Что-то придется менять

Сбились кадры у кинохроник И не в ногу реал и роли.

Большому Залу очень шли украшения слизеринских цветов. Гермиона не была пламенной патриоткой своего факультета (с чего бы), но не могла не признать, что смотрится это очень красиво. Сидя в ожидании начала пира, Гермиона рассматривала Зал внимательнее, чем когда-либо еще в этом году. Она осознавала, что вряд ли расскажет родителям многое из произошедшего с ней за этот семестр, и хотела возместить это хотя бы эффектными описаниями. Шумный стол гриффиндорцев внезапно замолк: в Зал как-то неуверенно зашел Гарри Поттер. Видимо, его только что выпустили из Больничного Крыла. Его товарищи по факультету несколько секунд молча смотрели на него, потом все разом заговорили что-то радостное и приветственное. Поттер с облегчением улыбнулся и уселся между Лонгботтомом и Уизли. Рядом с Уизли сидела Браун и очень старалась обратить на себя внимание мальчиков. «Вот так, не понесла дракона на башню — и ты уже не свой парень, — с некоторым сочувствием подумала Гермиона. — Может, оно и к лучшему. Ну зачем такой, как Лаванда, быть «своим парнем», а?» За другими столами кое-кто повскакивал с мест, чтобы разглядеть Поттера, все переговаривались, обсуждая его, а он старательно делал вид, что его здесь нет. На его счастье, в этот момент вошел Дамблдор, и все затихли. Директор начал прощальную речь, которую Гермиона прослушала, огласил количество баллов у факультетов, которые она тем более прослушала, но тут вдруг стало очень тихо: директор говорил что-то, чего никто от него не ожидал. — Нужно принять во внимание последние события, — сказал он, и торжествующие улыбки на лицах слизеринцев стали несколько вымученными. — У меня есть несколько баллов, полученных в последнюю минуту. Во-первых, мистер Рональд Уизли... за лучшую партию в шахматы, виденную в Хогвартсе за многие годы, я награждаю Гриффиндор тридцатью баллами. Неподалеку с силой долбанул кулаком по столу какой-то пятикурсник. Старосты принялись шепотом успокаивать малышей. Гермиона не очень понимала, почему все так огорчились, пока не увидела записанные тем же пятикурсником баллы всех факультетов. Разница между Слизерином и Гриффиндором составляла девяносто баллов. В Запретном Коридоре отличились трое. И если Лонгботтому и Поттеру тоже дадут по тридцать баллов, Гриффиндор сравняется со Слизерином. Но скорее всего, Поттеру дадут баллов больше, а значит, кубок получит Гриффиндор. Гриффиндорцы наверняка пришли к такому же выводу и заранее ликовали. Слизеринцы не рассчитывали, что удержат лидерство, и старались теперь хотя бы сохранить лицо, хотя это трудновато сделать в такой обстановке. — Во-вторых, Невилл Лонгботтом... за отличную память и изобретательность я награждаю Гриффиндор тридцатью баллами. Лонгботтом покраснел хуже Уизли. Видно было, что ему не по себе, но, разумеется, приятно. Еще бы. Гермионе, которая до сих пор считала себя выше соревнования факультетов, было ужасно обидно. Не за проигрыш, нет. За то, как его обставили. Неужели нельзя было присудить эти баллы чуть раньше? Прошло же уже три дня с тех событий! Можно было сделать это в любой момент! Зачем же надо было так — показать слизеринцам победу, подразнить кубком и отнять? Что за издевательские приемы? Неужто радость гриффиндорцев была бы меньше, если бы они заранее знали, что получат кубок? Неужели нельзя было обойтись без унижения слизеринцев? А когда они сидят вот так, вынужденные наблюдать, как честно заработанные ими баллы перестают иметь значение, то это именно унижение, даже если таковым оно не выглядит, и Гермиона ощущала его так же сильно, как все прочие. В конце концов, она за этот год заработала немало баллов и считала, что это что-то да значит! Оказывается, все-таки нет... — В-третьих, мистер Поттер... за бесстрашие и выдающееся мужество я присуждаю Гриффиндору еще сорок баллов. Слизеринцы не вздохнули, не разразились негодующими криками — в конце концов, все было понятно с самого начала речи. Теперь у Гриффиндора было на десять баллов больше. Гриффиндорцы бросились обнимать Уизли, Поттера и Лонгботтома, их стол ликовал. Но директор поднял руку, и Зале снова стало тихо. — Мужество — это еще не все. Те, кто способен отринуть страх и противостоять врагу, достойны награды, но также достойны награды те, кто умеют оказать помощь, даже если не участвуют в борьбе, — у Гермионы появилось очень, очень нехорошее предчувствие, — за это я награждаю десятью баллами Гермиону Грейнджер. Воцарилась очень нехорошая тишина. В ней было примерно поровну недоумения и угрозы. Если бы взгляды всех слизеринцев не были сейчас прикованы к ней, она бы, несомненно, с удовольствием побилась головой об стол. Директор, ну зачем?! Ну кто вас просил?! Вы не могли присвоить эти баллы по-тихому и в другое время? — Похоже, в этом году у нас ничья, — развел руками директор, и половина зала сменила цвет с зеленого на алый. — К счастью, такие прецеденты уже встречались в Истории Хогвартса, так что оба отличившихся факультета получат кубок. Гермиона была из тех, кто всегда называет кошку кошкой, даже если споткнется об нее в темноте, и считала отличительной чертой хорошо воспитанных людей способность сказать «Боже, как больно» вместо нецензурщины, попав себе по пальцу молотком. Но сейчас откуда-то из самых темных глубин ее мозга одно за другим всплывали ругательства, очень точно характеризующие произошедшее. И она была в шаге от того, чтобы произнести все это вслух. Положение, в котором она оказалась благодаря выступлению профессора Дамблдора, было далеко от выгодного или благоприятного. Директор открытым текстом оповестил всех, что она помогала гриффиндорцам. А что вся помощь заключалась только в том, что она дошла до совятни и послала письмо, — об этом он почему-то умолчал. А если она начнет объяснять это слизеринцам, весьма вероятно, что это будет выглядеть как оправдание. Но и молчать тоже не выгодно. Ей сейчас ничего не выгодно! Мерлин... Могло, впрочем, быть хуже, подсказал ей медленно приходящий в себя мозг. Вот если бы профессор прилюдно присудил ей эти десять баллов, а Гриффиндор взял бы кубок в одиночку, тогда ее бы просто сожрали. А так она всегда может ткнуть их носом в то, что в конечном счете тот факт, что они не проиграли, — ее заслуга. Можно даже попробовать сделать вид, что она нарочно присоединилась к этой возне вокруг Запретного Коридора, рассчитывая на что-то подобное. Только кто же в это поверит? О, Мерлин. Спасибо вам, директор. Вот просто большое спасибо. Это называется «подстава», если вы не в курсе. В Зале тем временем по-прежнему было тихо. И Гриффиндор, и Слизерин замерли, не спеша радоваться своей неполной и непонятной победе. Деканы победивших факультетов также имели вид кислый и слегка пришибленный, но вот они поднялись, торжественно пожали друг другу руки, и за столами Хаффлпаффа и Рейвенкло раздались сдержанные аплодисменты. Гермиона подозревала, что вороньему факультету сейчас должно быть довольно-таки весело, несмотря на то, что выиграли не они. Гриффиндорцы и слизеринцы наконец-то отмерли и тоже начали хлопать — то ли друг другу, то ли себе. Гермиона сидела и с тоской смотрела на праздничный стол. Она знала, что ни одного кусочка проглотить не сможет после такой встряски. * * * В Гостиной факультета ее ждала ожидаемая отвратительная сцена. Зачинщицей выступила Паркинсон, и Гермиона тихо порадовалась, что это не кто-нибудь из старшекурсников: их недовольство было куда весомее, а это — так, опять детские разборки. — Я с самого начала говорила: она не наша! А вы — воспитаем мол, воспитаем! Нельзя воспитать грязнокровку, понимаете? Чуть что, она сразу нас предала! Сразу же! Переметнулась к Дамблдору и служит ему! Ее надо гнать с факультета, и я не намерена больше ночевать с ней в одной спальне! — бушевала Паркинсон. Гермиона послушала это грандиозное выступление несколько минут, а потом поняла, что перекричать Панси она не сможет все равно. Либо надо сдаваться и уходить, делая загадочное лицо, либо... — Силенцио. Ух ты, получилось, — восхитилась Гермиона. Заклинание она выучила сразу после Рождества, но до сих пор не было повода его применить. — В общем, говорю один раз. Вся моя помощь заключалась в том, чтобы дойти до совятни и отправить Дамблдору письмо с оповещением, что Квиррелл залез в Запретный Коридор. Учитывая, что до этого он напал на меня, я не видела ни единого повода, почему бы мне этого не сделать, — слизеринцы взволнованно зашушукались, и Гермиона перевела дух. — Что касается того, к кому я переметнулась: я не служу и не служила ни Дамблдору, ни кому-либо другому. Я здесь учусь, вообще-то, как вы и сами могли заметить. У меня нет времени на служение и интриги. Гермиона выдохнула, отметив, что Силенцио с Панси до сих пор никто не потрудился снять. Кажется, она осуществила мечту многих! — И, Панси... если ты действительно не будешь ночевать со мной в одной спальне, я буду только рада, честное слово. Хоть и не верю я в такое счастье. И если ко мне есть еще претензии, говорите уж сразу. — Да нет, Грейнджер, живи пока, — улыбнулся староста седьмого курса. Гермиона запоздало поняла, что не знает даже имен старост. В каком боггартовом тумане она провела этот год?! — Ты смешная, за это многое прощается. Главное, не наглей. — И в мыслях не было, — с облегчением улыбнулась Гермиона и пошла собирать вещи. * * * В поезде Гермионе досталось целое купе. Не то чтобы прямо вот повезло, просто слизеринцы-однокурсники после ее выступления не горели желанием находиться с ней рядом, а остальные по-прежнему шарахались от слизеринской формы. Так что за всю дорогу ее потревожили всего дважды. Первым зашел Флинт. Посмотрел на нее скорбно, сказал: — Я знал, что эти посиделки с Поттером до добра не доведут. Смотри не огриффиндорься за лето! — и убежал. Второй раз явился Поттер — поблагодарить за помощь. Вид он имел грустный и задумчивый, впрочем, сверх благодарностей ничего не добавил. А уже на перроне Гермиону поймала за руку Дафна Гринграсс. — Чего тебе, Гринграсс? — Да так, хотела лично выразить тебе свою радость от того, что больше не буду ежедневно лицезреть твою физиономию. — А-а. И тебе хорошего лета, Гринграсс. До встречи в сентябре. Руку снова слегка покалывало. Гермиона кинула последний взгляд на платформу 9¾ и пошла к барьеру, отделяющую волшебный мир от мира магглов. Там, за барьером, ее ждала нормальная человеческая жизнь.