There's no one that cares about you

Мир был бы намного более прекрасным местом, если бы людям разрешили плакать. Мальчикам с детства твердят, что настоящие мужчины не плачут – скрывать свои чувства, душить в себе слезы их учат еще с детства. Вскоре и девочки лишаются своего права плакать. Рыдать нельзя терпеть. Где ты поставишь запятую? Всегда после. Всегда все случается после. Нужные слова приходят после того, как ненужные уже сказаны. Многочисленные достоинства человека мы вспоминаем лишь после его смерти. Лишь сделав выбор, мы понимаем, что он оказался ошибочным. Время может смешиваться и переплетаться, оно, подобно диффузии молекул, три месяца может превратить в один день, но правда одна – все когда-либо становится прошлым. Блейн лежал на кровати, пялясь в потолок. Потолочная плитка грязно-серого цвета трескалась и отлетала по краям, она была покрыта желтыми разводами и горчичными пятнами. Стены были покрыты «наскальными рисунками»: кетчуповыми картинами, скульптурами из старой жвачки и извивающимися змеями следов чьих-то жирных пальцев. Джон был педиком, а Трейси – шлюхой. Все, кто жили в Лидоре, были мудаками. Город был отстойным. Мотель – дерьмо. Девка, которая дает в зад, жила (живет?) по улице Бренси, в доме под номером тринадцать дробь один. Дерьмо. Хочу умереть. Пусть сдохнут все педики. Пусть сдохнут вообще все. Ненавижу. Стены в этом мотеле были и доской объявлений, и личным дневником одновременно. Наверняка, поискав чуть усердней, в уголке, где разорваны обои, можно было найти адрес чувака, который продает кокаин по самой низкой цене во всем Айдахо. Но Блейну не нужен был кокаин. Пока. Он вообще не знал, что ему было нужно, поэтому он просто лежал, курил и смотрел в потолок, пересчитывая стыки пыльных плиток мышиного цвета. Сами мыши, прячась под дощатым полом, тихо скрежетали когтями и пищали, составляя ему хоть какую-то компанию. В последнее время у Блейна жутко болели легкие и желудок – может, пока он спал, к нему внутрь забралась мышь, и теперь она пыталась выбраться наружу? Было бы прикольно. Стоя в одних лишь джинсах, спадающих с бедер (чистого нижнего белья у него больше не осталось, а идти в прачечную было лень), Блейн разорвал пакет с лапшой быстрого приготовления, кинул все в глубокую тарелку, залил все водой из-под крана и поставил всю эту бурду в микроволновку, которая, казалось, вот-вот развалится или, еще хуже, взорвется. Минута прошла: жуткий писк заполнил комнату, пугая мышей. Блейн достал тарелку, обжег подушечки пальцев уже в который раз за эту неделю, идиот, нашел в раковине вилку и расправился с лапшой, сидя прямо на кухонной столешнице. Живот заболел снова. Блейн никак не мог понять, почему: он ведь ел и пил, что этому ублюдку еще надо? В шкафу у него осталось целых пять пачек лапши и полбанки сублимированного кофе. Сейчас он находился в Лидоре – крошечном городке в Айдахо, улицы которого воняли канализацией. На следующей неделе он отправится в Орегон, потом можно смотаться в Неваду и Юту. Потом еще куда-нибудь. И еще куда-нибудь ― Блейн собирался ездить до тех пор, пока не забудет свое имя и цель своего путешествия. Зная, что бросать университет будет глупо, он взял академический отпуск. Будучи еще в Бозмене, он распечатал все необходимые документы в интернет-кафе, заполнил их и послал по почте, написав на конверте адрес университета. В банке Блейн снял все деньги, которые были у него на счету – те, которые он накопил сам и которые оставила ему бабушка еще задолго до того, как забыла свое имя, начав при этом слюнявить людей и совать им в лицо продукты своей печальной жизнедеятельности. В автобусе Блейн предпочитал спать, в месте назначения – гулять до тех пор, пока не сотрешь ноги в кровь, непосредственно в мотеле – жрать дерьмовую пищу и читать, лежа на кровати. В общем, жизнь его целиком и полностью устраивала. Зиму он провел в Вайоминге, Северной и Южной Дакоте и Миннесоте. Весну он встречал в Айдахо, а лето Блейн планировал провести где-нибудь в Техасе или Иллинойсе (если он не сдохнет к тому моменту, может, он наконец сможет посмотреть на Чикаго). Ни с кем из своих друзей Блейн не общался уже более трех месяцев. Он едва ли заговорил с кем-то за все это время, а в супермаркетах можно было обходиться и без слов, молча кивая кассиру. Блейн не знал, жива ли все еще его мать. Он не знал, вернулся ли Себастиан, встретились ли они с Хантером или они снова начали играть в кошки-мышки. Он даже немножко забыл, как выглядит Курт. Каждый день он подносил бритву, которую носил с собой в кармане, к левому запястью, соскребая с него кожу. Вид крошечных капель крови приносил ему моральное удовлетворение, а то, как кровь поглощали и впитывали белоснежные бинты, и вовсе можно было сравнить с оргазмом. Блейн медленно, но верно превращался в мазохиста, разговаривающего с самим собой. И у него все еще болели легкие. Рыдать нельзя. Он не позволял себе плакать. Он не позволял себе оплакивать свою жизнь, свое загубленное будущее и загубленное прошлое. Рыдать нельзя. Блейн тушил сигареты о свой впалый живот, и красные отметины складывались в букву «Н». Ненужный, нелюбимый, ненормальный. Нельзя рыдать. Шрамы от потушенных о кожу сигарет могут стать со временем не такими яркими, как шрамы от колотых ран или глубоких порезов, но они все равно остаются. Блейну нравилось думать о том, что он художник, который любит рисовать на своей коже. Он украшает ее своими собственными алыми татуировками и кровавыми знаками. Пройдут года, и эти багряные буквы начнут складываться в слова, а может, и в предложения. Когда-то у Блейна на запястье тоже была пара самых красивых слов на земле, но он разодрал их вместе с кожей. Сейчас он заполнит свое тело новыми. Ненужный, нелюбимый, урод. Нельзя рыдать. Сплошное “не”. Блейну удавалось совсем не думать о Курте и о том, как он поступил с ним. Какую боль Блейн причинил мужчине, который должен был стать его жизнью. Как легко от этой жизни он отказался, как он не смог вытерпеть лишь отголосков той боли, которой приходилось терпеть Курту. Каким он был слабым. Теперь – одиноким. Всю свою жизнь Блейн бежал и добился лишь одного: полной изоляции и карантинного одиночества.

Три месяца назад.

― Кэрол, ― прошептал Курт, наконец справившись с чувствами. – О Господи, Кэрол… ― всхлипнул он, обнимая себя руками и принимаясь качаться из стороны в сторону, сотрясаясь всем телом. Женщина тут же подбежала к нему, сгребая в объятия, она гладила Курта по спине, волосам, плечам, шепча что-то невнятное, но такое теплое и успокаивающее, что хотелось рыдать навзрыд, выть и молиться Богу. И все одновременно. Проглотив слезы, Курт наконец смог взглянуть Кэрол в глаза. ― Что ты делаешь тут? Почему ты здесь? – спросил он еле слышно, не замечая того, как голос его начинал крепнуть. Дальше вопросы посыпались градом: где она была все это время, почему и куда пропала, в порядке ли она и знает ли, как Курт по ней скучал? ― Со мной все хорошо, милый мой, ― сказала она успокаивающе, не выпуская его из объятий. Курту хватило лишь одного его взгляда, чтобы понять, что он услышит все ее объяснения позже. – Но что случилось с тобой? Он покачал головой. Курт не хотел больше плакать, но имя «Блейн» ассоциировалось у него только со слезами. Кэрол вытащила Курта с того света, когда тот порезал вены. Кэрол была рядом, когда он впервые увидел, что имени родственной души Курта на его запястье больше нет. Кэрол была обычной приютской медсестрой, но именно она заменила мальчику и мать, и лучшего друга. И в один прекрасный день, зайдя в ее кабинет, который всегда пах бинтами, антисептиком и зеленым чаем, Курт вдруг почувствовал запах кофе и дешевых духов. Никто не знал, почему медсестра вдруг уволилась, и почему начальство не было предупреждено заранее, но было понятно, что в приют женщина с добродушной улыбкой и ласковым взглядом, способным вылечить ребенка быстрее, чем любые таблетки, больше никогда не вернется. Туда просто не возвращаются. Курт снова остался один. ― Пачку чипсов, ― обратился Блейн к продавщице, кивнув в сторону прилавка. – Два сникерса и пять пачек Winston Classic. ― Ты обязан найти его, Курт. – Кэрол поджала губы, словно не верила самой себе. ― Что-нибудь еще? – девушка окинула Блейна презрительным взглядом. ― Он однажды уже отказался от меня, что если… ― Лезвие, ― небрежно кинул Блейн. ― Никаких «если»! – Кэрол дала Курту подзатыльник, словно тот был ее сыном. – Курт Хаммел, этот мальчик – твоя родственная душа, он признался тебе в любви, а ты сказал, что ненавидишь его! Да, он совершил ошибку, но на земле нет ни одного, кто был бы чист перед Богом! – она тряхнула его за плечи. – Как ты смеешь сидеть здесь и скулить о том, что ты несчастен? ― Пена для бритья нужна? ― Ты заставил бедного мальчика страдать из-за того, что не хотел быть Доминантом. Ты не хотел постоять за себя… И не смотри на меня так, я знаю, что происходило после вечерней молитвы, ― сказала Кэрол с сожалением в голосе и сжала руки Курта в своих ладонях. – Ты потерял его однажды, неужели ты хочешь потерять его снова? ― Нет. – Блейн вытащил из кармана несколько мятых банкнот, влажных от его пота. – Лучше дайте еще пачку сигарет и зажигалку. Через двадцать минут Курт выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью. В кармане у него было пятьсот долларов, одолженных у Рейчел, а в сердце – твердая решимость не дать Блейну уйти опять. Курту с рождения предназначалось быть Доминантом: брать на себя ответственность за жизни других людей, быть сильным, жестким и решительным. Это было его судьбой. Блейн был его судьбой. Потеряв его уже дважды, Курт знал, что сейчас у него наконец появился шанс все исправить. Бог ведь любит троицу? Блейн покинул магазин, пытаясь унять трясущиеся руки. Он и правда уже позабыл, в каком городе находился, постепенно Блейн начинал забывать свое имя, но цель его поездки глистом засела в мозгу, медленно поедая его изнутри, высасывая серое вещество и щекоча нервную систему. Блейну нужно было наказание. Ему нужно было спасение. Наказывая себя за совершенные грехи, он сможет спасти себя от совершения новых. В университете Курту сказали, что Блейна нет уже целую неделю. Никто не знал, где он был и что с ним стало. Блейн выблевал весь свой завтрак в туалете на заправке и решил отправиться в Чикаго немедленно. Его настигло предчувствие, что Чикаго будет последним городом, который он увидит.