Счастье
4 декабря 2014 г. в 19:24
Несмотря на то, что холодные пронзительные ветры были ненавистны ей, Элисиф предпочла огромной буйной толпе тихое бесконечное одиночество, хотя и являлась одной из причин всеобщего праздника. Она горько усмехнулась, подумав о том, что кто-либо может считать всё это праздником. Наказание. Укор. Несчастное стечение обстоятельств. Превратности судьбы. Называйте как хотите, но никак не радостным событием. Элисиф закрыла глаза, но в плотном тумане печальных мыслей было одно короткое воспоминание, после которого обида и отчаянье из-за вопиющей несправедливости вызывали очередной поток душевной боли.
– Перед ликом Девяти, готовы ли вы поклясться в вечной любви и верности?
Голос священника. Размеренный, в меру тихий и уверенный тон, не режущий слух. Элисиф еле заметно надкусила нижнюю губу, чтобы в порыве отчаяния не сорваться, не выкинуть что-нибудь, словно маленькая девочка, обиженная родительским наказанием.
– Да. Сейчас и навсегда, - сказал Ульфрик с таким выражением, будто покупал себе новую мебель во дворец.
Элисиф поняла глаза на священника, обращавшегося к ней с аналогичным вопросом. «Пожалуйста, не надо», - пронеслось у нее в голове. Взглядом будто молила о пощаде своего новоиспеченного палача.
Прошло буквально несколько мгновений после того, как судьбоносный вопрос был задан. Элисиф слегка приоткрыла рот, готовая сказать что угодно, лишь бы закончить всё это издевательство, но не могла. Глубоко вздохнув, она тем же взглядом загнанной в угол дичи посмотрела на Ульфрика. Тот лишь терпеливо ждал ее ответа; по его расслабленной позе, безразличному взгляду и достаточно равнодушному отношению ко всему происходящему можно было сделать вывод, что он в действительности покупал себе новую мебель.
– Да. Сейчас и навсегда.
Элисиф вернулась из своих мыслей в реальность, вспомнив, что обещала отлучиться всего на несколько минут, чтобы не смущать своим отсутствием многочисленных гостей и новоиспеченного мужа. Полупрозрачная шаль, некогда умело скрывавшая лицо, уже не справлялась со своим прямым предназначением. После нескончаемого потока слёз нос и глаза стали красными, что было достаточно трудно не заметить даже под шалью. Но разве постоять на ветру – спасение от последующей боли и отчаянья? Нет, конечно. Однако это недолгое отлучение – возможность побыть хотя бы чуточку в одиночестве, без всех этих омерзительных людей, лицемерных слов, радостей, всеобщего праздника.
Отведенное время, естественно, уже давным-давно истекло. Довакин ступила на широкий балкон, на котором рядом с настежь открытым окном стояла Элисиф.
– Лучше бы я неделю назад умерла, – прошептала Элисиф, считая, что никого рядом нет.
Довакин придерживалась абсолютно такого же мнения. Именно она не смогла справиться с истеричным порывом и заплатила денег шайке разбойников, чтобы те подкараулили прогулочный экипаж Элисиф. А они… эта кучка хвалёных идиотов, смогли завалить лишь двух охранников из всего состава. Куда уж умнее – устроить засаду на открытой, хорошо просматриваемой местности, но не суметь попасть стрелой в это чёртово сидящее тело с небольшого расстояния, а после еще и полностью опозориться, выбежав всей толпой на кучу до зубов вооруженных охранников. Кучка полоумных дилетантов, бесполезный хлам и тупой человеческий мусор. Довакин бесшумно глубоко вздохнула, пытаясь не доводить себя еще больше.
«Благо, хотя бы подохли быстро… Меня с потрохами не сдали».
Почему так мерзко и подло, чужими руками, да еще и столь грязным способом? Довакин и сама не знала. Она разрывалась между желанием убить её и, как бы странно ни звучало, невозможностью это сделать собственноручно. «Бесценная моя, неужели ты не знаешь, какое наказание последует в Виндхельме за убийство?» – однажды усмехнулся Ульфрик после очередного невинного вопроса Довакина про Элисиф и ее дела. Боги, кто бы знал, как он был близок к пониманию ее истинных намерений, прикрытых лицемерным любопытством.
Весь праздничный вечер драконорожденная сидела недалеко от новобрачных. Машинально ела, пила, не закусывая, рассматривая еду на тарелке с такой тщательностью, словно надеялась раскрыть тайну бытия человеческого. Когда Элисиф вышла, Ульфрик единичным жестом приказал Довакину последовать за ней, что та с долей негодования исполнила.
Сама не зная зачем, еще утром Довакин не решилась выйти из дома без любимого кинжала, который не единожды спасал ей жизнь в одном из многочисленных сражений. Девушка вспомнила о нём только сейчас, стоя позади тихо плачущей Элисиф. Невеста что-то бубнила себе под нос, словно читала молитву, прикрывая рот руками.
Довакин бесшумно достала кинжал из ножен и, случайно заметив на нем небольшое пятнышко старой, засохшей крови, вытащила из кармана платок и стала аккуратно, заботливо протирать лезвие. «Плевать на последствия, - пронеслось в голове у драконорожденной. – Она заслужила».
«Так, хватит себя жалеть», – произнесла Элисиф, закрыв глаза ладонями. Вытерев слёзы руками, она поправила платье и резко обернулась. Довакин, подошедшая почти вплотную, застыла на месте, как вкопанная.
Их взгляды встретились. Сколько боли, Боги, одна боль и больше ничего… Пустота. Скверна. Желание вернуть счастливое прошлое и уйти как можно дальше от настоящего. Ничего радостного, жизнеутверждающего или хотя бы безразличного. Лишь грусть и отчаяние. Их первое впечатление друг о друге на удивление совпадало.
Довакин незаметно для Элисиф вернула кинжал в ножны и, достав платок, поднесла той к лицу, бережно и беспрепятственно вытирая мокрые щеки. Драконорожденная добродушно улыбнулась.
– Негоже невесте плакать в день свадьбы, – сказала девушка, удовлетворенная увиденным отчаянием и беспомощностью сполна. – Разве что от счастья.