***
Джаспер жил в доме своих дядей почти за чертой города. Они оставили его здесь до тех пор, пока он не закончит университет, а потом планировали забрать к себе в Лос, кажется, в Голливуд, и обеспечить племянника работой. Хотела бы Эвелина себе таких "дядей": дёшево, просто и без всяких моральных терзаний. Кроме Джаспера, который всю ее жизнь ходил мимо скорее серой тенью, чем злодеем, на вечеринке Эвелина заметила всего пару-тройку знакомых лиц. Остальные, видимо, были их со Скоттом друзьями из Дуарта или Хенсингтона, подумала она. Но немного позже вычурный домище заполонили все те, от чьих лиц Лейн тянуло проблеваться. Они рассматривали ее, как обезьянку на цирковом представлении, и веселились в кулак. Эвелина не лелеяла никаких надежд, когда собиралась сюда, нет... Эта вечеринка... Она показалась ей неплохим шансом дать им понять, что Эвелина не собиралась прятаться. Они, эти свиньи, эти невежественные, гадкие крысы, они просто обязаны были увидеть ее здесь. В голове эта задумка, правда, осуществлялась куда легче. Светлые стены шатались от тяжёлой музыки. Люди сновали туда-сюда с бухлом, красиво именуемым "коктейлями", в руках, танцевали, жались по углам и иногда весело прыгали в бассейн. Этот дом походил на целый город - шумный и азартный, и Эвелине от этого было спокойнее. Изредка ловить на себе косые взгляды в толпе - это почти ничего. Гораздо хуже было бы, если бы они сидели кружком и играли в какую-то тупую настольную игру, попутно вглядываясь в лица. Лейн умела казаться невозмутимой. Но только казаться. Ее бывшие одноклассники, теперешние одногруппники, дети соседей, которые вместо того, чтобы дрочить на порно, могли просто взглянуть в окно - все они знали, какая Лейн на самом деле. И она... Соглашалась с ними, пожалуй. Потому что если бы она была лучше, она давно бы уже расстреляла весь этот город к чертям собачьим. Или свалила бы отсюда. Или хотя бы не превращалась в жалкого котенка, когда брала в руки лезвие. Резала бы по венам - не по животу. Нужно признавать очевидное. Смотреть правде в глаза. Лейн не лучше их всех. Такое же дерьмо, только ещё и дочь шлюхи. Она поежилась, стоя у окна, в комнате над бессейном, и поморщилась, как от боли. Музыка, наконец, перестала крушить ее череп. Кто-то сделал основательно тише. В комнате никого больше не было; она была узкой и похожей на гостевую, с орхидеями, белыми занавесками и безукоризненным паркетом. Эвелине нравился интерьер. Будь она не такой идиоткой, может, шла бы к своим розовым мечтам и не скулила бы при этом, как избитая собачонка. Переехала бы в ЛА, со временем обустроила бы свою квартиру, занялась бы рассадой домашних цветов, никогда бы не вернулась в Лейквуд. Носила бы одни чёртовы юбки! И каблуки. Красную помаду... Боже, кажется, она действительно рассуждала, как шлюха. Не зря ей все это так сильно нравилось. Из горла вырвался нервный смешок. Она ничего не выпила, не покурила, снова приперлась в закрытой одежде, которую так ненавидела. И чего ради она здесь? Неужели что-то изменилось? Да нет, конечно. Им всем было откровенно насрать на нее, если возможности поржать не находилось. И с чего она вообще согласилась на это? Дура. Тупая, пустоголовая, ненормальная идиотка. Сейчас бы обратно под свое одеяло... И не высовываться никогда больше. Лейн была уже почти у порога комнаты, когда Скотт, явно не потерявший времени даром, как Эвелина, объявился там же. От него несло перегаром и травой, и Эвелина невольно отшатнулась. Сердце тревожно ёкнуло, когда он вдруг обнял ее - молча и внезапно, как дождь иногда весной. Но дождь означал красивый, быстрый, свежий, красный сад, а что означал Скотт со своими клешнями на ее талии? Вряд ли в этом балахоне можно было найти ее талию, но... Он, видимо, справился. Спустя секунд тридцать бесплодных объятий Лейн зашевелилась. - Это, наверное, очень мило, но мне уже пора, - сказала она, и Скотт сжал ее крепче. - Скотт. Отпусти. Слышишь меня? Скотт! Внезапно он отстранился от нее, но его руки легли по обе стороны ее шеи. По телу табуном пробежались колючие, тревожные, как сирена, мурашки. Лейн задержала дыхание. - Должен сказать, Эвелина, - туманно пробубнил он. - У твоей мамаши классные дойки. Эвелина почувствовала, как по ней - с самой макушки и до стоп - потекли густые и зловонные помои. Она заскрипела зубами и оттолкнула его. - Пошел ты нахрен. Ей стоило промолчать. А может, не отталкивать. Возможно, ей вообще не надо было приходить. Раз, два, три Открой глаза и посмотри, Как они все смеются Лейн тут не место, и никаких друзей у нее нет. Она решительно шагнула в сторону двери, но ее остановила резкая боль в руке - Скотт схватил ее с таким пылом, словно планировал оставить воспоминание о себе, а после - жгучая, как молотый чили, в щеке. Волею судьбы Лейн рухнула на кровать. Скотт навалился сверху, сжимая ей руки; его габариты сделали ее пленницей, куклой Барби, которой девочки выуручивали руки и ноги, но что делали с ней мальчики - об этом почему-то молчали. В этот вечер Эвелина поняла, почему. Рейтинг печальный, не детский, не взрослый; он, скорее, для тех, кому терять уже нечего. Они - те самые - носят в кармане лезвие, а в рюкзаке - пузырек со снотворным. Они живут и не хотят жить. Эвелина Лейн вполне подходила под это определение. Когда его колени упёрлись ей в икры, а руки свело за спиной от резкой боли в плече, она больше не брыкалась. Слезы текли по лицу, убавляя резкость пространства. Лейн хаотично металась из одного угла сознания - в другой, и пыталась дышать сквозь громкие всхлипы, крики о помощи, которые, конечно, никто не желал слышать. Они всего лишь отражались от пыльного матраса под её щекой и залетали обратно в горло. - Будешь знать, как посылать меня нахрен, ясно, сука? - злобно зарычал пьяный голос ей на ухо; ее голова под давлением вжалась в матрас сильнее, и Эвелине показалось, что она сейчас утонет. Воздух в лёгких почти иссяк. Но ей было ясно. - Я, вообще-то, хороший парень, но такого не терплю, - сказал он, стягивая джинсы с ее бедер. Это оказалось несложно - только ремень расстегнуть... Они были ей велики. - Да и ты же не против, да? - Пусти... Меня... - кое-как вытолкнула Лейн. Перед глазами плыло, а сердце стучало, стучало, оно стучало так громко, что виски́ должны были вот-вот лопнуть. - Да ладно, одним больше, одним меньше, какая, нахер, разница, - голос Скотта звучал, словно из-под воды. - Или у тебя особые критерии, а? У твоей мамки их нет, - он отодвинул нижнее белье Эвелины в сторону и усилием развел ее ноги; она не сопротивлялась, но почти не чувствовала их. ...Как расчищают мглу, Чтоб затащить тебя Вглубь Второй крик вырвался из нее, как могильное воронье, внезапно и громко, когда Лейн почувствовала его член на своих половых губах. Он прозвучал как отчаянный хрип. Она пыталась пошевелиться, в панике то раскрывая, то закрывая рот, но ни черта у нее не вышло... Как и всегда. Закономерность есть закономерность. Перед глазами пронесся шестой класс и школьный туалет, привкус дерьма во рту. А потом ее влагалище будто бы медленно разорвали по шву. Она рыдала и что-то мычала в матрас. Скотт, чье имя она забыла, как только оказалась вне Лейквуда, с трудом впихнулся в нее и со стонами начал ерзать взад и вперёд, как по сухой трубе. Лейн думала, что он разорвет ее всю, что внутри уже все трескалось, как фарфор; даже полагала, что в ней, скорее, нож, чем какой-то грёбаный член. Через пару толчков между ног стало влажно, и поэтому двигался он быстрее. Больнее. Внутри начало жечь так, словно ее имели паяльником. По бёдрам потекло что-то, и Лейн поняла, что кровь. - Мне больно, - прорыдала она. Перед глазами плясали темные пятна. - Твою мать, - брезгливо проскрипел он и замедлился. - Хрень какая-то, б... Да какая разница! Заткнись! Всем насрать, ясно? Ясно. Она утонула в темноте.***
Лейн очнулась в абсолютной тишине. Мягкий рассветный свет рассеивался по светлым стенам и паркету, нежно ложился на ее ноги. Она снова их чувствовала. Кроме вакуума, засосавшего в себя все ее мысли, единственное, что Эвелина заметила - это боль между ног; давящая, саднящая и чуть-чуть пульсирующая, она была не такой уж и важной. Образ Скотта почти покинул память. Боль казалась ей ирреальной здесь, в комнате, огражденной от других, такой безмятежной, что здесь, наверное, здорово было бы просыпаться, распахивать шторы... Поливать розовые орхидеи. Лейн поднялась, как в тумане, и немигающим взглядом нашла свое нижнее белье. Джинсы не попали в ее поле зрения. Не страшно. Ее толстовка была достаточно длинной, чтобы прикрыть зад, и недостаточно для того, чтобы скрыть размазанную кровь на внутренней стороне бедра. Кровь уже немного подсохла. Лейн заправила прядь волос за ухо и, неспешно шагая по вате, спустилась вниз босиком. Дом был гораздо красивее, чем вчера. Он был пустым. Сияющий модерном и шиком, он излучал бодрость, а вот Джаспер - его хозяин, выглядел не очень после вчера. Он старательно натирал бокалы, трезвый либо уже протрезвевший, и застыл, когда увидел Лейн, с полотенцем внутри бокала. Она впервые смотрела на человека так открыто: ее красивое, измученное лицо не выражало ни горя, ни ненависти... Нет, ничего. В груди зияла пугающая пустота, темнота и обрыв, парализующий тех, кто боялся расстаться с жизнью. У Лейн он отражался в зрачках. Джаспер опустил взгляд и протянул ей бутылку воды. - Прости, - тихо сказал он. - Я не знал... Честно. - Ничего, - серо ответила Эвелина. Она выпустила стеклянную бутылку из рук, и зелёное стекло фейерверком разлетелось по сторонам. Домой она возвращалась, сжимая в ладони его осколок. Босые ноги то и дело натыкались на мелкие камешки, она иногда спотыкалась и иногда встречала людей; Лейн чувствовала, что они смотрели на нее, и слышала, как они о чем-то трепались между собой. Дорога, ведущая к ее маленькому голубому дому, была центральной, засыпанной песком и вытоптанной за столько лет до изнеможения. Слева и справа стояли деревянные дома, и в них жили люди, которых Лейн, будь ее воля, сожгла бы на костре. Сейчас, пожалуй, о них не думалось. Ее взгляд сосредоточенно скользил по горизонту - ровному, как на картине, но пушистому от количества кукурузных полей. Солнце медленно освещало мир, как большое колесо удачи, и покрывало испариной ее лоб. "Красиво, - апатично думала Эвелина. - Жарко и липко". Когда она преодолела четыре несчастных ступеньки на свое крыльцо, в нижнем белье снова стало влажно. Это было немного похоже на месячные без тампона, только болела не поясница и не живот, а там, внутри; ее влагалище, возможно, теперь было похоже на месиво, как из фильмов ужасов. Может, сняться в каком-нибудь, пока не зажило. Эвелина без выражения зашла в маленькую прихожую, резко переходящую в мамин рабочий кабинет: неаккуратно выкрашенные белым стены, болтающиеся деревяшки на потолке и узкая скрипящая раскладушка в углу. Пол был весь в высохших белесых отметинах, и сегодня Эвелина наступала на это, как будто делала так всю жизнь. - Эвелина, - недовольный, прокуренный голос матери вынудил ее обернуться. Мать засунула в рот сигарету и бросила на Эвелину презрительный взгляд. - Потаскали тебя, что ли? - Да, - на автомате ответила она. - Сама виновата, - рявкнула мать. - Какого хрена шляешься по ночам? А штаны? Где штаны? Ходишь без штанов, значит, а потом с недовольной рожей ходишь? Раз уж раздвигаешь ноги, то хоть с пользой это делай, твоя вагина - не моя, стоит явно побольше. И вообще, - вдруг она хлестнула ее по лицу, - только попробуй залететь. На улице жить будешь, сука ты такая, посмотри на нее... Эвелина поднялась в свою комнату на чердак. Там пахло розами и немного пылью. Пол был чистым настолько, насколько может быть таким, когда его стабильно драют два раза в день. Хотя после ее ног, измазанных, как у африканских племен, его нужно будет вымыть три раза... Или четыре. А может, не нужно совсем? Она медленно села на свою кровать, заправленную красным покрывалом. Одну руку зажала между ног; светлые трусы частично окрасились кровью. Другая рука сжимала крупный осколок зелёного стекла, и лучи солнца из окна пускали им зайчиков в потухшие глаза Лейн. Эвелина смотрела на него и смотрела, и чем больше времени она это делала, тем отчётливее понимала, что страх больше не стоял над ее головой. Понимала, что полоснуть по запястьям ей ничего не будет стоить, что она даже ничего не потеряет, кроме жизни, которую всегда хотела потерять. Она всегда знала, что ничего не изменится. Страх не двигал ею - он сковывал, и Эвелина покорно топталась на одном месте, в одном городе, в доме с... В доме с тупой свиньёй. Черт возьми. Оковы так ощутимо рухнули с ее рук, что Лейн выпустила из них стекло. Оно музыкально звякнуло где-то рядом с кроватью. Они - эти чёртовы руки - как-то сами потянулись к ноутбуку, отыскали страницу университета и напечатали вежливый запрос о переводе на третий курс Уилширского, ЛА, штат Калифорния. Да, пожалуй. Если уж терять, то терять по-настоящему мерзкие вещи. Например, Лейквуд. Например, мать. Жизнь - это как-то слишком просто. И когда после заката, золотого, как яркие атласные ленты, ее серые, как чертова сталь, глаза, последний раз видели этот дерьмовый город, Лейн впервые ощутила, что хоть что-то она таки сделала. Она сама это сделала. Не страх, не тупая свинья, по ошибке оказавшаяся ее матерью, не эмоции... Просто она сама. Лос-Анджелес двадцать два года внушал Эвелине священный трепет. Он казался ей несбыточной мечтой. Сегодня он стал покоренной вершиной. В груди у нее бился лёд. Раз, два, три