Полароиды

Она, вообще-то, не из тех тупых и отчаянных романтиков, которые встречают солнце на крыше, не успеет оно ещё и взойти как следует. Такое помешательство на рассветах и закатах - это разве нормально? Что там психиатры по этому поводу говорят? Видимо, ничего, раз столько идиотов притащилось на единственный на два убогеньких городка холм, чтобы на этот самый рассвет поглядеть. Это же не гора даже - так, суррогат... Лейн избегала оглядываться по сторонам, чтобы не видеть знакомые лица хотя бы тут, раз уж она приперлась сюда, как дура. Она сидела на приличном расстоянии от какой-то мыльной парочки, в двух шагах - от местного бомжа и где-то в пяти - от тихой компании незнакомых девушек. Они о чем-то мельком переговаривались и наблюдали за небом, как за восьмым чудом света. На них ей особенно не хотелось смотреть. Что она забыла на этом хреновом островке невоспетых идиотов? Пожалуй, ничего. На Лейн были широкие джинсы и бесформенная толстовка какого-то очередного маминого мужика. Ее руки замёрзли, и она усиленно дышала в ладони, пытаясь согреть их. Заднице тоже было холодно. Роса ещё даже не испарилась, такое раннее утро ее встретило, а очки запотели от витающей в воздухе влажности. Дурочка. Что она тут делает. Эвелина сорвала тугой тонкий стебель и принялась вертеть его между пальцев. Картинка перед глазами плыла - для очков-то не лучшее время. Но небо над головой пастелью ложилось на мир, и для других это время определенно означало что-то прекрасное. Что-то новое. Что-то... Светлое? Лейн часто задавалась вопросом, ждёт ли это самое "светлое" ее. Или, может, оно ждёт только избранных? Привелигированных? Богатых? Родившихся под нужной звездой? Тогда бы это означало, что весь мир - это один сплошной грёбаный Лейквуд. Лейн не привыкла, что у нее под рукой нет любимого светящегося экрана, чтобы втупиться туда и забыться. Там было заманчиво легко прятаться. И не то чтобы она не понимала, что прятаться - это плохо. В книгах и фильмах один человек если и выступит против всех, рискнет, почувствует себя большим, чем его представляет общество, непременно оказывается победителем. Мол, да я лучше, чем вы все, сучки, разве непонятно. Она понимала, что они все созданы для мотивации и, возможно, так на самом деле бывает, но Лейн не входила в число победителей. Она заканчивала уже третий курс единственного в Лейквуде университета, и все ее крохотные мечты о жизни в городе, где она - просто одна из толпы, таяли, как призрачный розовый домик. Они все ещё не растаяли до конца, как те, что о понимании и принятии, о справедливости, которой нет, но все же она почти перестала об этом думать. Лейн перехватывало дыхание, горло сжималось, как будто кто-то другой его сжимает. Например, страх. Вот кто был ее бессменным гостем каждое утро, день, да и ночь тоже. Последние пару месяцев она все ворочалась во сне, ощущая, что на самом деле не спит, а потом открывала глаза в холодном поту. Перед глазами мелькали картинки о новой жизни, и она была совсем не хорошей. Мегаполис после позорной глубинки - это как пытаться засунуть двойной хот-дог в замочную скважину. Ничего из этого не получится. Хот-дог развалится, скважина забьется; что, если Лейн все-таки поедет, а потом ей придется вернуться? Нет, немыслимо. Что она скажет... Всем им? Кто вообще станет ее слушать? Только Насташ, может, если не обидится, что Лейн вдруг растворилась во времени, да и то вряд ли. Может, ещё Скотт, хотя Лейн все ещё не была уверена, что он искренен. Она ведь сама далеко не искренняя: иначе просто двинулась бы мозгами. Или она уже ими двинулась, просто не понимает. Лос-Анджелес притягивал ее. Ей казалось, он может изменить ее жизнь, столкнуть с людьми, которые бы не ненавидели ее только за то, чья она дочь, подарить возможность стать кем-то, а другим, тем, которых она ещё не знала, - разглядеть ее саму, а не ее родословную. Вырваться из этого круга придурков и никогда больше не видеть их мерзких лиц. Не плакать. Не позволять издеваться над собой. Прекрасная перспектива, да ведь? Конечно... Пока не учтены все "но". Кому она нужна там все ещё без образования? Где она будет жить? Как найдет общий язык с людьми, которых никогда раньше не знала? Где брать деньги? В Лос-Анджелесе Лейн никогда не была, но точно знала, что суммы там заоблачные, совсем не такие, как в Лейквуде. Она боялась накосячить. Боялась вернуться. Боялась неизвестности. Может ли быть ещё хуже, чем уже есть? Всегда. В шестом классе она плакала в туалете потому, что все смеялись над ее сочинением, а потом... Лейн поморщилась. Ее тело покрылось не мурашками - трещинами. Ей было стыдно за то, что они едва не утопили ее в унитазе. Стыдно за то, что она не сломала им всем носы. Стыдно, что не сделала этого до сих пор. При одной мысли об этом Эвелина будто снова оказывалась в унитазе. Во рту серебрился тошнотворный вкус мочи, дерьма и менструальной крови, а потом и собственной блевотины. Мыльная парочка начала целоваться. Лейн вспомнила, что думала о смерти чаще, чем тупое лезвие ложилось ей на живот. Смерти она боялась. Тупая трусливая идиотка. Она представляла, что сидит в душевой, а по запястьям течет ее жизнь. Представляла, как веревка, которой Эвелина заботливо подвязывает кусты роз на заднем дворе, обвивается вокруг ее шеи. Представляла агонию. Боль. Представляла, как страх вытекает из нее вместе с кровью, а потом она поднимается и убивает весь хренов Лейквуд к чертям. Эти хлипкие цветные домики... Церковь. Школа. Университет. Эти люди. Эвелина хотела бы остаться в этом мире без них. - Эй, мисс, хотите пива? - прогундосил какой-то избитый жизнью мужик и, не в силах встать, рухнул обратно на траву. Да уж, его-то жизнь помотала куда больше, чем ее. Эвелину это радовало. Она проигнорировала предложение. Она сняла очки и протёрла их краем кофты. Почему-то в очередной раз подумалось о матери, которая всегда лежит на первом этаже их дома, в юбке и без белья. Это ж кому, например, в ЛА, скажи - не поверят. Вряд ли хоть один человек в здравом уме представлял, что такое "перечеркнуть мир своей дочери вагиной", не имея в виду насилие. В мегаполисах всем наверняка наплевать. Лейн тоже хотела бы, чтобы всем было на нее наплевать. Чтобы никто не замечал ее. Чтобы не ловить насмешливые взгляды одногруппников. Не кутаться в закрытые вещи, стесняясь оголить даже одно несчастное плечо. Смешно до слез или грустно до нервного смеха: в тридцатиградусную жару Лейн напяливала джинсы, длинную кофту и кеды, а волосы распускала, чтобы прикрыть лицо. Она много читала, и точно знала, что находится сейчас где-то на пути клинической депрессии. Но самое страшное не это. Самое страшное, что ее это не пугало. Ее это обнадеживало. Ведь от нее вроде притупляются чувства. Исчезает, как призрак, страх. И тогда жизнь, вытекающая из вен, перестает быть просто желанием. Мечты иногда ведь сбываются.