французами не иначе, как «парижанкой». Сперва никто не понял, откуда и из чего ведется обстрел, хотя Нил, прикинув мощность и траекторию, всё же пришел к выводам о дальнобойной огромной пушке. Чуть позже эти данные подтвердил один раненый разведчик-англичанин. Конечно, при таких расстояниях говорить о точности и силе не приходилось, но тем ужаснее казалась мысль, что в любой момент и в любом месте на тебя с неба может обрушиться полтонны огненного металла*** Вот как сейчас. - Нил, Нил! – зовет его Кэнди, привлекая внимание, заставляя обернуться к ней. – Вообще-то мне тяжеловато. Он понимает, что это правда, но не торопится вставать. Как и она, впрочем, не торопится отпускать лацканы его кителя – потрепанного и с чужого плеча, но уж куда более приличного, чем больничная одежда. Кэнди уже немного успокоилась: не дрожит так сильно, не заикается от волнения – она всегда была не робкого десятка. Отчего же ее пальцы не хотят отпустить его? Неужели настолько испугалась? Нил отводит ее руки, перехватив запястья. Получается чуть мягче, чем можно, и чуть грубее, чем он рассчитывал. - Вставай, - почти приказывает сухо, как солдатам на своей батарее. – Пошли. На самом деле, он не уверен, что в госпитале безопаснее. Зато одно знает точно: ему нужно вернуться на фронт, чтобы найти и уничтожить эту треклятую пушку, чтобы никогда больше Кэнди не попала… Да о подобном ужасе даже думать не хочется! - Куда? – настойчиво спрашивает Кэнди, стряхивая с юбки сухую прошлогоднюю и ярко-зеленую молодую траву. – Куда ты так спешишь? Тебе нельзя торопиться! Он сейчас готов отчитать ее, как школьницу: растолковать в простых народных выражениях, что ему можно и что нельзя, поэтому предпочитает смолчать, попридержав язык. Когда инстинкт приказал ему упасть на землю и закрыть собой женщину, всё было просто, а вот теперь тело буквально сотрясает от желания. Это похоть, просто похоть – пытается он договориться со своим телом, - у него давно не было женщины, а это Кэнди, и с ней нельзя так, совсем нельзя, потому что она – любимая! Он убеждает и убеждает себя, но тело не слушает ни доводов разума, ни сантиментов сердца. Поэтому он боится: остаться наедине, находиться так близко, дышать так одинаково, настолько в такт с ее дыханием. Только откуда ей всё это знать?! В блаженном неведении Кэнди пытается приноровиться к его широким шагам и отчитывает на ходу. Говорит: он должен был подумать дважды, чем так бросаться на землю – вдруг швы разойдутся? Говорит: почти сразу стало понятно, что взрыв произошел довольно далеко. И хотя ей, в общем-то, приятна его забота, всё равно поступок был глупый, очень глупый. На западе небо полыхает ярко-красным и оранжевым: видимо, снаряд попал в какое-то здание. Тревожным набатом разносится звон колокольчиков пожарных телег. Погиб ли кто-то? Много ли раненых? Кэнди тоже следует задуматься над такими вопросами, а не повторять раз за разом рассерженно и взахлеб: - Ты не должен был этого делать, слышишь? Не должен! - Не согласен. Он останавливается неожиданно и резко – она даже не успевает притормозить, потому неловко врезается в его спину. За миг до того, как он решает развернуться. Она взволнованна: грудь вздымается часто и тревожно, и веснушки проступили на щеках ярче, чем вчера, хотя это, возможно, просто от весеннего солнца. - Почему? – озадаченно спрашивает она и, не дождавшись ни слова, отмахивается разом от всех его возможных ответов. – Ты не медик, Нил, и не понимаешь, чем необдуманные геройства могут тебе повредить. Между прочим, упади ты ну совсем уж неловко, могло открыться кровотечение. Внутреннее! А это, знаешь ли, прямая дорога в операционную, и если учесть, что мы далеко от госпиталя, и добираться туда трудно, ты мог бы… Кэнди замолкает, не отводя от него взгляда. Впрочем, не нужно продолжать, Нил понимает, куда она вела. Что ж, в свете начатого недавно разговора такой поворот для него даже чем-то выгоден – открывает перспективы. - Неужели ты не видишь?! – низким сиплым голосом интересуется он. – Я готов умереть ради тебя! Кэнди пытается отпрянуть так неожиданно, словно кто-то окатил ее ушатом ледяной воды, и Нилу приходится удержать ее на месте, схватив за худые хрупкие предплечья. - Глупости... – недоверчиво качает головой она и повторяет чуть громче: - Всё глупости! Он, может, и хотел бы, чтобы это было так: глупая шутка, мальчишеская бравада. Но для него всё очень серьезно, и очень жаль, что она не хочет этого понимать. Жаль, что не верит ему настолько. Всё еще сжимая ее руки, он наклоняется совсем чуть-чуть. Объясняет себе: он лишь хочет рассмотреть ее глаза – но губы сами тянутся к ее губам. Он прикасается невесомо, бережно, трепетно, как никогда прежде, понимая, что не имеет на этот поцелуй никакого права. Да он, собственно, даже не целует – он проводит по ее мягким теплым губам своими, твёрдыми и влажными. Чтобы навсегда запомнить ее свежесть и запах. Чтобы попросить прощения, простить и проститься. Чтобы негромко, но уверенно повторить: - Готов… умереть… за тебя… - и сообщить совсем уж тихо: - Завтра я возвращаюсь на фронт. Она стоит перед ним, и кажется: даже стала немного ниже. Прозрачные слёзы стоят в ее глазах – ох уж это ее медицинское сожаление. Впрочем, ее голос тверд: - Я не хочу, чтобы за меня умирали. – Ее голос полон решимости. - Я хочу, чтобы ради меня хотели не умирать, а жить! - Жить? – сардонически усмехается он. - Зачем мне теперь это? - Потому что… Кэнди снова умолкает, точно испугавшись собственных слов. Он отпускает ее, наконец, и шагает по аллее к выходу. До самого госпиталя они добираются молча, держатся отстраненно. И оба понимают, что завтра он уедет. И оба знают, что она больше не станет его отговаривать. *** Нил не представлял, сколько он просидел так, съежившись от боли, уткнувшись лицом в колени. Часа три, не меньше, потому что не слишком учтивый Картрайт уже успел принести завтрак, не дождаться, пока заключенный подойдет к окошку в двери и отпереть камеру с тем, чтобы оставить тарелку традиционной баланды на ветхом столе. Нил слышал, что в процессе Картрайт пробормотал что-то недовольно, но не обратил внимания; ему было наплевать на всё. В том числе и на завтрак. План защиты постепенно складывался в голове, но был слишком гипотетическим, чтобы давать существенные гарантии оправдательного приговора, когда дело дойдет до суда. Нил это понимал, поэтому думал еще усерднее: найти выход, найти выход, найти… Стоп. Нил вскинулся, словно очнулся после продолжительного, болезненного сна. Почему он сразу об этом не подумал? Почему искал каких-то эфемерных врагов там, где их нет, но не присмотрелся к обстоятельствам более очевидным? Проверить это будет, пожалуй, нетрудно, только бы Дэвид скорее пришел. Или Филипп, если его пустят. Или Том Стив – да хоть кто-то, черт их подери! Нил вскочил на ноги и зашагал по камере: взад – вперед, взад – вперед. Времени так мало… У него очень мало времени. Пока он здесь заперт наедине со своими мыслями и догадками, его семья особенно незащищенная. Все, кто ему дорог, могут пострадать, а он не в силах будет и пальцем пошевелить, чтобы помочь им, не в состоянии будет их спасти! Как не спас Кэнди. Как не защитил ее, хотя во время свадебной церемонии клялся беречь и лелеять до конца дней своих. Нет уж, он не позволит себе брюзжания на тюремных нарах! Подскочив к двери камеры, Нил изо всех сил забарабанил в нее: - Конвой! Конвой!!! Листовое железо отозвалось стоном, а ржавые петли – скрипом. - Чего тебе, Леган? – через несколько минут ругательств и стука спросил в окошко неопрятный бородатый конвоир, знакомый еще по первому дню здесь, но со свежим перегаром. Ох уж этот бандитский край – даже сотрудники пенитенциарных заведений распоясались хуже некуда. - Я требую встречи со своим адвокатом! - Ишь чего! – конвоир усмехнулся, и парами алкоголя пахнуло сильнее. – Твой адвокат, говорят, решил отказаться от дела. Сжимая кулаки, Нил едва удержался от того, чтобы послать собеседника ко всем чертям. Вместо этого он сказал как можно спокойнее: - Это неправда. За дверью безразлично хмыкнули. Звук шагов по коридору обозначил, что говорить больше не с кем. Просто прекрасно! Любопытно: мужик ляпнул первую же нелепицу, пришедшую на ум, чтобы позабавиться, глядя на заключенного, или ему приказали распространить эту информацию? Или… Дэвида вынудили уехать? Конечно, Брэдфорд не из пугливых, но Клер скоро должна рожать, а мужчины в такое время слишком уязвимы – уж ему-то об этом хорошо известно. Впрочем, даже если бы Дэвиду пришлось уехать из Чикаго, он не мог не связаться с Филиппом. Или мог? Чувствуя, что задыхается в своей клетке, Нил рванул и без того расстегнутую рубашку. Как же всё действует на нервы: эти стены, ограниченность в шагах и действиях, отсутствие тех, кому можно доверять. А уж бессилие – оно просто убивает! Он не заметил, как короткий осенний день сменился мрачными сумерками; не потому, что время пролетело незаметно, скорее, потому что лихорадочное метание мыслей больше походило на бред и отрывало от реальности. Нил честно пытался зацепиться за что-то: поймать отрывок воспоминаний, в которых найдет убежище и покой. Но сейчас единственным покоем, о котором он мог думать, оставался вечный сон в могиле, а этого он – отец – позволить себе не мог. И мысли продолжали яростно метаться дальше. Фронт. Бои. Вкус Кэнди на губах – незабываемый; почти забытый. И на губах же – солёные слёзы, когда первые пригоршни земли упали, черным порохом рассыпаясь по крышке гроба. Жар, испепеляющий его душу. Холод, сковывающий тело его дочери. Холод могилы, зовущей его. Безысходность. Полумрак. Дверь скрипнула, вырывая его из этого бреда, но сперва воспаленному сознанию показалось, что это мираж. А потом мираж откликнулся вполне живым голосом зятя: - Да ты совсем плох, как я погляжу. Голос прозвучал несколько обескуражено, даже удивленно. По всей видимости, Том Стив имел о шурине весьма смутное представление, основанное, скорее всего, на представлениях Элизы девятилетней давности. Нил решил, что не будет пока вдаваться в особенности своего сложного характера, а просто попросит помощи. В конце концов, обстоятельства таковы, что и умолять незазорно. Но что-то в подсознании ограничивало, заставляло насторожиться и, понизив голос почти до шепота, спросить: - А почему ты, собственно, здесь? - Здесь – в тюрьме? В отличие от вас, аристократов, мы, простые парни, родных в беде оставлять не привыкли. Отрадно было слышать подобное, но Нила интересовало другое. - Здесь – в камере, - с нажимом на последнем слове уточнил он. – Свидания в камере запрещены. - Очень может быть, - согласился Стив и простодушно улыбнулся. – Но меня это не слишком заботит. Вот, возьми. И протянул ему сверток, ароматно пахнущий чем-то ну очень вкусным. * этим, вероятно, я ответила на вопрос о том, может ли Филипп быть замешанным в деле фальсификации ;-) ** я не уверена, что этот термин можно использовать в случае с передачей заключенного одним штатом другому, но за неимением более глубоких знаний в этой сфере… *** Нил явно преувеличил в своих подсчетах, в снаряде «парижанки» - около 120 кг + 200 кг порохового заряда, при дальности выстрела в 130 км