Сенат и граждане Рима

Ночь брала свое. Небо темнело постепенно, словно бы полупрозрачная, призрачная тень от крыла какой-нибудь огромной птицы падала на небо, и меж перышками этого оставались просветы щелочками, так похожие на хвосты комет или след от падающей звезды. Серость поедала облака, всю сказочность и мягкость вечера, помехи на старом телевизоре. В нашем закутке не хватало света, не спасала даже солнечная улыбка Джейсона. Редкие лучи, сжалившись, снисходили до нас, но задерживались не на долго, видимо, недовольные нашими скучными, совсем невысокими разговорами о каких-то странных мелочах, которые сын Юпитера и я находили внезапно интересными. Это даже были старые фильмы, еще черно-белые, как наши лица сейчас, что редко легионерам удавалось посмотреть в городе, но на которые исправно ходили все, когортами, и о коих еще долго-долго шептались также. Мне иногда удавалось уловить блеск в глазах центуриона, и блеск этот был похож на лунный луч, внезапно вырванный из пелены бесконечных синих туч. Мы говорили о щенках взахлеб, думали о том, могут ли они быть обычными. Смеялись над шутками, что рассказывал парнишка о своих подопечных, и я с некоторым страхом косилась на него периодически, гадая, какое впечатление я произвела на него тогда, в первую нашу встречу, боясь спросить об этом напрямик. В ответ на его истории я рассказывала о родной третьей когорте. - Три месяца назад к нам попал мальчишка, десять лет. - Рыженький такой! – перебила я, давая знать, что поняла, о ком речь. - Да-да, - подтвердил римлянин. – Однажды было шумно в казарме почему-то, уже не помню, а этот бедняга разговаривает во сне. Обычно сбивчиво и тихо, не разберешь, а тут четко и громко произнес: «Сколько слонов тут ходит?» Хохоча, я съехала ниже по стене, позволяя залезть Аргентуму себе на грудь окончательно. Я смеялась и улыбалась весь этот вечер скорее не из безумного веселья, а потому, что давно не говорила ни о чем вот так, просто и часами напролет. В этом вечере что-то было от старых наших с Хиллой вечеров на берегу моря. Как с океана, ветер стелился по самой земле, холодя ее безмерно, забираясь под легкие футболку и шорты и пробирая до костей. Несильный, он не выл и не метался из угла в угол, но неизменно разгонял тепло. Я мерзла страшно, зуб на зуб не попадал, а губы на проверку бы оказались синими. Пальцы немели несколько и стенали на все лады. Я держала в голове несносную мысль о том, что плечо Джейсона грело, и самоуверенно полагала, что он не замечает эту внутреннюю ледяную дрожь. Парнишка делился, что учится потихонечку летать, а я и сказать не смела, что мы с сестрой в свое время мечтали об этом. Он говорил, что это сложно, долго держать себя в воздухе, направление держать практически невозможно. Центурион был счастлив по-мальчишески до смешного самолюбия. - Магия, - только и бормотала я. - Все дети Юпитера умеют летать, вызывать бури, - развел руками Джейсон. - Нептуна – воротить реки вспять, - предложила я. - Геркулес это тоже смог! Я ухмыльнулась. - А дочери Беллоны не могут ничего… - Почему? – искренне удивился он. – Быть сильными, хорошо драться, справедливо судить. - Тогда я исключение, - нахмурилась я. Сын Юпитера поморщился скептически, но возражать не стал. - Лары рассказывали, что когда-то, когда детей у моего отца было почти вся первая когорта, над лагерем никогда не нависали тучи. Ребята разгоняли их. - Хорошее, должно быть, время, - протянула я. - Не любишь дождь? Вопрос показался мне крайне смешным и нелепым. - Раньше было лучше. Эта мысль разъедала легкие не хуже черного дыма. Дышать не позволяла также. Я закусила губу; все во мне перевернулось, сжалось внезапно, с порывом ветра. Я понимала это отчетливо, и чем отчетливей, тем тяжелее становилось. Я виновата взглянула на Джейсона. Зря – в кромешной тьме он ничего не видел. Молчание воцарилось в первый раз за вечер. Оно балансировало на одной ноге в сложном па с теми неловкой грацией и неуемным фанатизмом неудачливой балерины. Выдохнув и почувствовав пар, горячий, на губах, я сложила пальцы в замок, обхватывая руками ноги. Собственные пальцы почудились мне тонкими, голыми. Парнишка заерзал спиной по стене, пытаясь найти удобное положение, а быть может, согреться. Я готова поклясться, центурион закрыл глаза: спать хотелось смертельно. Среди шумов улицы я различила его спокойное дыхание. Я улыбнулась чему-то, что загоралось на душе так тепло. - Джейсон? – позвала я зачем-то шепотом. - Да? – лениво откликнулся сын Юпитера. - Принести чай или кофе? - Замерзла? – сочувственно уточнил центурион. - Чуть-чуть, - поежилась я. - Пошли в тепло! Ссадив с себя золотого, он поднялся, характерным жестом смахнув пыль с ладоней. - Спокойной ночи, - проговорила я щенкам и встала с земли следом. Аргентум и Ааурум послушно проскулили что-то на прощание и, наверное, улеглись, как обычно, спиной к спине. Я не видела: едва поспевала за Джейсоном, да и темно. Мы шли мимо сонных домов, выделяющихся из общего пейзажа массивными крыльцами, особенно одинокими, на гул и радостные крики легионеров. Праздник в разгаре, усмехнулась я, машинально распирая плечи холодными ладонями. На темном небе загорались звезды, одна за другой, то часто-часто, друг на друге, то ни одной – укрылись за облаком. Веселье, слышное здесь и, казалось, на многие километры, повсюду, почему-то оставалось отстраненно-стеклянным, звенящим, льдинкой на морозе. Это завораживало, увлекало. Я играла в ассоциации всю дорогу, старательно скрывая напрашивающуюся неуместную улыбку. Вечер походил на сказку, что рассказывала мне на ночь Цирцея нежным, приглушенным голосом, как только она умела. Узкая мощена дорожка вывела нас за пределы оградительных стен с молчаливыми башнями и понесла прочь вдоль бескрайних холмистых площадей Марсового поля и лугов. Сбиться с пути невозможно: впереди, за каменной невысокой преградой Терминуса, горели, каждый на свой лад, окна кафе и магазинов Нового Рима и окошечки квартир, хозяевам которых сегодня ночью не уснуть. Даже громады-храмы смотрели на долину мягче обычного, с величественной снисходительностью. - Стой, кто идет! – противный, писклявый голос бога застал нас за много шагов до границ. - Джейсон, сын Юпитера, центурион первой когорты… - отозвался парнишка громко. - Помню-помню, - сварливо ответил страж, обращая внимание на меня. - Рейна, дочь Беллоны, третья когорта, - отчеканила я. Сощурившись, он придирчиво оглядел меня. - Почему так поздно? – как бы между делом спросил Терминус. Я-то знала, он был крайне любопытен. - Засиделись, - пожал плечами римлянин. - Вы знаете, что вдвоем засиживаться, - он нехорошо выделил последнее слово и хмыкнул многозначительно, - в казармах запрещено правилами? Его замечание разожгло во мне пожар. Мне легче было провалиться сквозь землю, чем что-либо ответить ему или оторвать глаза от собственных сандалий. - Знаем, Терминус, - тяжело проговорил Джейсон, и я расслышала в его голосе смущение. – Вы напрасно это. - Очень надеюсь, - фыркнул бог, отбирая у центуриона монетку. Я протянула ему кинжал, молча. Терминус упрятал оружия куда-то себе за спину и стал неподвижно с недовольным лицом, тем самым сообщая, что он нас больше не задерживает. Сын Юпитера первым шагнул вперед. - Куда ты идешь? – поинтересовалась я, догоняя его. Мне хотелось сказать «мы» и «мы идем», но я постеснялась. - В кофейню рядом с фонтаном, в третьем доме. - Мои звали меня в кафе с верандой, - припомнила я. - Это близко, - передернул плечами полубог. – Тебе хочешь там быть? - Не знаю. Нет, – пробормотала я, изо всех сил скрывая радость. - Тогда пошли со мной. У нас будет лучше, - объявил центурион. - У вас? – переспросила я. - Всегда тихо и уютно, одна и та же компания из года в год, - кивнул парнишка. – Из разных когорт. - Это не собрание сената? – уточнила я. - Нет, - ухмыльнулся Джейсон. И он все равно не хотел туда идти. - Как ты объяснишь им свое отсутствие? – полюбопытствовала я. - Не думаю, что это кто-то заметил. Я бы сочла это за шутку, если бы не услышала спокойную уверенность в голосе. Выходило, центурион не собирался никому рассказывать о том, что его тревожит, решил молчать. Я нахмурилась, но ничего не сказала, решив не расстраивать римлянина: его появления все ждали. Парнишка вел меня улицами навстречу свету и голосам. Пару раз нам попадались люди, незнакомые мне либо оставшиеся неузнанными в ночи. Тишина и темнота задворок города длились не дольше двух минут. Царство света, блещущего из белоснежных домов, сменило их, набросилось на меня с ярким энтузиазмом. Медленно улочки наполнялись народом, а первые этажи зданий превращались в заполненные кафе. Шум нарастал планомерно, обрывки разрозненных разговоров ульем вились, жужжа вырванными из контекста словами, сводя с ума. Фонари работали, исправно каждый, и освещенные круги перехлестывались, составляя орнамент на дороге. Я рисковала потеряться в этой суете, а потому не сводила глаз с Джейсона. Центурион поменял направление еще дважды, и мы очутились прямо на пороге третьего дома, на широкой площади у фонтана. Я растеряно покачала головой, пытаясь поспешно сообразить, какой дорогой мы шли. - Добро пожаловать, - пропел центурион. Из открытой двери были слышны голоса, лилась негромкая музыка и вытекало притягательное тепло. Поежившись, бросив последний раз взгляд на синее небо, я просочилась внутрь. Помещение было маленьким до безумия: всего семь столов и каждый рассчитан на два человека, плюс, в качестве утешения, длинный стол лицом к лицу с работницей, симпатичной женщиной средних лет, и высокими тремя стульями. Я остановилась на входе. Свободных мест я насчитала всего-то три, причем два из них за длинным столом. Пританцовывая, все еще замерзшая, я оглядывала лица собравшихся. Двое из третьей, трое из второй, один из первой когорты и остальные из четвертой-пятой. - Джейсон! Мальчики протянули ему руки для рукопожатия. - Где ты пропадал? – брюнетка в сумасшедше красивом синем платье махнула рукой. Парнишку позвали к себе трое мальчиков, теснящихся за одним столиком, и та брюнетка; он только пожимал плечами, выдавая смятение, действительно не ожидавший найти столько внимания, и, виновато взглянув на меня, прошел к своим друзьям. Я запоздало подумала, надеяться на то, что Джейсон составит компанию мне, если вокруг будут другие люди, ужасно глупо. Мелочная обида уколола меня. Почувствовав горечь во рту, я поморщилась неумело. Можно было уйти оттуда, но я посчитала это слабостью и протиснулась между стульев к длинному столу. Подпрыгнув ловко, я уместилась на высоком стуле, держа руки на груди, веруя, что это поможет согреться. - Привет! – женщина, хозяйка кафетерия, обратилась ко мне. – Что-нибудь хочешь? Я подняла глаза на аккуратные доски с меню и ценами, написанными от руки сразу в двух вариантах, на английском и в долларах и на латыни и в имперском золоте. Цены здесь были ниже значительно, чем в тех местах, в которых мы бывали с Хиллой во время нашего путешествия. В кармане ни копейки. - Спасибо, - улыбнулась я. – Я просто погреться… Работница понимающе кивнула. - Я тебя не видела здесь никогда, - проговорила она. – Недавно в лагере? Мне постыдно показалось признаться, что уже целый год, - я увильнула: - Не знала до сегодняшнего вечера о вас. - Будешь знать, - женщина осталась довольна ответом, и я перевела дух. Она остановилась подле меня, заинтересованно глядя в сторону улицы. Широкие окна квадратной формы давали хороший обзор. - Черте что, - пробормотала она и вернулась к кофеварке, напевая мотив, что как раз играл из колонок. Я ухмыльнулась и, из любопытства, пересела лицом к фонтану и залу кафе. Все та же суета и беготня на площади. Разве что… На крыльцо кафе заскочила девушка с растрепанными волосами и горящими глазами. Волнение крупными буквами было написано на ее лице, а ужас читался в беглом взгляде. Я узнала в ней Сильвию, дочь Марса. - Претора убили! – рвано произнесла она. Дыхание перехватило на вскрике.