Картина кровью

Ухоженный зеленоглазый блондин сидел на лавке, в центральном парке Нью-Йорка, расслабленно закинув одну ногу на другую и покачивая ей. Солнце забавно играло с цветом его волос, заставляя их переливаться десятками оттенков, от янтарного до золотого, а в малахитовых глазах застыло наслаждение. Казалось, что он счастлив. Так и было, он был счастлив. Как жаль, что его понятие «счастья» весьма и весьма отличается от общепринятого. Его не интересовали ни перспективы юности, ни возможности его интеллекта, ни привлекательность красивого лица. Его интересовал смуглый парень, поедавший гамбургеры на соседней лавке. Достаточно высокий, совсем молодой, лет девятнадцати. Волосы цвета натурального пшена, едва доходившие до шеи, находились в неком хаосе, почти как у самого блондина. Несколько прядей выбивались из общей массы и спадали на лицо, из-за чего парень был вынужден часто заправлять их за уши, а одна и вовсе стояла дыбом. Голубые глаза оттенка летнего неба восторженно смотрели в какую-то книгу, скорее всего даже комикс, слишком уж часто он листал страницы. Такой красивый и беззаботный. Будто его не держало на этой земле ничего, кроме собственного желания не покидать ее. Скорее всего, типичный американский студент, весельчак и любимец девушек. Подходит. Он – следующий. Следующий, кто станет очередной картиной начинающего художника. Знакомьтесь, Артур Керкленд. Настоящий англичанин, двадцати четырех лет от роду, имеющий за плечами красный диплом медицинского колледжа. Никогда не любил медицину. Он любил рисовать. Особенно портреты людей. Особенно молодых, красивых и энергичных. Особенно используя в качестве краски их же кровь. И, кажется, он нашел очередную модель, которая будет ему позировать. Грубая веревка крепко стягивает запястья и прижимает их к спинке стула. Альфред безуспешно дернулся несколько раз, после чего затих, рассматривая окружающий его мир. Из-за отсутствия очков такая, казалось бы, простая задача оказалось почти что невыполнима. Благодаря своей запущенной близорукости, парень не мог разглядеть ничего, что находилось от него больше, чем на метр. Тряпка во рту, небрежно обмотанная снаружи скотчем, мешала позвать кого-либо на помощь, оставляя парню лишь возможность жалобно мычать. Но стоит ли это делать, если тебя все равно никто не услышит? Откуда-то сзади послышался тихий скрип открывающейся двери, а затем и приближающиеся к американцу шаги. На секунду где-то справа промелькнула тень, быстро скрывшаяся за высоким белым полотном. – Мы не знакомы, – раздался мягкий баритон. Джонсу ничего не оставалось кроме как настороженно наблюдать за происходящим. За несколько минут, которые он провел в одиночестве, парень смог убедиться, что все узлы завязаны хорошо, а до выхода ему ни за что не добраться. – Прости, пока я тащил тебя сюда, очки упали. Я решил, что одену их на тебя чуть позже, – незнакомец вышел из-за белой пелены и, подойдя к своему заложнику, водрузил тому на нос очки в тонкой оправе, слегка треснувшие в уголке левой линзы. Теперь американец мог разглядеть, где он находится. Скорее всего, комната была съемной, слишком уж все в ней не сочеталось. Тяжелые черные, явно самодельные, шторы, закрывавшие окно, совершенно не гармонировали с бело-красным ковром на полу. Везде висели портреты людей, нарисованные красной краской. Старая мебель была отодвинута к стенам, освобождая центр помещения, в котором находились лишь три предмета: стул, к которому был привязан Альфред, белое полотно, оказавшееся большим холстом, размещенным на деревянном мольберте и пианино. Большая часть последнего была скрыта за холстом, но американец мог различить край и ножки. Престижного вида блондин стоял в полуметре от Джонса, скептически его разглядывая и задумчиво улыбаясь. На первый взгляд он мог показаться обычным сынком из какой-нибудь престижной семьи или молодым специалистом по чему-нибудь супер крутому и сложному. Зеленые глаза смотрели с нескрываемым наслаждением, а руки были крепко сжаты в кулаки, в предвкушении чего-то очень важного. Резким движением парень взялся за край клейкой ленты, дергая ее на себя и отрывая от лица Джонса, от чего тот непроизвольно вскрикнул бы, если не тряпка, все еще находившаяся во рту. Впрочем, и от нее незнакомец очень быстро помог избавиться. – Эй, дружище, это не смешно, развяжи меня. Кто тебя попросил меня так подколоть, а? Наверняка, старина Мэтти. Вот он только кажется классным братом, на деле же засранец редкостный! Ничего не ответив, похититель лишь слегка наклонил голову, как бы спрашивая: «Ты еще не понял, куда влип?» – Что? Это не Мэтт? Блондин плавно покачал головой из стороны в сторону. – А кто? Этот проклятый русский, да? Все-то ему неймется! С каждым словом улыбка становилась все шире и шире. Казалось, что лицо незнакомца вот-вот разделится ей на две части. – Нет, не он? Ну… Может тогда… – Никто меня не просил, – произнес, наконец, похититель. – Тогда какого черта, чувак?! Вот только не говори мне, что ты маньяк и собираешься меня кокнуть, я не поверю. Блондин лишь пожал плечами, отходя от парня. Далеко удаляться он не стал, просто подошел к столу, поставленному у стены, взял с него два чемодана странного вида и сразу же вернулся к своей наивной жертве. – Ты мне нравишься. – Это повод меня связать? – задорно рассмеялся американец. Он все еще не мог поверить в то, что все происходящее не шутка. Его ум отказывался складывать два и два, постоянно пытаясь найти потайную лазейку, открывающую менее жестокую правду. Это может происходить с кем угодно, но не с ним. Такое бывает только в фильмах или в газетах. – Я собираюсь хранить память о тебе вечно. Я тебя нарисую. – Шутишь, что ли? Мог бы и так попросить, я бы попозировал, мне не жалко! Он оказался именно таким, каким Артур его представлял: неунывающий, миролюбивый и слегка глуповатый. Как и все те, кого он убил до этого. Они все ему нравились. Все такие жизнерадостные, красивые и добрые, до последнего момента считавшие, что это лишь чья-то злая шутка. Никто из них не пытался проявить агрессии. Даже после того, как в баночку падала первая капля крови, все они лишь начинали молить о пощаде и плакать. Никто даже не мог подумать, чтобы нанести ему вред. Слишком добрые. Все они до последнего момента надеялись, что Керкленд их отпустит, ведь они ничего не делали плохого в своей жизни, так? Где же справедливость? Отставив чемоданчик, что был побольше, блондин опустился на одно колено, кладя на пол второй. Щелкнули замки. В мягких гнездах блестели ножи. Вот они – оружия справедливости. Кажется, Альфред понял, к чему все идет. – Так ты серьезно? – все еще недоверчиво прошептал парень. – Как тебя зовут? – вместо ответа поинтересовался убийца. – Альфред Джонс… А тебя? – Артур. Наверное, это было самое оригинальное знакомство американца. Жаль, что последнее. Достав из второго чемодана две двухлитровые банки, Артур поставил одну из них за Джонсом, под зафиксированными руками, а вторую неподалеку от стула. Острое лезвие полоснуло вдоль по венам. Альфред услышал, как его собственная кровь капает в банку. – Как ты относишься к Шопену? – Никогда не слушал… – превозмогая охватившую его панику, отозвался парень. – Правда? Очень жаль. Тогда, если ты не против, именно Шопен станет музыкой, под которую ты умрешь. Ты ведь не против? – Наверное, нет… Ответ жертвы впервые ошарашил британца. Обычно, на этом моменте его начинали умолять сохранить жить или что-то в этом роде, но не сегодня. Тем не менее, лишь подернув плечами, блондин зашел за мольберт и, сев за пианино, начал играть. Длинные тонкие пальцы быстро забегали по клавишам, извлекая прекрасные звуки. Артур играл с невероятной легкостью, будто он только этим всю жизнь и занимался. От прекрасной мелодии внутри все сжималось. Альфред даже и не думал, что сейчас он умрет. Все его мысли занимала лишь прекрасная игра не менее прекрасного блондина. – Почему ты не просишь меня отпустить тебя? – не отрываясь от инструмента, спросил убийца. – А ты меня отпустишь? – Нет. – Ну, тогда зачем и спрашивать? Тем временем мелодия кончилась, но блондин не остановился, а принялся играть ее заново. – Зачем ты убиваешь? – Вы мне нравитесь. Я хочу навсегда увековечить ваши образы в своей памяти. Картины, нарисованные из вас. Разве это не идеальный вариант? – Так что же ты не стал бальзамировать тела и хранить их в холодильнике? – Слишком сложно. Банка уже почти наполнилась, и Артур был вынужден оторваться от мелодии, чтобы заменить ее. – А почему у меня кровь не сворачивается? – Я сделал тебе несколько уколов, разжижающий кровь и сыворотку на основе гепарина. Кстати, как ты себя чувствуешь? – Устал очень… Дышать как-то тяжело. Я умираю, да? Такое чувство, что просто хочу спать. – Ты действительно умираешь. И вновь американец лишь промолчал, не начав даже пытаться спасти себя. Артур вернулся за пианино. Ладони снова запорхали над клавишами. – Кстати, а что за музыка-то? – «Весенний вальс». Это мелодия твоей смерти. Я всем что-то играл. А знаешь, если подумать, то я встретил тебя весной, на лавке, в центральном парке. Почему ты всегда сидишь на одной и той же лавочке? Каждый будний день, с двенадцати до часу. Обеденный перерыв в институте? Джонс уже не ответил. Смуглый парень сидел на лавке в центральном парке Нью-Йорка. Яркое солнце забавно играло с его пшеничными волосами, а небо очень удачно сочеталось с голубыми глазами. От постоянно летавшей в воздухе пыльцы в носу щекотало и хотелось чихать. Несмотря на то, что с того случая прошло несколько месяцев, Джонс продолжал исправно ходить в парк, садясь все на ту же лавочку. Он ждал. Ждал своего убийцу. Убийцу, в которого влюбился. Когда парень очнулся после того страшного происшествия, он был уже в больнице. Ему сказали, что его привез его друг, Артур Керкленд, который нашел американца в предсмертном состоянии в собственном доме. Сказав, что, скорее всего, это была попытка суицида, блондин быстро удалился, сославшись на рейс в Великобританию, ведь зашел он как раз, чтобы попрощаться. Из личных вещей при Альфреде обнаружились лишь записка и диск с классической музыкой. Красным маркером в списке произведений был выделен «Весенний вальс» Фредерика Шопена. В записке было лишь одно предложение: «Ты понравился мне больше всех» И вот, наконец, в другом конце аллеи мелькнула блондинистая голова. Они должны встретиться. Ведь если люди друг другу нравятся, все должно быть явно не так, как было у них, правда? Альфред возьмется за исправление этого небольшого промаха. На этот раз они нарисуют картину вдвоем, чем-нибудь более безобидным.