There's no one that cares about you

Шаги эхом раздавались по помещению, отскакивали от его стен и сводчатого потолка. Десятки глаз устремили свой тяжелый взор прямо на Блейна, идущего по узкому проходу – ему казалось, будто он направлялся прямиком в ад. Каблуки его ботинок стучали по мраморному полу. Тук-тук. Тук-тук-тук. Внутри пахло влажностью и терпкой сладостью: словно только недавно кто-то выкурил здесь кальян, сделанный на соке, а теперь в воздухе витала табачная дымка. Место, где Блейн находился, можно было описать двумя словами: темно и терпко. От этого сладкого и влажного запаха даже немного щекотало в носу, так, что хотелось засмеяться. Блейн остановился у серых каменных ступеней и взглянул наверх. Свет пробивался сквозь витражные окна во всю стену и еще несколько небольших, расположенных под потолком. Вокруг него не было ни души: солнце встало лишь несколько минут назад, и новый день еще не успел толком начаться, а люди, за неимением желаний и совершенных грехов, не успели загореться желанием посетить Храм Божий. Звук удара стеклянного дна бутылки о лакированный деревянный алтарь разнесся по церкви. Колени Блейна ударились о мраморный пол, локти он положил на алтарь, а оставшиеся у него три пачки сигарет кинул рядом с бутылкой Jack Daniels’a. - Привет, Иисус, - произнес он, чуть откашлявшись, и кинул несмелый взгляд на фигуру распятого Иисуса перед ним. – Я вижу тебя в первый раз, так что… Приятно познакомиться? – понимая то, как абсурдна ситуация, в которой он оказался - он разговаривал с ничем иным, как манекеном, ну и пусть, - Блейн сделал несколько глотков виски и, все еще сжимая в руках горлышко бутылки, продолжил. – Я знаю, что приходить к тебе и сразу о чем-то просить будет невежливо, поэтому нужно начать с чего-то отдаленного… Может, рассказать тебе историю моей жизни? Тебе будет интересно? – он вытащил сигарету из пачки и поджег ее, глубоко затягиваясь. – Тебе я не предлагаю, прости. Знаешь, когда моя жизнь стала дерьмом?

Два дня назад.

«Каждый справляется с эмоциональным срывом по-разному. Кто-то пьет, а кто-то идет в церковь. Кто-то заедает свою боль, кто-то и вовсе отказывается от еды. Кто-то режет вены. Кто-то запирается в ванной и не выходит оттуда неделями. Кто-то не появляется дома несколько дней к ряду. Кто-то просто перестает мыслить. Кто-то, наоборот, думает слишком много, и это приводит к печальным последствиям. Последствия всегда печальны, даже если мы отчаянно стараемся этого избежать. Даже если ты запрешь свой дом на замок, его все равно вскроют. Запрешь сердце – его вытащат и растопчут. Спрячешь душу в герметичный сосуд – она сгниет сама, засохнет, завянет, превратится в прах, который вскоре станет звездной пылью. А что такое звездная пыль? Это асфальтобетонная смесь – крошечные камешки, переливающиеся и светящиеся на солнце. Спрячешь душу – и ее смогут топтать миллионы человек и сминать еще столько же колес. Я не прячу душу, я выставляю ее напоказ. Я не пью, не хожу в церковь, думаю слишком много. Я больше не режу вены, но я несчастен. Порою я понимаю, что мне незачем жить». Курт писал последнюю строчку, и у него тряслись руки. Неужели все это происходит на самом деле? Неужели Богу не хватило его страданий? Зачем ему нужно было сталкивать Курта с Блейном? Показать, как все могло бы быть хорошо, чтобы затем все снова обратить в прах? Показать, насколько он ничтожен в сравнении с Богом? Показать, что пережитое им – это еще не все? «Я больше не хочу вести этот блог». Блейн вздрогнул. Ему снилось что-то поистине невероятное: Курт, улыбающийся ему, его ласковые прикосновения, слова, руки, обнимающие его, губы, шепчущие, что его любят. Что Блейн любим. Мальчик, которого никогда не любили, наконец нашел свое счастье. Блейну снился закат: пунцовое небо и галки вдалеке, прорезающие его насквозь. А еще ему снилось море. Море, которого он никогда не видел, соленая вода, пушистая пена у берега, белый прохладный песок и морской бриз, запутывающийся в волосах и одежде. И везде был Курт. Курт, Курт, Курт. Курт, которого он бросил. Курт, который был его родственной душой. Его Доминантом. Его любовью. Его всем. Курт, которого Блейн предал. Курт, от которого отказались, как от брака. Родственная душа Курта тоже оказалась браком, как печально. Два бракованных товара, которых Бог захотел свести вместе. Только он не учел, что брак обычно выкидывают, его невозможно починить. Посреди ночи Блейн проснулся на полу, обливаясь холодным потом. Себастиана все еще не было. Ветер врывался в комнату через раскрытое окно. Лампа, свисающая с потолка, шаталась, а полупустая бутылка водки и вовсе упала со стола – теперь она, как и Блейн, валялась на полу, выплескивая свое содержимое на старый потертый ковер. Он был один, совсем один в холодной комнате полной звуков и неслышных криков. Совсем один в своем собственном мире, который отвращал каждого. Блейну тоже хотелось кричать. Биться о стены комнаты, будто он птица, пытающаяся выбраться из железной клетки. Взлететь высоко-высоко в небо, чтобы разбиться о землю. Ему хотелось всего, кроме самого важного: жизни. Блейну жить-то было больше незачем, а умирать не хотелось. Хотя он и запорол уже все, что можно. - Есть здесь кто-нибудь?! – закричал он что есть мочи. Он знал, что никто не услышит: на время каникул все разъезжались, куда можно, лишь бы не оставаться в общежитии. А Блейну было некуда идти, как некуда было ему и бежать. Он снова закричал, хотя это не помогало. Боль оставалась внутри, крепко вцепившаяся в сердце, казалось, каждая клеточка его тела болела, мечтая отделиться и стать самостоятельной, покинуть этот рассадник микробов и душевных терзаний. Даже тело предавало Блейна, зная, каким ничтожным человеком он был. Он достал блок сигарет с верхней полки. Десять пачек Lucky Strike сейчас равнялись десяти пачкам счастья. Надел куртку, взял с собой носки и О. Генри, чтобы было, что почитать в автобусе. Затем Блейн запихнул все свои пожитки в рюкзак и, закинув его на плечи, покинул территорую кампуса, который он вдруг резко возненавидел. Блейн побрел к находившейся неподалеку автобусной остановке. Точно он знал одно: ему нужно в город. В городе он сможет понять, что делать дальше, ведь смена обстановки всегда идет на пользу, не правда ли? Выкурив полпачки сигарет, он подошел к остановке и только после этого вспомнил, что по ночам автобусы не ходят. Выругавшись, Блейн зажег очередную сигарету и пошел прямиком в Бозмен – городок, в сорока километрах от которого располагался его университет. Небо над горизонтом уже начинало светлеть, а на дороге не было ни единой машины. Весь мир был одинок, прямо как Блейн. Блейн и целый мир стали едины, растворяясь друг в друге. Ветер колыхал верхушки облезлых деревьев и тормошил белые холодные горы, дразнил его ботинки, засыпая их все тем же снегом. Он мог раскрыть рот, и там вскоре тоже был бы снег. Снег был везде, куда ни плюнь: на деревьях, под ногами, в небе, в воздухе, - он пытался зарыть и Блейна в том числе, но тот отчаянно сопротивлялся. Смерть не искупает наши грехи, странно, что она их не преумножает. А Блейн не мог позволить себе умереть. Ему еще нужно было искупить свою вину перед Куртом. Он еще не увидел Эверест, не извинился перед братом за то, что был мудаком по отношению к нему, не извинился перед Себастианом за то, что был для него обузой все эти годы. Смерть может подождать. Главное – дать ей отпор. Блейн пнул ногой горку снега, и она рассыпалась и растеклась по земле. Ему нужно было искупить все свои грехи. А где это можно было сделать, как не в церкви? Курт лежал на кровати, пялясь в потолок. Он ничего не чувствовал. Абсолютно ничего. Может быть, аббат был прав. Бог наказывает его. Бог наказывает Курта за то, что он не боится быть самим собой. Таким, каким его сделал Бог, который теперь наказывает его за что-то? Бог должен наказать себя за свои же ошибки, но никак не нас. А иначе религия становится сплошным парадоксом. Проблема была одна. Бога нет. И никогда не будет. Как у Курта не будет и человека, который сможет стать этим самым «Богом»: силой, которая будет удерживать его на земле, его спокойствием, его душой, его любовью. У Курта никого не было, нет и не будет. У Курта был Блейн, но все, что они имели, это провода, блоги, сообщения и виртуальные беседы. Непроизнесенные признания. Нарушенные обещания, раскрытые тайны и провода, провода, провода. Ничего более. В жизни же у них ничего не было. Значит, так больно быть не должно. Ему не больно. Его сердце лежит в банке, наполненной анестетиком. А слезы из глаз льются, не переставая, просто потому, что так надо. Это всего лишь побочный эффект у очередного побочного эффекта, который осмелел и вытащил свои сердце и душу из герметичной банки. Дурак. Рейчел открыла дверь своим ключом, боясь стучать в дверь. Она попыталась заговорить с Куртом, но тот даже не отреагировал: он просто лежал на кровати, свесив с нее одну руку, и пялился в потолок сквозь слезы. Казалось, что воздух вокруг него был наполнен скорбью. Курт сам был скорбью. Она стянула одеяло со своей кровати, взяла подушку и, решив переночевать в гостиной, направилась к двери. Курт даже не взглянул на нее, и Рейчел впопыхах покинула комнату, даже не пожелав ему спокойной ночи – хотя это было их традицией на протяжении нескольких лет. Рейчел не могла заметить то, как Курт проводил ее затравленным взглядом, как она не могла увидеть и то, как он уткнулся лицом в подушку и протяжно завыл, зная, что его вряд ли кто-то услышит. Заперевшись в ванной, Рейчел села на крышку унитаза и разблокировала свой телефон. Она набрала номер единственного человека, который мог сейчас помочь Курту. Потому что тот и правда нуждался в помощи. Блейн раскрыл дверь придорожного магазина и зашел внутрь, сразу же утопая в затхлом горячем запахе и тусклом свете, исходящим от пыльных ламп, развешанных над потолком. Он обошел несколько прилавков и, не найдя ничего, что могло бы его заинтересовать, купил лишь пачку чипсов и две мятные жвачки. Все это время двое мужчин, стоящих в самом углу, не отводили от него пристального взгляда – однако, вид Блейна говорил сам за себя: драная куртка, красные глаза и темные круги под ними, трясущиеся руки и потрескавшиеся от холода губы выдавали в нем такого же бродягу, как и они. По сути, Блейн и был бродягой: он запутался в жизни, запутался в своих чувствах, словах и действиях, а теперь бродил по заснеженным дорогам, пытаясь найти ту единственную, которая оказалась бы верной. Интересно, а смог бы он вернуть Курта? Смог бы он все исправить? Как можно вымолить прощение у самого родного тебе человека на всей Земле? Колокольчики, развешанные над дверью, зазвенели, и Блейн снова окунулся в рассветный вой зимы и холодный ветер, топча ногами скрипящий снег. Даже бездомные проводили его жалостливым взглядом. Даже их было двое. Блейн шел так еще десять часов. Чипсы давно закончились. Лесопосадки начали сменяться промышленными зданиями, дорога становилась шире, а пейзаж из чисто белого постепенно становился грязно-серым. В город Блейн попал лишь к вечеру. Ноги дико болели, мышцы отказывались работать, ныли даже его кости. Остатка стипендии Блейну не хватило бы даже на ночь в самом плешивом отеле, поэтому для него были закрыты двери даже грязных крысятников. Не желая привлекать к себе внимание копов, он надеялся, что сможет переждать эту ночь в бозменском переулке, но и тут он оказался лишним: все они оказались заняты городскими бродягами и бездомными, и для Блейна там просто не было места. В итоге, его выбор остановился на круглосуточной закусочной. Заказав два стакана кофе без молока и сахара, Блейн расположился в самом углу зала. Мысли в его голове путались, словно снежинки, гонимые сильным ветром, а пальцы не слушались, постоянно потряхивая пластиковый стаканчик, который он пытался крепко ими сжать. Организм Блейна медленно, но верно сдавал позиции. И если он вдруг сдохнет, не дойдя до общаги, никто об этом даже не узнает: у него не было с собой ни документов, ни телефона. Блейн мог надеяться и полагаться лишь на себя. В учебниках написано, что сабмиссивы нуждаются в контроле и защите. Блейн же привык всегда защищать себя сам, ведь ни разу в его жизни еще не было человека, который смог бы сделать это за него. Никто за него не заступался. Не защищал его от нападков и травли. Никто не спрашивал у Блейна, болит у него что или, может, ему что-нибудь нужно. Никто не интересовался, плохо ли ему. Конечно, у него были друзья, но обычно сам Блейн выступал в роли защитника или слушателя, но никак не иначе. Значило ли это, что Блейн был каким-то неправильным сабмиссивом? А у неправильных сабмиссивов бывают такие же неправильные доминанты? Курт за два дня ни разу не вставал с кровати. Он не ел, не пил и не разговаривал. Казалось, он замкнулся в себе, зарылся глубоко внутрь, а теперь отказывался выходить наружу и встречаться с внешним миром. Однако, увидев в дверном проеме призрака из своего прошлого, он все же издал некий звук. Курт закричал. В церкви было прохладно, но Блейн все же снял верхнюю одежду. Он не хотел, чтобы Бог увидел его драную куртку. Он вообще не хотел, чтобы Бог когда-нибудь увидел его, но у Блейна просто не было выбора. Ему ничто не могло помочь. А если Бога нет, то он – ничто. Вдруг именно «ничто» могло что-то сделать? Блейн с детства любил парадоксы, даже когда узнал, что он сам – ходячий парадокс. Он изливал душу Иисусу на протяжении трех часов. Он говорил, говорил и говорил, пока у него не начинало сохнуть горло – в таких случаях Блейн делал очередной глоток виски, закуривал сигарету и продолжал говорить дальше. Колени нещадно саднило и жгло, а кисти рук онемели оттого, что он постоянно сжимал их в кулаки. Иисус молчал, но Блейну в первые показалось, что его слушают. - Я не знаю, что мне делать. Что мне делать, Иисус? – он кинул на распитую фигуру взгляд, полный вопросов. Но на вопросы Блейна даже у Божьего сына не было ответа. – Ты подскажешь мне? Так и не получив свой ответ, он шаткой походкой направился к выходу. Виски и сигареты он решил прихватить с собой, ведь Богу с его сыном они все равно вряд ли нужны: у них в этом раю и сигарет, и кубинских сигар, и алкоголя – ну просто завались. После себя в Храме Божьем Блейн оставил кучки пепла на мраморном полу и тысячи слов, которые он держал в себе на протяжении всей своей жизни. Вдохнув морозный воздух полной грудью, он не почувствовал особой разницы. Однако, Блейн нашел ответ на свой вопрос, лишь вглядевшись вдаль: ему ни за что нельзя было возвращаться к прошлой жизни. Нужно идти вперед. На рейсовый автобус денег у него все равно не хватило бы, а вот найти попутную машину до какого-нибудь крупного города можно было вполне. Оставалось только выбрать: Нью-Йорк, Лос-Анджелес или Чикаго?