Girl who waited

      Эмма стояла у перил, опираясь на них руками и смотря в синие волны Средиземного моря, украшенных белыми барашками пузырьков. Солёный бриз раз за разом орошал её бледное от хронического недосыпа лицо, заставляя жмуриться на ярком полуденном солнце. Тонкая рубашка и лёгкие хлопковые шорты промокли и неприятно липли к коже, хотя так было намного прохладнее.       Палуба под ногами покачивалась, и Эмма радовалась, что у неё нет морской болезни. А если бы она и была, то ей не удалось бы прожить столько времени со взбалмошными рокерами и их командой. Постоянные переезды и перелёты, качки в автобусах, долгие прогулки, громкая музыка – её постоянные спутники на протяжении восьми лет. И она никогда не жаловалось. По крайней мере, вслух.       Поначалу сложно было подстроиться под их ритм жизни, но она втянулась. Во многом благодаря Шеннону, который заступался за неё перед братом, когда тот кричал ей, что она бездарна и ничего не умеет. Он был тем, кто помогал приспособиться к жизни в турбасе, когда она стояла шокированная, увидев, что придётся спать на обычной деревянной полке, прибитой к стене автобуса, к тому же среди мужчин. Кажется, она стала для Шеннона чем-то вроде младшей сестрёнки, о которой надо заботиться и помогать. Он ставил на место Джареда, когда тот зарывался и грузил Эмму заданиями так, что она была вынуждена спать два часа в сутки, забывая об удобствах и спокойствии. Он стоял невидимой, но прочной стеной между тиранией младшего Лето и хрупкой, маленькой блондинкой, которая никак не могла приспособиться к темпу «двадцать концертов за месяц в разных странах и континентах».       Эмма едва услышала шаги за спиной. Шум моря и двигателя перебивал все звуки, а ветер свистел в ушах, развивая светлые волосы. Они бились о спину, щекоча и немного согревая. Рукава рубашки раздувались от сильных порывов, и Эмме казалось, что с её цыплячьим весом она вполне может полетать где-то под облаками и упасть в синюю пучину при очередном порыве.       - Держись крепче, унесёт, - совсем рядом раздался знакомый голос, утешающий её, когда было совсем нетерпимо и хотелось разреветься как маленькой девочке. Он окутывал её мягкостью и спокойностью. Шеннон никогда не говорил с ней тем голосом, что говорит на интервью – соблазняющим и игривым. Конечно, она ведь просто очередная помощница его брата, хоть уже и здорово продвинулась по карьерной лестнице. Он наверняка не видит в ней девушку – изящную, привлекательную и желанную. Куда ей к тем моделям с её-то вечными синяками и выпирающими костями, без любого намёка на женственные формы? Как подросток.       - Хоть искупаюсь, а то жара жуткая, - улыбнулась она, повернув к нему голову и щурясь на солнце.       - Ну не знаю насчёт искупаюсь, а вот утонуть можешь запросто. Вода ледяная, мы на глубине, - Шеннон опёрся на перила, поправив шляпу на голове, которую ветер так и норовил присвоить себе.       - Ты никогда не хотел купить треуголку? – вдруг спросила Эмма, сама не понимая своего порыва.       - Как у Мюнхгаузена? Извини, парик носить не стану, это к Джареду, - усмехнулся мужчина, глядя в синеву, туда, где море сливалось с горизонтом, создавая один сплошной синий фон.       - Нет, как у пиратов, - улыбнулась она, рассматривая его. За это время он ничуть не изменился, разве что стал более общительным. Скучал же, наверняка.       - Я слишком добр, чтобы сойти за достойного пирата, - прищурив один глаз, Шеннон посмотрел на девушку, неловко передёрнувшую плечами под его взглядом. На самом деле, она смотрела на его загорелые руки, которые он сцепил в замок и вытянул за бортик. На них блестели и переливались капельки солёной воды, а татуировка с глифами казалась ещё ярче, чем прежде.       - Не все пираты злые, некоторые стали ими по воле случая, - возразила Эмма, сглотнув. Странный разговор в странном месте с привкусом йода и соли.       - Ты пересмотрела фильмов, - хмыкнул Шеннон, отвернувшись. Эмма знала, что он не любит яркое солнце и постоянно прячется от него под солнцезащитные очки. – Не боишься получить солнечный удар?       - Да что мне будет, - беззаботно махнула головой девушка, хотя внутри разливалось приятное тепло оттого, что о ней заботятся.       Направление ветра изменилось, и теперь её волосы летели вперёд, закрывая обзор. Ей раз за разом приходилось убирать их от лица, морщась, когда они залетали в рот. Надо было их завязать. Шеннон же теперь крепко удерживал шляпу на голове, тихо ругаясь сквозь зубы.       - Если бы не этот ветер, всю жизнь прожил бы на яхте! – сварливо проговорил он, сняв всё же шляпу.       - Мы в открытом море, конечно же, ветер здесь будет намного сильнее, чем на суше, - пожала плечами Эмма, не зная, зачем это говорит, ведь Шеннон и так знает.       - Наверное, я не приспособлен к такой жизни, - снова усмехнулся он, вертя в пальцах головной убор.       - Просто не привык, - Эмма снова жмурится. Голова начинает болеть от ярких красок, перед глазами пляшут цветные мушки, но она не хочет возвращаться в трюм, где сидит вся команда и проводит конкурсы, периодически прерываясь на лёгкий перекус. Это к вечеру они выйдут на палубу и будут дружно прыгать в море, когда яхта станет на якорь.       - То ли холодно, то ли жарко. Дурацкая погода, - морщится Шеннон, осматриваясь по сторонам, но всё так же видит один и тот же пейзаж – море, голубое небо без облаков, и далеко-далеко слева виднеется тёмная полоса суши.       Эмма понимающе улыбается. Она тоже не любит такую непостоянную погоду, но приучила себя не обращать внимания. Часто ей приходилось быстро привыкать и к тропической жаре, и к снегу в марте, и к проливным дождям. Приспосабливаемость к любым условием – вот почему она всё ещё жива и работает. Пусть и от той девочки, пришедшей в дом Джареда Лето восемь лет назад, не осталось ничего, кроме необычного цвета глаз. Правда, сейчас радужка окружалась белком с прожилками алого.       У неё нет времени следить за собой. Кожа посерела, глаза запали, пухлые щёки бесследно растаяли, как и небольшие складки на животе, губы постоянно сухие и потрескавшиеся, ногти часто обломаны или обкусаны, она даже перестала красить волосы, отпустив натуральные. В её косметичке лежали лишь гигиеническая помада, питательный крем и тональная основа, которой она пользовалась крайне редко. Если же Джаред брал её на какой-то вечер, приходилось либо бежать в магазин, либо идти в салон красоты и доплачивать дополнительно за скорость.       Всегда в тени, всегда позади. Её никто не замечал, держа за обычную прислуживающую девочку. А Эшелон, дети младше её, жалели, и это было, наверное, самое обидное. Многие завидовали, но были и те, кто не понимал, как ей удаётся справляться. А она справляется. Гробит себя и своё здоровье, но справляется. И молча проглатывает всё негодование, все слухи, все колкости в свою сторону, идя дальше и выполняя свою работу так, как умеет – быстро, молча и не жалуясь.       В команде её уважали, прислушивались и почём зря не трогали. Она была старше многих, работала дольше и знала подход ко всем участникам группы. Но никто из них не представлял, как сильно ей хотелось бы высказать пару ласковых Джареду, накричать на Томо за его излишний оптимизм, врезать Шеннону за то, что заглядывается на каждую более-менее симпатичную задницу, проходящую мимо него в неприлично-короткой юбке или шортах… И как ей хотелось покоя.       Иногда ей страшно. Страшно от того, что кто-то раскусит её, кто-то поймёт, что взгляд, направленный на Шеннона, неистово бьющегося по барабанам во время шоу, а не на бушующий как штормовое море зал. Кто-то узнает, что это именно она оставляет в гримёрной Шеннона большой стакан его любимого чёрного кофе без сахара, пока он раскидывает палочки поклонникам. Что Шеннон расшифрует её заботу не как об участнике группы, а как о том, кто ей дорог. Она ведь никогда не укрывает дополнительным пледом даже постоянно мёрзнущего Джареда, никогда не приносит сэндвичи Томо, никогда не улыбается так никому из команды. Хотя и понимает, что сильно рискует, но не может остановиться.       Наверное, Шеннон считает, что она заботится о нём в благодарность за защиту. По нему вообще невозможно понять, о чём он думает. Может, он и не такой хороший актёр, как Джаред, но известность вынудила научиться скрывать свои истинные эмоции. Она знает все его маски, и может с точностью сказать, что на интервью с камерами он часто раздражён и нервный, на интервью с диктофоном осторожен и только пару раз может заговорить, вставив шутку. На концерте, даже под прицелом камер, он забывается и становится таким, каким есть. Общаясь с Эшелоном, он тоже многое скрывает – усталость, рассеянность, настоящие желания. Она замечает его грустный взгляд, обращённый к дверям, опущенные плечи, болтающиеся ноги, когда ему скучно, запрокинутую голову, покачивания из стороны в сторону. Она точно знает, что это означает. Видит, но помочь не может. Он часто хочет сбежать из митов, пойти прогуляться по улочкам города, в котором они сегодня находятся. Пройтись тихо, инкогнито, чтобы никто его не узнавал и не видел, позволить себе беззастенчиво осматривать околицы профессиональным взглядом фотографа, взять в руки фотоаппарат, хотя чаще всего у него есть лишь айфон в кармане. Он ценитель свободы, но сейчас заключён в тесные рамки, в которых он сидит, смиренно ожидая прилёта домой. Там он сможет забыться, но не окончательно – брат всегда маячит рядом, держа в узде. Но тогда все фотокамеры направлены именно на младшего, а Шеннон скрывается в тени на железном друге, мчится за город, где дышится легко и на полную грудь. Пару раз он приглашал Эмму с собой, желая её развлечь и увести из-под неусыпного контроля брата. Но она, ссылаясь на страх быстрой езды, не могла, думая о том, что ей придётся тесно прижиматься к его спине, дышать ему в спину, быть под его защитой и чувствовать себя свободной только рядом с ним.       - Тебе принести лимонад? – Шеннон выдохнул, обмахиваясь шляпой. Ветер немного успокоился, но всё равно заходил под его широкую футболку, раздувая её как парашют.       - Нет, не хочу. Если хочешь – иди, я не заскучаю, - кисло улыбнулась Эмма. Конечно же, она заскучает. Она хочет что-то выпить, но не хочет оставаться снова одна. Тогда мысли будут атаковать её так же, как фанаты Джареда в твиттере.       Она устала врать, но выхода не было – без лжи её бы не было здесь на яхте. Её бы уволили, если бы она была правдолюбом и прямолинейной. Врать приходилось и часто, скрывая боль и слёзы, злость и обиду. За это время она слышала больше желчи, чем за всю жизнь.       - Я бы хотел искупаться, но, раз уж мы идём… - Шеннон облизал губы, и Эмма про себя отругала его за такое издевательство. Но это был жест не соблазнения, а просто для того, чтобы увлажнить сухие и солёные губы. Эмма понимала, но тело взбунтовалось, бросив её в жар.       - Никак не привыкну, что яхта не плывёт, а идёт, - смущённо хихикнула девушка, отвлекаясь на поблескивающий серебром где-то в миле от них всплеск воды. – Ой, а там дельфины?       - Где? – Шеннон тут же стал ближе, чтобы смотреть с Эммой в одном направлении. Он приобнял её за талию, скорее рефлекторно, чем специально. Эмма надеялась, что он будет слишком занят разглядыванием дельфинов, чтобы заметить её красные щёки.       - Вон там, где брызги, - она вытянула руку, указывая, и тут же ощутила прохладные капли на коже.       - Как ты рассмотрела? Так далеко, - спросил Шеннон озадаченно, прижимая ко лбу ладонь, делая козырёк. Эмма промолчала. А что она сказала бы? Что искала то, за что мог зацепиться взгляд, чтобы не смотреть на него?       Она смотрела на море, искрящееся в лучах солнца. Глаза болели, но она не могла отвести взгляд, потому что знала – снова покраснеет как пятнадцатилетняя.       - Вижу! Везёт же им, целыми днями в море, не жарко, живут себе спокойно.       - Жить в страхе быть сожранным или изловленным – это спокойствие? – спросила Эмма, всё же повернувшись, чтобы проследить реакцию. Волосы тут же ударили в лицо.       - Думаю, некоторые из них хотят быть пойманными. Люди жестоки к ним, хотя дельфины всегда считались нашими спасателями. Помнишь истории о том, как они спасали утопающих? Добрые, невинные создания, такие умные и такие глупые, чтобы доверять людям, - Шеннон смотрел вдаль, и Эмме казалось, что ему было всё равно, кто стоит рядом с ним. -       Джаред когда-то говорил, что они символ любви, благородства и свободы, - Эмма нахмурилась, вспоминая. Когда-то Джей хотел снять их в клипе, и поэтому много о них читал, и, как обычно, рассуждал вслух.       - Совсем как ты.       Сказать, что Эмма удивлена? Нет. Она думала, что Шеннон сам не понимает, что говорит.       - Тебе лучше пойти к остальным, - проговорила быстро она, отходя в сторону. Шеннон убрал руку.       - Почему ты отталкиваешь меня?       Эмма успела развернуться, чтобы уйти к носу яхты, но застыла на месте.       - В каком смысле? – не оборачиваясь, внезапно севшим голосом пробормотала она.       - Ты сбегаешь от меня. Постоянно. Как только я вхожу комнату, ты тут же находишь причины уйти. Что происходит? Я тебя обидел? – Шеннон подошёл сзади, но не слишком близко.       - Это не так. Я не сбегаю. И ты меня не обижал, - сдерживаясь, чтобы не убежать и спрятаться где-то внизу, там, где гудят моторы, Эмма сжала губы.       - Тогда почему каждый раз, когда я пытаюсь поговорить с тобой, ты держишься только нейтральных тем, а когда разговор заходит о тебе – уходишь? Неужели ты так не любишь разговоры о себе? – два шага и Шеннон стоит перед ней, чуть пригнувшись, чтобы видеть её лицо.       - Всё у меня нормально, просто я не хочу, чтобы лезли в душу, - тихо бормочет она, шмыгая носом. Глаза наливаются слезами.       - Почему? Я же не чужой тебе человек!       - Я боюсь того, что ты там можешь увидеть! – вдруг срывается на крик девушка, выпрямляясь как стрела. По щекам катятся слёзы, и она не может их стереть, продолжая смотреть прямо в каре-зелёные глаза. – Понимаешь? Я не хочу…       - Что я могу там увидеть, Эмма? Что такого, чего никогда не видел? – его тёплые, шершавые ладони накрывают её плечи, и Эмме кажется, что рубашки на ней нет – она совершенно не спасает от обжигающего жара, который импульсами стреляет под кожей, доходя до сердца.       - То, что я скрываю. Не нужно туда лезть, Шеннон, - она сделала шаг влево, чтобы пройти дальше, чтобы спрятаться, убежать, скрыться и не видеть его. Тихо зализать свои раны, унять боль и успокоить бушующий ураган там, где бьётся сердце.       - Ты никуда не пойдёшь, пока не объяснишься, - его голос снижается, в нём скользит стружка металла, царапающая её подобно когтям разъярённого медведя-гризли, который порвёт тебя в клочья, раз ты преградил ему путь. Нет, Шеннон не станет её бить. Он будет давить морально. Когда нужно, он превращается ещё в худшего (или лучшего) психолога, чем его брат. Пальцы правой руки крепко смыкаются на её тонком запястье, и Эмма с облегчением понимает, что стоит только сильнее дёрнуть руку, и благодаря влажной коже она высвободится.       - Я не буду с тобой говорить. Иди к Джареду, раз не с кем поболтать, - шипит она. Не ожидая от себя такой реакции, она испуганно вздрагивает. Таким тоном можно было и обидеть, а ей очень не хотелось обижать того единственного, кто был её опорой.       - Джареда я знаю как свои пять пальцев, мне незачем с ним говорить. Так что давай, милая, выкладывай, что тебя грызёт, - Шеннон смотрел на Эмму пристальным взглядом, замечая маленькие морщинки в уголках её глаз.       - Не вынуждай меня ругаться, Шеннон. Я этого не хочу, но ты нарываешься на грубость, - она сжимает челюсти, выбирая момент, когда можно будет вывернуть руку из захвата. Слёзы на щеках быстро высыхают на ветре и солнце, и она сдерживает их. Хватит, она и так показала себя более слабой, чем должна была бы.       Шеннон качает головой. Он выглядит разочарованным, но руку Эммы не выпускает.       - Неужели ты думаешь, что я не догадался? – на один шаг ближе, и Эмма лихорадочно думает – стоит ли ей отступиться. В голове болью пульсирует его фраза.       - О чём догадался? – голос дрожит, конечно, он знает. Она его недооценила. Шеннон никогда не был слеп, он видел всех и вся, сканировал своим взглядом и тут же видел всё, что о нём думают. Симпатию он определял так же быстро, как Эмма могла найти недостатки в организации.       Дура, какая же она дура! Она думала о том, что Шеннон умеет скрывать истинные чувства, о том, что она его читает как открытую книгу, но не подумала о том, что и он видит её насквозь. Она может притвориться смертельно уставшей, чтобы её не трогали, может закрывать глаза на происходящее, но никогда, никогда Шеннон не верил ей. Когда она ссылалась на усталость после перелёта, он тащил её за руку в ближайший парк якобы за мороженым, а потом этот поход выливался в длинную прогулку. Когда за её спиной кто-то шептался о том, что она недостойна быть рядом с такими людьми, о том, что она некрасивая и прочие гадости, Шеннон всегда разворачивался и смотрел на тех людей таким тяжёлым взглядом, что они тут же затыкались и даже не пытались к нему подойти. Он клал руку на плечи Эмме и, шутя, уводил её подальше.       Она считала это заботой. А он жалел её. Жалел, как бедную девочку, как ту, кто не может за себя постоять и просто молча проходит мимо. Она была ничтожна в его глазах, и Эмма знала, что Шеннон ненавидит слабовольных людей. И всё равно он носился с ней.       - Обо всём. Только ты всегда берёшь салфетку для кофе. Только ты всегда смотришь мне в спину и просишь поднести ещё воды на концертах. Однажды я увидел, как ты накрывала меня пледом в самолёте, пока все спали. Эмма. Я знаю.       Объяснению не подлежит то, что она чувствовала. И страх, и радость, и облегчение, и испуг. Как они теперь будут работать? Теперь, когда он всё знает? Может, сразу уволится? Восемь лет насмарку.       Шеннон её пожалеет, скажет, что он не для неё, она милая и славная, и ей не место рядом с таким раздолбаем, что он впечатлён её заботой, что любит её как сестру, но не хочет делать ей больно, что…       Эмма могла много придумать оправданий, но в конце всё равно был бы вывод – забудь и успокойся. Она взрослая, сама понимает, настаивать не станет. Шеннон для неё не звезда, не богатый рокер, он для неё друг, обычный парень, со своими замашками и странностями, но он не для неё. Он – яркий как солнце, такой же непредсказуемый и переменчивый, а она всего лишь тусклая лампочка, вот-вот готовая погаснуть навеки.       Мама всегда говорила, что плохие мальчики не выбирают простушек. Шеннон хоть и не был настолько плохим, но всё же таких как Эмма он не предпочитал.       - Не молчи. Только не молчи, - тихо попросил он, его голос заглушался свистом ветра. Он прислонился лбом ко лбу Эммы, смотря на неё сверху вниз. Пальца, сжимающие запястье, расслабились, но не разомкнулись.       - Я знаю, что ты можешь сказать. И я не хочу этого слышать, Шеннон. Всё в порядке. Я не маленькая, переживу, - сказала она, сглотнув ком. Слова давались тяжело, грудную клетку сковали тугие обручи, не давая дышать. Она задыхалась. Задыхалась рядом с этим невозможным мужчиной.       - Ты маленькая и глупая, - Шеннон вдруг широко улыбнулся, вогнав Эмму в ступор. Как он может улыбаться сейчас? Она его забавляет? Мог бы и надеть маску, чтобы не делать ей ещё больнее!       В девушке кипела злость. Детская обида на то, что над ней смеются, насмехаются, называя глупой и ничего не понимающей. Она хотела бы быть маленькой девочкой, когда обидчику можно было поставить подножку, сломать игрушку, разрушить песочные фигурки, забрать сладость… Эмма ушла в свои мысли, незаметно успокоившись.       Шеннон воспользовался её замешательством и отпустил руку, переместив ладонь на её щеку, мягкую и едва заметную за худобой. Эмма не заметила, продолжая смотреть куда-то ему в грудь пустым взглядом. Это был не безразличный взгляд, он был задумчивым. Словно Эмма была где-то там с дельфинами, плескалась в синих волнах, ловя яркие лучи солнца.       Наклонившись ещё ближе, Шеннон коснулся её приоткрытых губ своими. Тонкие, чуть шершавые, солёные и пахнущие персиком. Шеннон вспомнил, что Эмма любила персиковый бальзам для губ, который всегда покупала перед отъездом.       Эмма вздрогнула, отшатнувшись назад, но Шеннон второй рукой, которой держал шляпу, удержал её за талию. Он услышал слабый возмущённый писк, но всё так же не отпустил. Было странно целовать ту, которую считал роднее подруги, считал своей сестрой и относился так же, пока не стал замечать за ней странности. Приглядывался, разгадывал, ловил её взгляды и улыбки, чувствовал её смущение, когда обнимал. И думал, когда же это началось? Вряд ли с самого её прихода, тогда бы он точно заметил, пока привыкал к ней как неотъемлемой частички их теперешней жизни. Это случилось недавно, когда он прекратил особо следить за её действиями. И гораздо раньше, чем он увидел её, заботливо укутывающего его в самолёте. Примерно тогда, когда на его столе или барабанах стал появляться кофе с неизменной салфеткой под стаканчиком.       Эмма не возражала долго, не отбивалась яростно, чтобы поверить в то, что ей неприятно. Ведь Шеннон был уверен, что его выводы верны как никогда.       Когда руки Эммы обняли его шею, Шеннон позволил себе отстраниться. И, увидев Эмму, подумал о том, выглядит ли он таким же испуганным и растрёпанным. На её щеках наконец-то появился румянец не от смущения или холода, а глаза блестели не от слёз или ветра или солнца.       - Что ты сделал? – прошептала она, одной рукой проводя по губам, ставших непривычно красными. Вторая её рука всё так же грела шею Шеннона.       - Поцеловал тебя. Сделал то, что хотел я и что хотела ты, - мужчина пожал плечами, улыбаясь лихорадочному блеску в глазах девушки.       - Ты ненормальный, - засмеялась она, всё ещё думая, что просто не проснулась и сейчас лежит в своей каюте. Но зуд на губах и приятное тепло во всём теле говорили об обратном.       - Все мы ненормальные, раз выбрали кочевую жизнь, - Шеннон склонил голову набок. – Сейчас всё в порядке?       Эмма подняла на него глаза. Золото в них блестело как отполированное.       - В полном порядке, - ответила она и привстала на пальчики, чтобы дотянуться до чуть пухлых губ, окружённых лёгкой щетиной, которая вызвала приятное раздражение на коже.       - Сама будешь объяснять Джареду, почему только у нас губы малиновые, - хмыкнул Шеннон, снова целуя его маленькую Эмму, ту, которая дарила ему свободу там, где до неё было далеко.