Последнее слово

Я человек. Просто человек. Обыкновенная девушка, с двумя руками, ногами и головой. Я как все. Пустое место. Никто. Удивительно, как могут тысячи людей каждый день смиряться с такими мыслями. Каждое утро, просыпаясь, говорить себе: «Я обыкновенный. Я просто человек. Я никто». А потом вставать и отправляться куда-то по своим делам. Проживать еще один день. Такой же, как и все остальные. И тогда дни становятся сплошным потоком, серой массой, и они проходят, проходят мимо. Вчера сливается с сегодня, сегодня — с завтра, и так до бесконечности. Люди забывают, что было раньше. Перестают думать, что будет потом. Живут, выживают, только потому что не могут умереть. А ведь я тоже всегда была такой. Всю свою, пускай маленькую, но жизнь. Терялась в толпе, смешивалась с серой массой, становилась просто человеком. Частью чего-то огромного. Огромного, но мертвого. Бессмысленного. Пустого. — Я дома! — громко произнес отец, снимая шляпу и стряхивая с нее капли мелкого дождя. — Папа! — радостно воскликнула Люси, крепко обняв его плечи. Он редко бывал дома. Это был первый раз, когда они встретились с момента возвращения Люси из Нарнии. — Прекрати это, — тихо произнес мужчина. Люси отпрянула. И в ужасе вспомнила о своем папе то, что успела забыть в Нарнии. — Простите, сэр. Люси попятилась, а потом резко отвернулась и убежала в свою комнату. И тогда появилась Нарния и Аслан, и все вдруг изменилось. Мир заискрился. Я заискрилась. Я стала не такой, как все. Я наконец поняла, что значит Быть. И я Была. Я жила. Я дышала, и сердце билось у меня в груди. Я кричала и смеялась. Я плакала и любила. Любила себя. Любила братьев и сестру. Любила Аслана. Любила Нарнию. Была свободна. А потом все закончилось. Сьюзен казалось, что мы проснулись, а мне наоборот — что мы опять засыпаем. Я мучилась, потому что меня заперли в этом проклятом теле и проклятом мире. Я должна была просто все забыть и снова стать обычным человеком. Пустым местом. Никем. Но разве я могла? После того, как я наконец стала свободной? Нет, я не могла. Я бы, наверное, умерла, но я была не одна. Со мной были братья и сестра. Вот именно, что были. Их больше нет. Нет больше моих братьев и сестры, великих королей и королевы Нарнии. Есть просто Питер, Сьюзен и Эдмунд. Простые люди. Пустое место. Никто. — Почему?! Почему вы ее бьете?! — надрывалась Люси. — Она же не виновата! Она извинилась! Толстый повар на секунду оторвался от своего занятия и уставился на кричащую. Маленькая девочка тоже подняла заплаканные глаза в сторону своей заступницы. — Ты что творишь, — раздался полный холодной ярости шепот. — Хочешь, чтобы тебе тоже досталось? Люси подняла на брата полные ужаса черные глаза. — Питер! Но в Нарнии ты сам всегда заступался за слабых… Ведь так должны поступать настоящие короли? — О чем ты? Какая Нарния? Какие еще короли? Когда же ты перестанешь играть в свои дурацкие игры?! Пальцы Питера стальными тисками сжались на запястье сестры, и юноша быстро зашагал в сторону дома. Они исчезали у меня на глазах. Они умирали — этот мир душил, убивал их. Безжалостно, беспощадно, холодно. Чужими руками. Потому что этому миру не нужны такие, как мы. Ему нужны пустышки. Те, кто принесут ему в жертву свою свободу. Только так он может выжить. Только убивая других. Сначала они забрали Сьюзен. Она всегда была самой слабой из нас. Она боялась не подчиняться. И ее убили. На свидание ушла королева Нарнии, а вернулась обычная девушка. Пустое место. Никто. Потом ушел Питер. Ушел сам, по собственной воле. Он всегда хотел быть сильным. И когда ему предложили выбор — он выбрал. То, что было лучше для всех. Дольше всех держался Эдмунд. Он даже пытался бороться. Мечтал, что когда-нибудь и в этом мире будет свобода. Но он устал. Не смог. Не выдержал. И затух, прогорел, как прогорает чересчур долго горевшая свеча. И тогда от него остался только обычный человек. Пустое место. Никто. — Люси, — тихо произнесла Сьюзен, несмело толкая вперед скрипучую дверь. Девочка обернулась. На ее бледном лице четким пятном выделялись эти неестественно большие, усталые черные глаза. В этих глазах было что-то, заставляющее Сьюзен вздрагивать каждый раз, когда она их видела. Что это было? Она не знала. Знала она только одно: если кто-нибудь спросит ее, какая из себя Люси, она ответит: «Или гениальная, или безумная». — Ты опять пишешь стихи? Сьюзен взяла в руки бумагу. Это была баллада. Баллада об Аслане. Кто такой Аслан? Сьюзен казалось, что она знает ответ. Это была самая прекрасная и самая грустная баллада, какая может быть в этом мире. Разве может какой-то ребенок такую написать? Не может, конечно, не может. И как только Сьюзен так подумала, все колдовское очарование исчезло, словно его и не было. — Это песня, да? А кто такой Аслан? Черные глаза странно блеснули в таинственном полумраке комнаты. Сьюзен попятилась и поспешно скрылась за дверью. «Скорее уж безумная», — подумала она, и от этого ей почему-то стало легче. Я совсем одна. Совсем одна в этом мире. Мире, полном пустышек. Пустом мире. А Нарния… Ее словно никогда не было. Она пришла, на мгновение подарила мне свободу — и ушла. Нарния ушла, словно ее не было, а я осталась. Я осталась совсем одна в мире пустышек. Но я верю, нет, я знаю, что Нарния — это не сон. Но, возможно, и не явь. Мечта… Люди ведь могут мечтать? Мечтать, что когда-нибудь я снова увижу поляну у фонарного столба, снова оседлаю своего верного коня, снова сяду на трон в Кер-Паравале, в Нарнии, где нет никаких пустышек. Мечтать, что когда-нибудь я вновь увижу свет в этом сером мире теней. — Доктор. Скажите правду. Скажите уже наконец правду. Эдмунд вцепился пальцами в край идеально выглаженной рубашки с таким отчаянным усилием, что побелели пальцы. — Правду? Правда бывает разной. Какая именно нужна вам, молодой человек? Эдмунд с трудом сдерживал ярость. Порой на него налетало жгучее желание убить этого человека. За то, что он говорит о его сестре с таким безразличным спокойствием. Но он сдерживался. Ведь Люси нужен врач. — Вы знаете какая. — Откуда вам известно, что я знаю? Выражайтесь яснее. Тут юноша не выдержал. Он вскочил со стула и, схватив доктора за ворот халата, начал трясти его. — Хватит дурачиться! Я хочу знать, что с моей сестрой! Куда уж яснее?! — отчаянно выкрикнул Эдмунд. Силы вдруг покинули его, и юноша медленно опустился на стул, тщетно пытаясь перевести дыхание. — Это вы и сами знаете, — сухо ответил врач, задумчиво протирая очки рукавом халата. — Она умирает. — Но почему? Она ведь совсем здорова, так почему? Доктор вздохнул и взглянул на юношу так, словно только что проснулся. — Я не знаю, — наконец произнес он. Я лежу на кровати, укрытая пуховым одеялом. Но почему мне так холодно? Почему лица родителей, братьев и сестры так бледны? Ведь это не холод, это ветер, нарнийский ветер, который пахнет морем и лесом. Разве вы не помните? Разве вы не помните его запах? Я счастлива, почему же мама так странно закрывает лицо руками? Неужели она не рада, что ее дочь снова может Быть? Любить, дышать, смеяться — по-настоящему? Худощавая брюнетка, с густыми волосами, щедро разбавленными сединой, бесшумно скользнула внутрь комнаты. С кровати не доносилось ни звука. Женщина на цыпочках подошла к окну и распахнула его, глубоко вдохнув влажный морозный воздух. Свежий ветер ворвался в безжизненный сумрак комнаты, а лучи солнца заиграли на потолке и осветили бледные лица собравшихся. — Как она? — спросила темноволосая. — Дышит, — ответил кто-то. Брюнетка нежно отбросила со лба неподвижно лежащей девочки прядь светлых волос, а потом вдруг упала на колени и тихо заплакала, закрыв лицо руками. Неестественно большие черные глаза, особенно яркие на фоне болезненной бледности кожи, глядели сквозь потолок в небеса и, закрытые пеленой то ли безумия, то ли нераскрытого гения, медленно стекленели. Лихорадочная улыбка исказила безмятежное лицо Люси, ее голова дрогнула и безвольно упала с подушки. Бесконечно долгий миг длилось молчание, а потом чья-то заботливая рука опустила ее веки. Да, Аслан! Я вижу свет! Я вижу свет!..