I will destroy you in the most beautiful way possible

Они говорят. Не рассказывают те странные тайные истории, как в кругу на поляне, словно в секте, а просто говорят о своей жизни, ничего чопорного, накрученного, напыщенного и из глубин души. Они говорят до рассвета, а потом Курт ведет Блейна в свою любимую кофейню «Happy Bones», где нет людей и от стен веет уютом. Он держит Блейна за руку и платит за его кофе, а потом они коротко целуются через столик, и у Блейна кружится голова — это так странно, после столь долгого пропадания вернуться полным романтики, или это нормально для Курта? Но Блейн пока не сильно задумывается, что у Курта на уме. Он парит на сто седьмом небе от восторга и первого опыта нормальных отношений. После кофейни они идут за руку по просыпающимся улицам воскресного Нью-Йорка, и Блейн не сдерживается, начинает напевать что-то себе под нос, а Курт узнает мотив и подхватывает. Между ними нет никакой напряженности, неловкости, тяжелого молчания. Это тоже странно, думает Блейн, но он рад. Через полчаса с небольшим они добираются до Бэттери Парка, где находят лавочку в тени деревьев и опускаются на нее. Блейн чувствует усталость во всем теле от бессонной ночи и последовавшей прогулки и решает лечь, опустив голову на ноги Курта. Тот тихо смеется, и Блейн уверен, что это лучший звук в мире, и пропускает его волосы через пальцы. Мимо них проходит пожилой торговец цветами, везущий за собой тележку с тюльпанами. Курт окликает его и, осторожно опустив голову уже дремлющего Блейна на лавочку, догоняет старика. Через минуту сорок семь секунд он дарит Блейну букет из семи розовых тюльпанов. Блейн все еще лежит на его коленях, повернувшись спиной к уже заполненной людьми дорожке и уткнувшись в живот Курта лицом. Он прижимает к груди тюльпаны и шепчет в розовые лепестки мольбы о том, чтобы небо оставило своего ангела на земле. Это не затасканная пикап-фразочка, Блейн не может представить, кем еще является Курт, если не посланником бога. И это, смеет надеяться Блейн, лишь начало. Он оказывается, в общем-то, прав. Они проводят в Бэттери Парке весь оставшийся день, дожидаясь прохода солнца над деревьями, когда лучи будто поджигают их верхушки. Тогда Курт берет Блейна, сейчас сидящего возле него на полянке, за руку и ведет его куда-то. - Мы идем... - ...ко мне домой. Если ты не против, - уточняет Курт, поворачиваясь к Блейну. Блейн лишь улыбается, ускоряя шаг. Курт живет в десяти минутах от парка. Блейн не спрашивает, как он может это позволить — ему бы лично не было приятно отвечать на это. Они поднимаются на седьмой этаж, вторая квартира направо от лестницы. - Прошу, - коротко произносит Курт, шутливо кланяясь и открывая дверь. Блейн осматривается: обстановка простая, но со вкусом, тона сдержаны, но изящество линий в узорах и гранях мебели придает квартире привкус роскоши. Блейн улавливает что-то непонятное в воздухе, это не запах, а ощущение, и не может определить его, не может расчувствовать и решить, хочет он находиться здесь всю свою жизнь или же ему лучше сбежать на другой материк, как можно дальше от этого места. - Мне нравится, - лишь отвечает Блейн, оборачиваясь на каблуках и сталкиваясь с Куртом лицом к лицу. Тот ухмыляется: - Отлично. Ты еще не видел спальню. Блейн сглатывает, и в ту же секунду губы Курта накрывают его. Через двадцать секунд ручка двери в закрытую комнату впивается в поясницу Блейна, а еще через тринадцать — его рубашка свешивается со спинки стула, а брюки едва держатся на бедрах. Пальцы Курта сдавливают бока, и там явно останутся темные синяки. Как, впрочем, и на шее Блейна, и на его ключицах, и — о боже, Курт, еще — на груди, вокруг сосков, где сейчас четко различимы следы от зубов. Блейн задыхается, Блейн закатывает глаза и жмется в Курта, пытаясь потереться о его ногу, Блейн скулит, не стыдясь, и, сорвавшись, толкает Курта к кровати, попутно буквально сдирая с него и с себя оставшуюся одежду. Тот, оказавшись в постели, устраивается удобнее, приподнявшись на локтях и упершись спиной в подушки. - Чего же ты ждешь? Блейн едва ли не рычит и бросается на него, отчаянно целуя и выстанывая его имя все громче и громче. Курт сжимает его ягодицы и трет пальцами по входу, не проникая насухо внутрь. На секунду он отрывается и слепо шарит рукой по прикроватной тумбочке, а потом, не разрывая поцелуй, открывает найденную смазку и льет сразу на дырочку Блейна. Тот тяжело дышит в губы Курта, сбиваясь с ритма, когда пальцы оказываются в нем, быстро разрабатывая его. А потом Курт убирает руку, и Блейн, придерживая его член, насаживается сам, запрокидывая голову, жмурясь, царапая грудь Курта, кусая его и свои губы, и двигается, резко, рвано, приподнимаясь на дрожащих ногах и опускаясь со всей силы. В какой-то момент Курт сильно вжимает пальцы в его бедра, и Блейн дергается от вспышки тупой боли, тут же уже беззвучно кричит и кончает, сжимаясь вокруг Курта, из-за чего и его сперма оказывается в нем. Потом Блейн лежит на боку, приобняв Курта, а тот перебирает его волосы, прижавшись губами к виску. - Мы...кто мы? - тихо спрашивает Блейн. - Обычно это спрашивают те, кому хочется, чтобы это были отношения, - ровно отзывается Курт, и Блейн сжимается внутри, едва заметно кивая и предугадывая не лучший ответ. - И твое желание будет исполнено. Но ты сам нарвался на величайшего романтика нашего века, - усмехается Курт, поворачиваясь на бок и прижимая Блейна ближе к себе. Тот открыто выдыхает с облегчением и целует ключицу Курта. Курт доказывает, что он правда такой. Они гуляют по ночному Нью-Йорку, освещенные контрастными огнями или же скрытые пологом темноты в парках, и Курт целует его при каждой выдавшейся или нет возможности. Их сцепленные руки не способны разорвать даже решившие проехать между ними мотоциклисты (Курт дергает Блейна на себя и вообще подхватывает на руки, из-за чего тот громко смеется, и этот звук отталкивается эхом от стен переулка, а позже Курт признается, как любит смех Блейна) или стая бродячих собак (хотя, впрочем, Блейн сам отпускает ладонь Курта, чтобы опуститься перед отставшим от взрослых щенком и погладить его по голове, мысленно уже представляя, как они с Куртом будут выбирать собаку в их общий дом, когда на их пальцах уже будут одинаковые кольца. Хватит, также мысленно дает себе подзатыльник Блейн. Хватит). Курт показывает Блейну Новую галерею* и рассказывает про основное развитие экспрессионизма в Германии и Австрии, и Блейн завороженно слушает, наблюдает, впитывает каждое слово, потому что Курт, говорящий о том, что его интересует... Что ж, Блейн готов поверить в этот момент в бога — потому что Курта сложно назвать как-то иначе, если не им. Он выглядит божественно, его голос звучит божественно, Блейн знает, что создавать своего бога из человека — неправильно, так неправильно, и Блейну наплевать. Наплевать на все заповеди, заветы, предписания. Для него Курт — единственное правильное в этом абсолютно неправильном мире. Они составляют список памятников, у которых им нужны фотографии, и обходят их за два дня, после которых у них отваливаются ноги. Блейн сохраняет все фото в отдельную папку, которую не должны увидеть родители, не знающие о его ориентации, потому что каждое изображение — еще один поцелуй, еще одно прикосновение губ к коже, волосам, другим губам. Блейн не хочет, показывая родителям во время одного из гостевых приездов фотографии, случайно совершить камин-аут. Но эти фотографии — тепло лета, сохраненное в пикселях. Эти фотографии — зарождающаяся любовь Блейна, сохраненная в мегабайтах. Блейн предлагает (и Курт соглашается) сходить в Нью-Йоркский музей современного искусства**, одно из немногих мест, куда он честно сходил, чтобы рассказать родителям. Блейн любит искусство в принципе, не только музыку, и довольно прилично разбирается в нем, но современность заняла в его сердце отдельную позицию. Он подолгу стоит перед каждым экспонатом, а Курт обнимает его со спины, положив подбородок на плечо, или же, через какое-то время, обходит зал и тихо сообщает Блейну, что в первую очередь достойно его внимания — он быстро замечает вкусы и влечения, и Блейн в очередной раз давит в голове идею построить храм в его честь. Они тратят на этот музей целый четверг, а после Курт ведет Блейна в бар и по дороге говорит, что никогда не видел особого изящества в современном искусстве. Блейн ежится, но Курт добавляет, что он заставил его открыть глаза шире. И Блейн улыбается и целует Курта в скулу перед входом в заведение, где он пьет чуть больше, чем ему бы стоило, и Курт вызывает им такси до своего дома, и Блейн впервые проводит там целую ночь, впервые пьет там кофе, впервые чистит зубы рядом с Куртом, и даже жуткая головная боль не может испортить осознания этого для уже по уши влюбленного Блейна. Тот день в самом конце августа они проводят в обнимку на диване, Курт греет свои вечно холодные ноги, переплетая их с ногами Блейна, и тот тает внутри, натягивая рукава свитера Курта на руки — его всегда знобит с похмелья. Они обмениваются редкими поцелуями под шум легких комедий на экране, и Курт приносит Блейну зеленый чай с корицей и лимоном, а ночью Блейн собирает вкус мятного сиропа, с которым Курт пьет свой круглосуточный кофе, с его языка. После Блейн предлагает пойти на крышу, но Курт смеется и лишь крепче укутывает его в одеяло, целуя в лоб и шепча что-то о том, что «на улице ливень, глупый, не хватало тебе сейчас простудиться». И Блейн послушно лежит рядом, прислушивается к теперь заметной дроби по стеклу, закрывает глаза, слушает дыхание Курта, в три раза медленнее, чем удары дождя, и постепенно засыпает, убаюканный сочетанием звуков, тепла размеренных поглаживаний Курта по его спине. В последний день августа они спят до полудня, а потом идут в Нью-Йоркскую публичную библиотеку. Курт берет «Отверженных» Гюго на французском, а Блейн листает русскую классику и останавливается на «Гранатовом браслете» Куприна в переводе. Они сидят напротив друг друга, и Курт увлеченно поглощает страницу за страницей, в то время как Блейн тяжело прочитывает рассказ и старается не закапать бумагу солеными каплями после последних строк. Курт откладывает книгу в сторону, решив «дочитать потом», и подходит к нему, безмолвно обнимая и сцеловывая слезы. Блейн глубоко вдыхает и верит, упорно верит, несмотря на неизвестно откуда взявшийся голосок внутри. Верит, что они надолго. Верит где-то в глубине, что навсегда. Верит в Курта, верит в них, верит в лучшее. Верит. В последний день августа садящееся солнце окрашивает небо в красный, и Блейн решает, что лучше купить Курту желтые тюльпаны. Он дарит их с шепотом в воротник легкой куртки Курта «Я люблю тебя». Курт целует его в плечо и не отвечает. Блейн решает, что ему просто нужно время. Блейн думает, что Курту не хватает слов. Ведь так обычно бывает в сентиментальных романах? Они идут к Блейну домой летом, счастливые и вместе, а утром Блейн просыпается в сентябре и один. *Новая галерея — музей немецкого и австрийского искусства начала XX столетия. Собрание «Новой галереи» разделено на две части. Первый этаж посвящён австрийскому искусству начала XX века и включает работы Густава Климта, Эгона Шиле, Оскара Кокошки, на втором этаже находятся произведения немецкого экспрессионизма — работы Пауля Клее, Эрнста Людвига Кирхнера, Отто Дикса, Жоржа Гроса, Лионеля Фейнингера, Василия Кандинского. **Музей современного искусства на Манхеттене в Нью-Йорке — один из первых и наиболее представительных музеев современного искусства в мире, послуживший эталоном для многих других собраний подобного рода. Розовые тюльпаны - нежность. Желтые - восхищение улыбкой любимого человека; безнадёжная любовь.