***
Сабо просыпается резко, с тяжелым вздохом. Пониже живота бесстыже тянет, простыни липнут к раскалённой коже. В глаза бьёт слепящее солнце летнего острова, и он переводит взгляд от часов, стоящих на прикроватной тумбе, к выбеленному потрескавшемуся потолку. В голове гудит яростный рой мыслей в жалкой попытке воссоздать сон, собрать по крупицам то, что встряхнуло его всего с ног до головы. Но всё, что Сабо помнит, лишь её образ в общих чертах — агатовые глаза, смоляные локоны, плутовская ухмылка и рубиновые бусы на тонкой шее. Сознание услужливо подкидывает ещё несколько десятков вариантов красочных эпитетов и метафор для описания её грешной красы, а сердце в груди мерно отбивает — Энн, Энн, Энн. Он устало прикрывает глаза, потому что в потолочных трещинах ему уже чудится девичий силуэт. Всё это давно уже попахивает помешательством с лёгким налётом безумия, но Сабо не может ничего с собой поделать. Ему хотелось вновь заснуть, не видя никаких снов, в слепой надежде прекратить её видеть (но и здесь он себя обманывал и прекрасно это осознавал), ибо это было чертовски изматывающее. Однако его подчинённые, на инстинктивном уровне улавливающие, когда начальник штаба Революционной Армии просыпается, уже засновали возле его двери, ненавязчиво покашливая и запихивая под неё важную корреспонденцию. Он встаёт без промедления, оставляя кровать в таком же беспорядке, в котором находится его мысли, смывает холодной водой жалкие остатки сна и пот, подбирает оставленные письма и выходит проветриться на балкон. До края горизонта тянется невероятно красивое лазурное море, на его поверхности лениво перекатываются небольшие волны и рыболовецкие судёнышки; изредка выныривают различные диковинные чудища, находка для исследователей, которые постоянно съезжаются в эти края и заполоняют местные гостиницы. Перед стенами занятой революционерами крепости тянется полоска ослепительно-яркого пляжа, на котором то и дело снуют патрули; крепостной фасад притеняют высокие пальмы. Чуть поодаль находятся доки, где пристроилось большинство их кораблей и несколько пиратских. Их флаги плещутся на ветру — пиратские чёрные, революционерские ярко-красные. Хотя местные виды действительно духозахватывающие и были написаны кистями множества великолепных художников, украсили собой ни одну мрачную гостиную, мысли Сабо захвачены вовсе не ними и не важными революционерскими делами (подчинённые продолжали с завидной регулярностью просовывать под дверь записки и письма, но не стучались на случай «авось»), а мятежной пираткой. О девушке, которая преследовала его во снах, он знал достаточно: её имя и факт, что она дьявольски опасна — награда за её очаровательную голову на листовке об этом косвенно намекала. Анна Ди Портгас, предпочитавшая короткое «Энн» и очень громко и яростно ругавшаяся, когда кто-то использовал полную форму её имени, была командиром второго Дивизиона Белоуса и одной из самых преданных его помощниц. Раньше, ещё до тех времён, когда Белоус, используя силу своих кулаков, насильственно запихнул наглую пиратку под своё крыло (слухи о том, насколько недовольна была она проявленным внимание со стороны известного пирата, были, откровенно говоря, самые анекдотичные. Однако, по сравнению со всеми прочими, что витали вокруг её персоны, не были самыми ошеломительными), была известна тем, что сколотила свою собственную пиратскую команду, «Пиковых пиратов», бушевавших на просторах Ист Блю, стала самой яркой supernova*, которой была предложена возможность стать одной из Шичибукаи, но которая, в силу своего на редкость фривольного характера, отказалась. Больше он ничего не разузнавал, чтобы на всякий случай не привлечь чужое внимание. В конце концов, сердце истинного революционера должно быть занято одной искренней любовью — ре-во-лю-ци-ей. Всё прочее должно меркнуть на её фоне.***
К полудню он смог превозмочь свои тяжёлые думы, запихнуть веснушчатую красу в дальний уголок сознания, к которому обращался лишь под покровом ночи и одеяла, и возвёл на пьедестал и в свет софитов революционное дело. Сабо успел до часового сбора во дворе настрочить несколько отчётов относительно хода операции Драгону, пару личных писем и даже застегнуть на все пуговицы камзол, что, откровенно говоря, было делом нелёгким, даже с его проворными пальцами. Не смотря на его безупречный внешний вид, его лицо всё портило. И не в том плане, что оно было несимпатичным (даже большой шрам на левой стороне лица не мог испортить его аристократически располагающую внешность), а глубокие серые тени, залёгшие под глазами, и блуждающий тяжелый взгляд. Коала это заметила ещё издалека и сразу же насупилась. По её упругой пружинистой походке и широким размахам рук, начальник штаба Революционной Армии сразу смекнул, что сейчас нарвётся на очередную лекцию о пользе десятичасового сна и вреде отсутствия оного. — Ты опять за своё?! — Безо всякого приветствия, а уж явно без толики уважения к старшему чину, сходу залепила девушка. — Прости, у меня опять приступ хронической бессонницы. Сабо безбожно, но очень ловко врал. Хотя ситуация была соответствующая — нельзя ведь сказать человеку, которого ты знаешь приличное количество времени и который тебе симпатизирует, что ты не можешь спать из-за того, что во снах тебя преследует валькирия-пиратка с розыскной листовки, которую ты ни разу в жизни не видел и которая причина твоей «утренней розы»? — Это всё от того, что ты слишком много работаешь, но не в том направлении, в каком бы следовало. Я тебе сегодня на ночь сварю кагор с семенами укропа, уложу спать, укутаю в одеяло и колыбельную спою. На всякий случай. — О, я тронут до глубины души, — с плохо скрываемой усмешкой и вовсе не со зла, он шутовски поклонился, положив на руку на сердце. — Ну и дурень же ты, Сабо. Пошли, все уже собрались. Коала недовольно цокнула языком, круто развернулась и пошагала в сторону общего сбора. Через пять минут они напару провели брифинг для новоприбывших агентов: Сабо произнёс душещипательную мотивационную речь, которая прошибла слезу даже у самых прожженных вояк, кто-то охал, ахал и вздыхал, Коала ответила на все интересующие вопросы, и через час они с чувством выполненного долга приступили ко своим основным заданиям. Сабо, ловко закинув цилиндр на голову, напоследок так же клоунски поклонился девушке, отправился в город на встречу с информатором.***
Сабо скептично поднял бровь, наблюдая за тем, как из разбитого окна кабака вылетел высокий дубовый стул, а следом за ним мужчина с типично бандитской наружностью, то есть небритый, с отсутствием доброго десятка зубов, с расквашенным лицом и «thug life», выбритым на затылке. Изнутри помещения доносился непрекращающийся ропот десятка голосов, но сильнее всего выделялся наглый и звонкий девичий, что активно сквернословил в данный момент. — Да до звезды мне, что ты там себе надумал, — рыкающе огласила она, — эти люди под протекцией Белоуса, значит под моей личной. Я ясно выражаюсь? — Мы ничего не хотели сделать, это была всего лишь шуточка, — активно запинался главный бандюган, пока члены его банды созерцали звёзды и слушали птичьи трели, расположившись на полу кабака, куда их отправили щедрые огненные тумаки Энн. — Знаешь, что я клала на то, что ты хотел либо не хотел, шутник ты херов? Если до моих ушей дойдёт хоть слушок, пусть даже неправдивый, что вы к людям лезете и деньги трясёте, я всё ваше гадючье гнездо спалю к чёртовой матери, а на пепелище такую джигу спляшу, что боги мне рукоплескать будут, а их хлопки моря буду сотрясать и цунами похлеще батьковских вызывать! Она двигалась по-царски гордо, хотя кровь из разбитого носа всё ещё капала на грудь и скатывалась ниже, по ложбинке. Энн обходила «поле брани» раз за разом, успокаиваясь; языки пламени то и дело вспыхивали в крепко сжатых кулаках. Публика, напряженно наблюдавшая за её движениями, состояла из местных и поверженных бандитов, следивших за путём одинокой капельки крови; кто-то шёпотом делал ставки. На секунду их взгляды встретились через витраж разбитого окошка — и Сабо застыл, словно громом пораженный. Электрическая волна прокатилась по всему телу, захлестнула с головой и не оставила ни единого шанса на спасение. И в этот момент Сабо понял, что он пропал. Если долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. А глаза у Энн глубже любой бездны.