Доминик

- Не смей, Доминик, ты хоть понимаешь, что тебе просто некуда будет пойти с ребенком на руках? У тебя ничего нет, - голос отца звучит раздраженно, в который раз, он не хочет слышать о моих проблемах, - это опозорит нашу семью, хватило того, что ты и так полез в постель к первому встречному альфе. Насладился? Теперь расплачивайся. Расплачивайся. Я расплачивался за это со дня рождения сына и по сей день. Каждую минуту, рядом с тем, кого когда-то, кажется, любил. Звук открывающейся двери, шаги. Пропитанное спиртным дыхание. - Что за бардак, - голос Хавьера звучит тоже раздраженно, привычно, и от этого просто тошнит, - что за... твою мать, Доминик. Что это? - Сейчас уберу, - отзываюсь блекло, разворачиваясь, и Хавьер отступает, пропуская меня к плите. - Немедленно, - бросает он брезгливо, разглядывая меня, - где этот... - Твоего сына зовут Оливер, - улыбаюсь я криво. В его темных, словно глубокое море, глазах, вспыхивает толчками ярость. - Убери здесь, - цедит он, упираясь ладонью в столешницу с такой силой, что побелели кончики пальцев. Еще немного, и он меня, кажется, ударит, но удара нет. Сдерживается, сердито бросает: - прибери все это дерьмо и сделай ужин. Почему я все время должен ждать, когда ты соизволишь что-то сделать для меня? - Я уже сделал, - легко киваю головой в сторону плиты, - но раз не хочешь этого дерьма, сделаю другое. Он дергается. Его широкая ладонь с сильными пальцами обхватывает мою шею, сжимает, но я знаю, если сопротивляться — будет хуже. Будет больнее, будет до крови. Лучше вообще не нарываться, но я просто не могу сдерживаться. Не могу не отвечать ему. В горле першит, а я терплю. Останутся синяки, на улицу не выйти как минимум неделю, но если я скажу что-то еще, будет намного хуже. Только бы сын не вошел в кухню. Лишь бы не видел, хотя и так поймет, но лучше ребенку не видеть подобное, он еще слишком мал. - Шлюха, - шипит Хавьер, светлые волосы его падают локонами на раскрасневшееся лицо, - давай, что замолчал? Скажи еще что-нибудь. И он отводит руку, позволяя мне вновь дышать. В горле острой иглой ворочается боль. Я молчу, потому что не хочу новой. - Вот и молодец, - верно расценивает он мое молчание, - давай, приступай к своим прямым обязанностям, разве не ты должен ублажать усталого мужа после рабочего дня? - Если сегодня моя очередь, то да, - бормочу себе под нос. Хавьер этого не слышит, отвлекается на прибежавшего в кухню сына, подхватывает русоволосого маленького альфу на руки, говорит с мерзким смешком: - Привет, мое золотце. Скучал по папе? Оливер молчит, потому что боится его, чувствует себя неловко. Внутри у меня, словно отпущенная пружина, взвивается ввысь тревога. Стараясь говорить расслабленно, прошу: - Отпусти его, Хавьер. Он просто голоден. Хотя внутри меня просто колотит от осознания того, что мой сын в руках этого ублюдка, и я ничего не могу сделать. Не могу пугать сына еще больше, затевая потасовку. - Ну, к чему это ты, - в голосе альфы звучит скрытая угроза, - разве я сделаю моему маленькому Оливеру больно? Нет, никогда ему не будет больно, в отличие от его любимого папочки, если он сейчас же не заткнется. - Отдай мне ребенка, - угрожающе требую я, хотя знаю, что это не возымеет действия. Я просто нарвусь на неприятности. Неприятности, из которых состоит вся моя жизнь. Хавьер действительно отпускает Оливера на пол, говорит ласково: - Иди к себе. Нам с папой надо поговорить. И он плотно прикрывает за сыном кухонную дверь. Я отступаю к стене, потому что больше некуда, говорю: - Не трогай. Из защиты у меня только зажатый в руке нож, но я не смогу им воспользоваться, и альфа это прекрасно знает. Кухонный атрибут изымается из моих рук, со звоном летит в мойку, и руки Хавьера, когда-то такие любящие и нежные, хлестко бьют по лицу, так, что из носа льется кровь. Я скулю от резкой боли словно щенок, но сдерживаюсь, потому что нельзя позволять себе что-то большее. Я давно знаю, если позволю — будет хуже не только для меня, но и для сына, в порыве ярости Хавьер может ударить и его. Если бы я только мог уйти. Но уходит он. Говорит: - Я ухожу, важная встреча. Прибери здесь все, может хоть на это сгодишься. Он отстраняется, осматривает свою руку, залитую моей кровью, брезгливо вытирает её полотенцем, выходит из кухни. Я жду, когда за ним наконец закроется дверь, сползаю вниз по стене, прикрыв глаза. Болит голова, кровь пропитывает футболку. Ощущаю на своих коленях маленькие ладони сына. Улыбаюсь, завидев его встревоженное личико. Он лепечет: - Тебе больно? - Немного, - вру, потому что мне больнее, чем просто «немного». Зажимаю нос полотенцем, - а ты чего в комнате не сидишь? Я тебе еще не согрел еду. - Давай уедем к дедушке, - в который раз просит сын, устраиваясь меж моих полусогнутых ног, - там папы не будет, и он не сможет тебе делать больно. - Через месяц поедем, - обещаю несбыточное, - ладно? Как раз каникулы в садике начнутся и поедем. Беги в комнату, я тебе туда поесть принесу, мультики посмотрим. Включай телевизор. Оливер вздыхает, совсем как взрослый, кивает, решительно направляется к себе, маленький, загорелый, облаченный в короткие шорты и синюю футболку. Я заставляю себя встать, согреть еду. Через месяц придется придумывать очередную причину для отмены поездки, потому что объяснить ребенку, что дедушка его не ждет и не любит, крайне трудно. Было бы здорово уехать, куда угодно, вместе с сыном, но не получив развод, без денег, без работы и образования, куда я поеду? Даже если я попытаюсь уйти, будет только хуже. Я знаю, потому что я уже пытался. Когда мы познакомились, Хавьер казался мне идеалом. Улыбчивый, с гипнотизирующими синими глазами, светлыми волосами, он пользовался такой популярностью, но обратил внимание на меня, малозаметного, заурядного подростка, с карими глазами, родинкой на щеке, да растрепанными русыми волосами. Мне казалось тогда — это один раз и на всю жизнь, меня так влекло к нему, а он был таким нежным и страстным. Я уже почти позабыл, когда в последний раз он был таким. Четыре года назад, в день, когда родился Оливер, тогда что-то переломилось. Постепенно он стал грубым, раздражительным, а мне казалось: перетрется, пройдет, мы еще слишком молоды, ребенок, у него работа, требовательный отец. А потом усталость, стрессы, выпивка, другие омеги. И уже меня переломило пополам, до сих пор не зажило и никогда уже не заживет. Никогда, пока я буду с ним, а уйти некуда. Замкнутый круг. Лишь бы сегодня он прервался хотя бы на несколько часов, чтобы я мог отдохнуть. Хотя бы немного. И он действительно, кажется, прерывается, потому что целую ночь я провожу спокойно, рядом с сыном, провалившись в тревожный сон, просыпаясь едва ли не от каждого шума, а потом вновь уходя в сонное забытье. А утром приходит Хавьер. Он врывается в кухню, кажется, поначалу даже не замечая меня, от него по-прежнему несет алкоголем, движения спутанные, резкие, хаотичные. Он мнет бумаги, лежащие на полке в кухонном шкафу, какие-то документы с его работы, затем визгливо спрашивает: - Где мои карточки? Где деньги? Я молча качаю головой, не зная, что ему ответить. - Сука! - в его голосе сквозит страх. - Ты их забрал, вздумал свалить от меня вместе с этим выродком? - Заткнись, - несдержанно реагирую я на упоминание о сыне, - выродок здесь ты. Он подлетает ко мне, хватает за ворот рубашки, шипит срывающимся голосом: - Заткнись! Если я не верну деньги, я отдам в качестве оплаты долга тебя. Хочешь так, а? Хочешь? - Пожалуйста, Хавьер, - прошу я, пытаясь сохранить в голосе спокойствие, хотя внутренне я уже жду удара и боли, - я не знаю, где твои деньги. Хватит играть. Ты разоришься. - Не твое дело, - шепчет он посеревшими от страха губами, страха не передо мной, а перед очередными игроками, которым он задолжал крупную сумму. Над верхней губой его выступают капельки пота, голос становится пьяным и мерзко жалостливым, - я тебя обеспечиваю, - едва не воет он, зажимая мою одежду в кулаках, отчего рубашка на мне натянута до предела и едва не трещит по швам, - я даю тебе и этому выродку все, а если бы меня не было, а? Что бы ты делал? Ты должен быть благодарным мне, если бы родители не настояли, разве женился бы я на тебе? - Так разведись, - предлагаю я. Его кислое дыхание опаляет мне ноздри, - так будет лучше. Ты же просто игроман, спускающий все деньги на карты и выпивку. Тебе не нужна семья, Хавьер. - Замолчи! - едва не вопит он, тряся меня в руках, вжимает в стену резкими толчками, и от каждого из них боль вдоль позвоночника. Сильнее. Еще сильнее. - Где деньги? Они были здесь, под бумагами, это... Он отталкивает меня, вновь продвигается к шкафу, ворошит белые листы, затем продвигается на полку ниже и разгребает журналы и игрушки Оливера. Замирает вдруг, разворачивается ко мне, держа в руках косоватый бумажный кораблик, сооруженный сыном еще несколько дней назад. Голос его непривычно высок: - Что это? - интересуется он почти что адекватно, разворачивая лист. - Это мои бумаги из фирмы. Это мои документы из фирмы. Как ты позволил сделать такое этому маленькому выродку?! Это мои документы из фирмы! Оливер! - Не надо, - умоляю я, подавшись к двери и прижавшись к ней, чтобы сын не мог войти, - не трогай его Хавьер, он просто ребенок. Он не знал, это случайность. - Ты научил его этому, - злоба альфы вновь обрушивается на меня пощечинами, про сына он уже не помнит и пусть. Лучше я, чем ребенок, - ты специально разрешил ему портить мои бумаги. Хочешь, чтобы я разорился, да? Не хочешь красиво жить, или другого себе нашел и ждешь, как бы свалить к нему? И вместо пощечины на меня вдруг обрушивается удар такой силы, что я, ударившись о вставку стекла в кухонной двери, едва не вышибаю его. А за дверью захлебывается слезами Оливер, дергая за ручку, не понимая, что это не поможет её открыть. Я молю только о том, чтобы Хавьер не оттолкнул меня, потому что я своим телом накрепко удерживаю дверь в закрытом положении. - Заткни этого сопляка! - рычит Хавьер, зажимая виски ладонями. - У меня просто не мог родиться такой сын, он только и делает, что плачет с самого рождения, ты не умеешь воспитывать детей! - Ты его пугаешь! - выкрикиваю отчаянно я и понимаю, что еще немного, и сам не сдержу слезы. - Пожалуйста, Хавьер. Перестань. - Если ты не найдешь мне этих денег к трем часам, - цедит он сквозь зубы, - я продам тебя, и сына ты не увидишь никогда. Понял? Пошел вон. И он отталкивает меня, а я поддаюсь, ослабевший от боли и страха. Оливер всхлипывает в гостиной, но Хавьер проходит мимо него, и я слышу, как закрывается входная дверь. На языке чувствуется привкус крови, хочется сесть на пол и не двигаться, но я заставляю себя выйти в гостиную. Оливер, завидев меня, захлебывается в новом потоке слез, переходящих в истерику. - Тише, - шепчу я, поднимая сына на руки, - не плачь. Все нормально. Мы гулять сегодня пойдем и переночуем в какой-нибудь, гостинице, хочешь? Помнишь, как в фильме про трудного ребенка? Там на большой кровати можно прыгать сколько хочешь. Сын замолкает на несколько секунд, смотрит на меня, но потом вновь заливается слезами. - Пойдем, - тихо качаю я его на руках, - ну, тебе целых четыре года, разве так ведут себя в четыре года? Я сейчас дам тебе волшебную пилюлю, а потом пойдем гулять. - Ты горькую таблетку дашь, - морщится Оливер, ерзая на моих руках, - врешь про пилюлю. А таблетки невкусные. - Ты меня раскусил, - улыбаюсь сыну, усаживая его на стол, - если перестанешь плакать, горькой таблетки не будет. Мы пойдем с тобой гулять в парк? - У тебя кровь вот тут, - тыкает Оливер мне пальчиком прямо в разбитую губу. Болевая вспышка едва не замораживает всю нижнюю часть лица, так, что темнеет в глазах. Я морщусь, вдыхаю воздух, а в губах пульсирует боль. - Спасибо, милый, - киваю через силу. - И еще на голове, - тихо бормочет Оливер, с интересом и страхом рассматривая мой правый висок, как раз то место, по которому пришелся удар. - Я сейчас умоюсь, - киваю мягко, - а ты знаешь что сделай? Иди к себе и возьми пять своих любимых вещей. Игрушку, джинсы, кофту и еще две вещи на выбор и сложи все это в рюкзачок, хорошо? Сын кивает, поддерживаемый моими руками слезает со стола, бежит в свою комнату. Я медленно бреду в ванную. Надо бы быстрее, но нет сил. Все тело болит, словно я спортом перезанимался. Каждая мышца ноет, налитая неприятной тяжестью. - Ублюдок, - шепчу, смывая холодной водой кровь с лица, - чтоб ты сдох, Хавьер. Еще пару лет назад мне казалось, что я его люблю, что вся его грубость и тайные измены пройдут, и это отчасти было правильной мыслью. Тайные измены стали явными, а грубость переросла в ярость. Больше так продолжаться не могло. Нужно было уйти и уйти сейчас же. Я собрал кое-какие вещи, попытался открыть входную дверь, но внутренние замки были закрыты. Пришлось лезть в сумку за ключами для сквозных замков, но и те спокойно отпирались и запирались, а дверь не поддавалась. - Мы пойдем гулять? - нетерпеливо спрашивает сын, топчась за моей спиной. - Конечно, милый, - киваю, еще раз внимательно осматривая замки. Один обычный, английский, открывающийся с обеих сторон ключом, второй со стороны квартиры, с защелкой и третий, так называемый внутренний, сейфовый, открывающийся длинным тонким ключом с двумя зубцами. Один такой стоял внутри, и второй снаружи. Когда я переехал к Хавьеру, он долго объяснял, как ими пользоваться и говорил, что эти замки невозможно вскрыть, так как они не имеют замочной скважины с другой стороны двери. Значит тот, который был со стороны квартиры, был открыт, а наружный был повернут на два оборота. - Сука, - шиплю я, осознавая, что из квартиры нам просто не выйти, пока он не придет и не откроет наружный замок. - Сука? - повторяет Оливер не раз услышанное слово. - Это плохое слово, - бормочу я машинально, занятый мыслями по поводу замка, - тебе нельзя его говорить. Это слово только для взрослых, понял? - Когда стану взрослым, мне можно будет его говорить? - любознательно спрашивает сын, взирая на меня снизу вверх. - Да, но только когда вырастешь. Через пятнадцать лет. - Это долго... - вздыхает разочарованно маленький альфа. - Знаешь что? - я поворачиваюсь к нему, присаживаюсь на корточки. - У нас есть мороженое в холодильнике, нельзя просто так уйти и оставить его. Давай съедим? Вместо обеда. - Правда? - удивляется сын моей маленькой щедрости. - Да! Можно сверху насыпать шоколада! - Так и сделаем, - киваю, подталкиваю сына к кухне, мы идем туда, Оливер забирается на диван, я раскладываю по мискам мороженое. Сын тыкает в холодное лакомство ложкой, потом мрачнеет и со всхлипом говорит: - Он тебе из-за тех бумажек сделал больно. Я не знал, что их нельзя трогать, извини. - Не из-за них, не бойся, - ласково треплю ребенка по русым волосам, улыбаюсь, а внутри все сжимается от осознания того, что через несколько часов Хавьер вернется, и скандал будет вновь возобновлен. А мне не остается ничего, кроме как сидеть и ждать неизбежного. Его запах, смешанный со спиртным и еще чей-то. Чужой, как и чужой голос в коридоре. - Хочешь втроем, а? - слышу его мерзкий смешок. - У меня для тебя сюрприз, куколка. Втроем будет просто улетно. Сейчас я вас познакомлю. - Оливер, - слишком сильно хватаю сына за тонкое плечо, и он вскрикивает, но я не обращаю на это внимания, - иди в гостиную, включи диск с детскими песенками, и подпевай, ладно? Так, чтобы я слышал. Сейчас же. И не выходи оттуда, понял? - Да, папочка, - кивает сын, ужом выскальзывает из кухни, наткнувшись в дверях на Хавьера в компании омеги, но те его не замечают. Юркой змейкой сын просачивается между ними и бежит выполнять мою просьбу. - Ну, как тебе? - возбужденный взгляд Хавьера скользит по верхней части моего тела - я все еще сижу за столом. - Устроит? - А он ничего, - губы незнакомого омеги раскрываются в пошлой улыбке, он откидывает с лица длинные, светлые пряди волос, открывая зеленые глаза, - ты такой классный, Хавьер. С другим омегой у меня еще не было. - Вот и попробуем, - мурлычет альфа, прижимая к себе незнакомца, а я осознаю, насколько мне плевать на очередную его измену, происходящую у меня на глазах. Никаких эмоций, даже отвращения. - Идем с нами, Доминик, - расслабленно мотает головой в сторону спальни Хавьер, - посмотришь, как нужно вести себя в постели, а то опыта у тебя никакого. - Пошел ты, - перехватываю я его игривую интонацию, - учиться трахаться у проституток - слишком даже для меня. Лицо Хавьера темнеет от гнева, а омега наоборот, хохочет, ничуть не оскорбленный моими словами. Говорит, обнимая альфу за шею: - А у твоего парня острый язычок, Хавьер. Ты все так просто ему спускаешь? - Нет, конечно, - качает головой Хавьер, отстраняясь от любовника, - подожди меня в спальне, детка, я сейчас поговорю с Домиником и приду. Я просто в нетерпении. Омега усмехается, закусывает губу и, скользнув по мне пренебрежительным взглядом, уходит. Я слышу, как в гостиной сын подпевает какой-то песенке про веселого журавля. Слышу шумное дыхание Хавьера. - Ты что себе позволяешь, сука? - его руки выдергивают меня из-за стола, я больно ударяюсь бедрами о столешницу. - Как ты ведешь себя с моими гостями? - Извини, - пытаюсь расцепить его руки, - думал, шлюхам такое обращение нравится. Разве нет? - Единственная шлюха здесь — это ты, - шипит он, подталкивая меня к стене, вжимает в холодный бетон. - Да, потому что ты импотент, - улыбаюсь слабо, хотя внутри все сжимается от страха. Я знаю, что сейчас последует удар и внутри меня всего колотит, но показать ему, что я боюсь, я просто не имею права, иначе он сможет делать все, что вздумается. Пока что он хоть немного сдерживается, видя, что я пытаюсь сопротивляться. - Выродок, - выплевывает он мне в лицо, заносит руку для удара, я уворачиваюсь, и его кулак встречается со стеной. Мне кажется, я даже слышу хруст сломанных пальцев. - Сука! - воет он, отшатнувшись, схватившись за руку, сгибается, мечется как зверь в клетке, я пытаюсь проскользнуть мимо него, но здоровой рукой он прижимает меня за шею к стене, душит с такой силой, что темнеет в глазах. Попытки освободиться сводятся на нет, слабость, вызванная асфиксией, разливается по телу, и организм перестает отдавать рукам и ногам приказы к сопротивлению, устремив все свои силы на спасение мозга. Горло обжигает невыносимой болью, а потом к ней прибавляется новая, вспышками, толчками, ожогами проявляясь по телу вслед за беспорядочными ударами, которые наносит мне альфа. Я слышу, как в гостиной сын подпевает песенкам из детских мультфильмов, голос его дрожит от страха, а потом уродливо растягивается, кажется, зависает, как зажеванная кассета и превращается в белый шум, словно на неработающей программе телевизора. Искаженное яростью лицо Хавьера заливает спасительная темнота, а вслед за ней затихает шипение и наступает тишина...