То, что люди называют...

Упавшее со стола яблоко подкатилось к ногам Оптимуса. Натертое воском, лоснящееся на свету, оно неестественно блестело, вызывая у Оптимуса поистине ребяческий интерес. Прайм осторожно нагнулся, протянув руку к фрукту и быстро схватил его, сжав в ладони. Пальцы скользили по румяной красно-желтой кожице, ощупывая и изучая спелый фрукт. Прайм никогда прежде не догадывался, почему данный продукт так популярен у людей, почему именно его они так часто потребляют в пищу. Если порыться в средствах массовой информации, изучить статьи о питании и витаминах, яблоки упоминаются практически везде и всегда. А сейчас прекрасная возможность попробовать столь популярное „Блюдо“ и разделить мнение белковых. Прикоснувшись к холодному плоду губами, мужчина откусил половину. А вот тут Оптимус чуть не задохнулся. И не из-за того, что проглотил кусок не прожевав как следует, а из-за очередного взрыва великолепных ощущений на языке. Кое-как откашлявшись и выплюнув злополучный фрукт на пол, Оптимус уселся на земле, вжавшись спиной в кухонную тумбу. Во рту все еще оставалось приятное и сладкое послевкусие. К языку и нёбу словно прилипла приторная сиропная пленка, от сладости которой никак не хотелось избавляться. Прекрасно. Просто прекрасно. Освежающе, с приятной кислинкой и бесконечной сочностью. — Это невозможно, — Покачал головой Оптимус. — Нельзя понять человека, не родившись им. В чем-то он был прав. В чем-то ошибался. Но суть сложившейся картины была ясна всем, без каких-либо исключений — выдержать это дано не каждому. Да, боль почти отступила. И к этим постоянным выделениям можно привыкнуть, хоть и не сразу. И столь тонкую и многогранную материю человеческой души полностью прочувствовать и изучить не могут даже сами люди. У каждого внутри порхают свои образы, яркие, посеревшие, белые, запятнанные, и передать их кому-то другому, хочешь этого, или же нет, не получится. Почему творят столь глупые поступки эти глупые люди, которые губят сами себя? Почему лишь единицы сражаются против всего мира, своей массой давящего на них в этой неравной борьбе, а потом все равно погибают, бесследно стираются в прах? Закон романтизма. Личность не подчинится, но будет уничтожена. Вот и понимай их после этого, людей… Зато они чувствуют вкус пищи, и боль у них совершенно другая. И это делает их особенными. — Вкусно? — Сэм уселся рядом с товарищем. — Я тоже люблю яблоки. Мама недавно купила эти. Хочешь еще? — Уитвики улыбнулся. Тепло и успокаивающе. — У тебя есть еще что-то, по вкусу похожее на… это? — Прайм показал Сэму зажатое в руке яблоко. — Знаешь, фруктов не так уж и много. Тебе нужно попробовать многое, и я в этом помогу, — Быстро поднявшись на ноги, Сэм подошел к холодильнику, открыл его и достал бутылку минеральной воды. — Но сначала нужно смочить горло. Выпей, пожалуйста. В глазах подростка блеснула та самая мольба, так хорошо знакомая Оптимусу. Тяжело вздохнув и протянув Сэму руку, Прайм кивнул головой в знак согласия. — Знаешь… есть одна хорошая история. Не против, если я расскажу ее тебе? — Сэм снова уселся рядом с мужчиной, вложив в его руку бутылку воды. — В ней… в ней про шпионов рассказывается. И знаешь, мне так понравился один момент, что я его слово в слово запомнил: «Их шепот растворялся в зное жаркого марева, оранжево-красного, пылающего, как горячая кровь, хлеставшая из раны лежавшего в траве наемника. Дрожащими пальцами вытащив из нагрудного кармана жилета небольшой конверт, он, пачкая красным бумагу, протянул его товарищу и хрипло кашлянул. С его губ сорвалось имя „Эмили“, после чего, закатив глаза, он отдал душу Богу, объятый мягкой и колючей травой. Его друг промолчал. Молча прижал конверт к груди и беззвучно зарыдал. Тело Эмили, которой было адресовано это письмо, лежало рядом с умершим мужем, и несчастный шпион глядел на эти безжизненные тела с нескрываемой скорбью и досадой». Оптимус отвел взгляд в сторону, тщательно обдумывая каждое слово, произнесенное Сэмом. Подросток же спокойно смотрел на Прайма, терпеливо ожидая его ответа. — Он остался один? — После минутного молчания спросил Оптимус. — Совсем один? — Ну… в общем-то, да. Печально, правда? — Почему он не спас их? Если на него кто-то полагается, он не имеет права подвести его. — Понимаешь, дружище… там была такая ситуация, что он никак не смог бы спасти его, — Продолжил Уитвики. — Хочешь, я дам тебе почитать? — Это летопись? — Нет… просто выдуманная история. Снова повисло это напряженное молчание, не предвещавшее ничего хорошего. Оптимус откусил от яблока еще немного, открутил от бутылки крышку и сделал глоток. — Сэм. У меня ощущение, что тело нуждается в отдыхе. — Ты говоришь это так, будто твой организм существует отдельно от сознания, — Улыбнулся подросток, помогая товарищу встать на ноги. — К тому же, тебе не дали выспаться. Джаз не дал… — Недовольно фыркнул Уитвики, взяв Прайма за локоть и направившись в сторону лестницы. *** Слишком зыбок и неуловим сон. Легкий, приятный, глубокий, как мягкая и невесомая бездна, вязкая, теплая, обволакивающая уставшее тело и уставшее сознание, полностью затягивая их в себя. Люди не ценят ничего, что дано им природой, начиная от способности чувствовать вкус чего-либо и заканчивая сном. Безмятежным и глубоким сном. Оптимус наблюдал за Сэмом, спокойно жующим фрукты. Потреблять пищу для него дело привычное, как и для всех остальных людей. А Прайм не мог и куска в рот без волнения взять. Все новое, сочное, пряное. Те овощи, что готовила Микаэла, были слишком мягкими и немного пресными. Яблоко же сладкое, его прохладный и липкий сок освежает. Почему никто не обращает на это внимания? Наверное, настолько привыкли. И едят только для поддержания своей жизни. Роскошные блюда, которыми наслаждаются впервые попробовавшие их люди не идут в счет. Разговор о мелочах. Мысли, важные и не очень, буквально отсекали Прайма от окружающего его мира. Даже от Автоботов. Ничто не удерживало его внимания больше трех с половиной минут, и Оптимус снова с головой бросался в омут бессмысленных размышлений. Даже давно прибывший Айронхайд не мог привести своего Лидера в чувство. По правде говоря, все было так, как и прогнозировал Рэтчет. То есть, тяжеловооруженный Автобот не узнал в этом белковом существе Оптимуса, и это его очень сильно задело. После десяти минут угроз своим оружием, криков Сэма, пытающегося что-то объяснить и спокойных рассуждений главврача, Айронхайда удалось хоть немного, но все же убедить. С каждой секундой пребывания рядом с Оптимусом, внимательный Автобот, не сводивший с него оптики, постепенно убеждался в правоте товарищей. Тот же взгляд, мудрый, сдержанный, та же задумчивость. Либо это актер, очень хорошо знакомый с Праймом, либо это и есть сам Прайм. Ко второму военный склонялся больше. А проблем прибавлялось все больше и больше. Машины, собравшиеся у дома Уитвики, напрягали соседей, да и самого Сэма. Что уж тут говорить. — Я бы не хотел пребывать в одном и том же месте все это время, — Оптимус смотрел на Рэтчета, по-прежнему не желавшего принимать альтформу. Такое ощущение, что люди уже давно привыкли к нему, и даже не так сильно удивлялись массивной фигуре Автобота. Что нужно делать в экстренных ситуациях? Не выходить из дома, не привлекать лишнего внимания и просто сидеть без движения. Рэтчет считается этой самой „Экстренной ситуацией“. — Солидарен с тобой. Это начинает надоедать. Сэм внимательно наблюдал за товарищами из окон гостиной, ни на секунду не отвлекаясь на что-то другое. Оптимусу приятно находиться на свежем воздухе этим прохладным, на удивление темным вечером вечером. Прайм выглядит более расслабленным и спокойным, дышит полной грудью, переводя взгляд то на небо, то на врача. И его неоново-голубые глаза неестественно горят в этой вязкой темноте. — Я… я могу сводить тебя куда-нибудь, — Предложил Уитвики. — У нас много уютных и красивых мест. К примеру, тот же самый парк. — Ты больше не чувствуешь боли? — Обратился Рэтчет к Оптимусу, совершенно игнорируя подростка. — Твое состояние улучшается с каждым часом. Но я еще не уверен, что все так быстро закончится. К тому же, сейчас тебя может преследовать фантомная боль. То, что было порождено твоей психикой, — Рэтчет указал пальцем на свой шлем. Примерно в этом же месте у белковых находятся виски. — Однажды я разберусь во всем окончательно, — Оптимус положил ладонь на перебинтованную руку. — Но я испытываю странную усталость. Перейти в другой режим невозможно. — Если ты говоришь про бессонницу, то это один из симптомов депрессии. Именно ею ты и страдаешь на данный момент, Оптимус. Белковые в таких случаях потребляют специальные лекарственные препараты. Говорю точно, тебе они не понадобятся. Оптимус скрестил руки на груди, облокотившись о манипулятор Рэтчета. — Эх… Налицо эта проклятая усталость, — Рэтчет протянул механическую ладонь товарищу. Оптимус прикоснулся к холодному металлу. — Это действительно выглядит очень глупо со стороны, — Врач усмехнулся. Оптимус, положив ладонь на указательный палец Рэтчета, забрался на его манипулятор. — Мне понятны чувства белковых. Внутри действительно что-то сжимается при виде нечто… более огромного, чем ты сам, — Оптимус уселся на ладони товарища. Рэтчет поднял манипулятор, внимательно осматривая Оптимуса, будто видел его белковое тело впервые. — Эм-м, Рэтчет! — Сэм выскочил на улицу через окно. — Я не думаю, что стоит… делать это. — Думаешь, я его уроню? — Признаться, Рэтчета это даже немного обидело. Оптимус внимательно смотрел на врача, щурясь от яркого голубого света его оптики. Как неприятно слепит это сияние, даже глаза начинают болеть. Закрывая лицо ладонью, Прайм переводил взгляд то на землю, то снова на ночное небо. Что-то наполняет, не давая покоя. Что-то струится извне. Что-то постепенно рассыпается на частицы, впиваясь в самую душу. Это небо, бескрайнее, полное звезд, нависло над головой Оптимуса, спокойно глядящего вверх, в сияющую белыми огнями бездну. Действительно. Если оно обрушится, то раздавит все сущее на этой крохотной планете. Тоскливо. Мысли в голове разбегаются, одна заменяет другю, и от этого становится как-то жутко. Все во вселенной пульсирует, живет, отчаянно сжимается и излучает энергию. Прайм протянул небу ладонь, и внутри что-то отдалось этой легкой и едва ощутимой вибрацией, являвшейся ответом немого и спокойного космоса. Небо не затянуто тучами, по-прежнему полно этими светилами, кажущимися столь крохотными, что их мерцание… такое тусклое. Слабое и угасающее. Сердце сжимается от нахлынувшей ностальгии. Связь со вселенной неразрывна и вечна, но Оптимус чувствовал себя брошенным даже рядом с товарищами. И сам удивлялся этим чувствам, которым не должно быть места в его искре. — Это немое великолепие… завораживает, — Только и произнес задумавшийся Оптимус. — Да уж… Ты действительно любишь предаваться своим бесконечным раздумьям. Я бы назвал это болезнью. Слишком зыбок и неуловим сон. Но стоит расслабиться и дать своему разуму отдых, как он накроет человека своим мягким и теплым полотном. Глаза у Оптимуса медленно закрывались. Самое главное сейчас — сохранить крупицы драгоценного сна. — Ну наконец-то, — Сэм облегченно вздохнул. — Рэтчет, нужно уложить его спать. Давай ты поднесешь руку к окну на втором этаже, и я… — Успокойся, мальчишка. Оптимусу нужен отдых, я его ему и обеспечу. Прайм опустил голову, закрыв глаза. На руках у товарища действительно намного удобней. Пусть металл все еще обжигает кожу неприятным холодком. Рэтчет довольно усмехнулся, согнув манипулятор для полного комфорта уснувшего Оптимуса. — Я ничего не понимаю. Ну и ладно… — Вздохнул Уитвики, забираясь обратно в гостиную через открытое настежь окно.