Моё персональное безумие

Он заходит в комнату, ставшую за много лет такой одновременно знакомой и неизвестной. Старая галерея давно захламлена ненужной дряхлой мебелью, а картины закрыты серой материей. Должно быть, раньше она была белой. На полу остаются следы, а в воздух взлетает потревоженная сапогом пыль. Он осматривает вещи помутневшими глазами и медленно продвигается вглубь комнаты. Здесь он оставил то, что когда-то напоминало ему о прошлой жизни. У окна стоит роскошный диван, обитый рубиновым шёлком. На позолоченной спинке примостился маленький солнечный зайчик, который никак не вписывался в это мрачное место. Здесь всё напоминало о ней: старые полотна, множество тканей, красочные кляксы и бумажные самолётики, оставленные в таком прекрасном беспорядке, созданным её присутствием. Бесконечные ряды полотен наконец-то расступились, образовывая подобие амфитеатра. Его блуждающий взгляд, скользивший только по поверхности предметов, пал на прямоугольный силуэт, скрытый от его равнодушного взгляда темнотой, ещё не потревоженной требовательными лучами солнца и беспокойными солнечными зайчиками. Должно быть, в порыве безумия, вызванного её уходом, он пропустил одну из картин, не накрыв её полотном. Иллюзорная занавеска равнодушия, которую он всё чаще набрасывал на свою раненую душу, вдруг покачнулась от сквозняка, вызванного любопытством. Он понимал, что ему не место в тех светлых мирах — порою детских, будто светящихся, которые он рисовал в прошлом, но он чувствовал, что эта картина, само её присутствие, изменит его. Лучи солнца уже давно пробрались в тот угол, где стояла картина. Он медленно, будто боясь увидеть изображённое на ней, подходил всё ближе, опустив глаза в пол. До последнего его взор блуждал по шершавым доскам, исцарапанным временем, но нельзя было тянуть вечность. Лёгкий шёлк, драгоценным водопадом спадавший с плеча девушки, переливался нежными бликами, созданными игрой солнечных зайчиков и масляных красок. На диване, обитом рубиновым шёлком, так же, как и сегодня, нежились солнечные зайчики. Заблудившийся кленовый листок одиноким корабликом приземлился на волосы девушки, утонув в огненных волнах. Юная красавица невинно улыбалась, слегка изогнув нежный изгиб алых губ и глядя куда-то вдаль, ныряя взглядом в саму душу. Она смотрела намного дальше глаз зрителя. Её глаза светились, будто она смотрит во Вселенную. Будто удар под дых сбил его с ног. Он смотрел на неё, и душа разрывалась снова и снова, не в силах выдержать воспоминания, которых было слишком много. Чувство ненужности и одиночества снова постучали в дверь сознания, и она поддалась. Он упал на колени, сжимая дрожащими руками виски. Он не мог закричать либо расплакаться: ощущение собственной ничтожности убило бы. Он мог просто терпеть. Она говорила, что он сильнее, чем думает, и он обещал, что будет жить. Она всегда твердила, что не оставит его, что всегда будет рядом, но он не знал, что её присутствие будет настолько мучительным. Она была во всём: в первом снеге, в лучах солнца, в грибном дожде и в смехе ребёнка. И он не смог этого выдержать. Осознание того, что любимый человек рядом, окрыляет, но невозможность прикоснуться к нему, услышать его голос и смех лишает возможности взлететь. Вы замечали, как настойчиво жизнь борется за право своего существования? Замечали, как крохотные одуванчики пробиваются через асфальт, чтобы повидаться с Солнцем, а изумрудная поросль захватывает жилые дома? И даже там, где жизнь невозможна, она существует вопреки любым законам логики. Но так смешно: жизнь ничтожно хрупка. Что стоит убить того, кто хранит её в себе? .. «Ь», выцарапанный на полотне её канцелярским ножиком, всегда служил её подписью. Он проводит по лицу девушки пальцем, на котором остаётся немного масла. Кажется, картина была написана пару часов назад, но для него времени не существует. Он будет хранить эту вечность в себе, не боясь поранится об осколки своей памяти. Его чувства давно закрыты в малахитовых шкатулках, а золотой ключик, отмыкающий их, потерял Буратино. Он не чувствует любви. Он сам убил.