Реквием

Это как-то неправильно. Неверно. Ложно. Хотелось бы в это верить. Но Питер Квилл знает правду. Ложь — самое истое и значимое в этом мире. Маски кругом, суррогаты жизни и фикции чувств. Он знает. По себе судит. И что-то болезненное, озлобленное кривит его губы. Где тот мужчина, что слушал старый, затертый плеер с далекой Терры? Где тот Звездный Лорд, который легко укладывал врагов на лопатки и искрометно шутил? Где тот романтик, мечтатель и идеалист, коим он был всегда? Сдох. Такой ответ устроит? Питер фыркает и с громким стуком бьет ладонью по дереву стола. От простого движения идет вибрация. Мир ломаный, вывернутый наизнанку, чумной и чуждый. Мир, в котором нет их — абсурден. Но он существует. Как существует и Питер Квилл. Оболочка сидит, скалится своему отражению в мутном зеркале, лениво потягивает стакан янтарного пива, моча губы в пене, и грезит о былом. У Ракеты было отменное чувство юмора. Чертов грызун. Идейный мастер с ловкими лапами. У Грута было доброе сердце. Он всегда тянулся к прекрасному. Щепки на полу остро, до рези напоминают о нем. Дракс Разрушитель. Скорее имбецил. И отсалютовать бы ему кружкой. Я вернул тебе должок, друг. Имбецил за имбецила. И захохотать вместе. Да не выйдет. И тяжелая рука не опустится на плечо Питера Квилла. И еще была она. Гамора. Думать о ней больнее всего. В груди что-то скребет, сталью режет, давит. Словно сердце сжимают в сильных тисках. И оно пропускает удары. И кривая сердечной мышцы такая неверная, резкая, неравномерная. Потому что больно. Потому что она была прекрасной. Потому что она была его. На пару тысяч секунд. Большего не дали. Черти и Боги. Питеру Квиллу скоро исполнится круглая, золотая дата. Таких на Терре зовут долгожителями, показывают их в новостях по телевизору, превозносят как феномен жизни. Питеру Квиллу скоро исполнится ровно век, как он родился. И в огромной Галактике это никого не трогает. Здесь есть существа, что ведут свою жизнь на протяжении ни одной сотни лет. Что им какой-то век? Так, десяток в жизни человека. Но Питер Квилл — человек лишь наполовину. Сейчас он жалеет лишь о том, что не роботизирован полностью. Что сердце его настоящее, из крови и плоти. Он хотел бы вместо вен — провода, вместо кожи — железо, вместо крови — масло. И не чувствовать. Потому что машины не чувствуют. Но он — не машина. И снова глоток янтарной жидкости, так мягко, почти приветливо скользящей по горлу. Гамора. Он помнит. Она пахла зеленью. Такой свежей, едва скошенной травой, росой и чем-то еще. Столь неуловимым. Но Питеру всегда щекотало нос. Она показывала ему средний палец и иронично дугой выгибала бровь, а он продолжал улыбаться, лаская ее взглядом. Ее локти были острыми и меткими, а клинки — яро заточенными. Она была шальной. И живой. Он запомнил ее такой. Гамора. — Мы отправляемся, — раздается голос над самым ухом, когда чьи-то пальцы отодвигают его наушник. И мелодия Redbone «Come And Get Your Love» ускользает куда-то мимо, становясь тише. Питер Квилл из прошлого распахивает глаза и встречается взглядом с ней. Волосы у нее черно-бурые, а кожа зелена как никогда. — Вставай. — И тон-то какой повелительный. Питер ухмыляется и садится. — Будишь меня? — и протягивает руку, чтобы коснуться ее, подцепить фалангами пальцев ремень на кожаных брюках, но женщина делает шаг назад. — Квилл, держи свои руки при себе, — цедит она несколько зло. Но злость напускная. Звездный Лорд это знает. Он смотрит в след женщине, и взгляд его задерживается на едва покачивающихся бедрах. Чумная. В тот далекий день — а кажется, что он совсем недавно вдыхал запах ее кожи и пропускал сквозь пальцы тонкие пряди волос — они второй раз попали на Килн. Тюрьма встретила их менее приветливо, чем в первый раз. Охранники склабились и держали наготове электрошокеры, которые били зарядом больше двухсот вольт. Так, что все тело словно искрилось, а по венам бежал ядреный ток. Это было больно. Но не смертельно. Питер знает, о чем говорит. Бежать они пробовали. Да вот в Килне работают не дилетанты. Совсем. Ракета недовольно дергал усами, Грут рвал с себя листочки, а Дракс раскачивался на стуле. Гамора же предпочитала не отходить от друзей — Килн все еще полнился ее недоброжелателями, которые бы с удовольствием содрали с нее кожу и вытащили внутренние органы, чтобы превратить их в кровавую кашу. — Мы — идиоты, — говорит Ракета в один из дней. Хвост и уши у него опущены. А из груди рвется тяжкий вздох. Питер Квилл фыркает. Его губы дергаются. Хочется усмехнуться, но вся его фигура выражает все его мысли — он согласен с Енотом. Идиотизм у них в крови. — Надо выбираться, — шепчет Ракета. — Я есть Грут, — поддакивает ему древесный гуманоид. Кто ж знал, что их решение запоздает? Придет позже нужного. Застынет чем-то неисполненным, неживым. Они не знали. Да и если бы знали, то что могли бы изменить? Будущее — оно относительно. Но в их случае кто-то поставил на знаменитой команде Стражей Галактики жирный крест. Он отливался броско-ярким, притягивая к себе косу смерти. И когда сталь была занесена, в живых остался лишь один. Чтобы жить и помнить. Твою мать. Питер Квилл просыпается ночью, потому что слышит какие-то звуки. Чей-то шепот, говор, шаги. Он лежит, хмурит брови, смотрит в потолок и прислушивается. — Ну и сучка же ты, — достаточно отчетливо. — Держи ее. — Голос повышается, приказ звучит в тоне. А потом тихий вскрик. Кому-то больно. — Держи руки. Эта тварь умеет драться. И ноги прижми. — Голос замолкает. Возня же продолжается. И острый слух Питера улавливает еле слышный треск ткани. Мужчина резко садится. Потому что в его сознание проползает неприятная, ледяная мысль — с Гаморой захотели расправиться. Килн повторяется. Так думает Звездный Лорд, вставая на ноги и делая шаг к двери. Зато он сам не повторяется. Может лишь формально, номинально, но не по сути. Он спас ее в прошлый раз ради денег и жажды наживы. Сейчас он готов спасти ее лишь потому, что это просто она. Питеру этого достаточно. Двигается мужчина тихо, бесшумно. Аккуратно переносит свой вес с одной ноги на другую. И заглядывая за соседний угол. Двое мужчин в ярко-желтых робах скрутили Гамору так, что не дернуться. Они как-то умудрились цепями опутать ее ноги и руки. Так, что не пошевелиться, не двинуться. Он видит взгляд женщины. И невольно давит восхищение. Прекрасная. Она всегда была прекрасной. И то пламя ярости, что стелет ее зрачки изнутри, тому лишь лишнее подтверждение. Он видит тонкие руки, кожу зеленого цвета, сочную и яркую. Видит, как кривятся ее губы в гримасе презрения, как искажаются черты ее лица, когда чужие руки резким движением ножом разрывают на ней ткань, обнажая живот и грудь. Питер смотрит и дуреет. Он жрет взглядом крупные соски и аккуратные ореолы вокруг них. Она так часто, болезненно дышит. И тут Питер замечает кое-что еще. Страх. Гамора боится. Эти двое выбрали самое верное и правильно наказание. Смерть для приемной дочери Таноса — ничто. Лишь пустой звук, что-то такое привычное и обыденное. Кровь и боль — всего лишь отзвук ее прошлого. А вот насилие такого рода — это именно то, что ее пугает. Квилл стоит и думает о том, что надо что-то делать. Вот ее подбородок болезненно сжимают грубые пальцы. А женщина клацает зубами. Кажется, укусила. Потому что в следующую секунду раздается звук удара. Глухой и сдавленный. Цепи не позволяют Гаморе согнуться пополам, но ее так крутит, что Питер понимает, как ей больно. Один из ублюдков ударил прямо в живот. — Хватит! — этот голос принадлежит ему. Но Квилл не сразу его узнает. Слишком он яростный и гневный. Эмоции бьют в нем сильно и шумно. Гамора бросает на него взгляд. Ее грудь по-прежнему обнажена, а волосы прикрывают пару ссадин на лице. Их тоже поставили эти два отморозка. Питер в этом уверен. — Ты кто такой? — склабится один из них. Мощный, кряжистый, приземистый, и бугры мышц играют под его кожей. — Твоя смерть, — цедит Питер. И удар его столь точен, бьет в самое горло. Так, что противник хрипит, оседая на пол и роняя нож. Звездному Лорду же хватает легкого движения, чтобы пальцами обхватить стальную рукоять, а затем метнуть железо во второго. Сталь прошивает плечо. И второй заключенный вопит. — Выметайтесь, шавки. — Произносит Питер. И те пятятся. А мужчина смотрит, как бурая кровь пропитывает солнце ткани, как хрипит рядом человек. Лицо его синеет. Будто воздуха не хватает. — Тебе добавить? – тот, что есть силы, мотает головой и еле отползает в сторону, скрываясь за железной решеткой, попутно локтем задевая какую-то кнопку. Раздается скрип и скрежет — дверь закрылась на замок. Запер их. Питер поджимает губы и возвращает взгляд к Гаморе. Она вытянулась вдоль железной, гладкой балки. Спина ее вдавливается в холод стали. Запястья уже покраснели, а один сосок выглядывает из широко распахнутой на груди порванной тюремной робы. Мужчина делает шаг вперед, и его руки возятся с замками на цепях. Гамора отчего-то шумно дышит. Закрывает глаза, задерживает дыхание. И снова. Воздух со свистом вылетает из ее легких. Полукиборг-получеловек. Но человеческого в ней больше. — Ты боишься, — подмечает он, все еще продолжая возиться с замком. Женщина же хмурится. Чуть отклоняется назад, едва вздергивает подбородок. — Тебе действительно страшно, — говорит мужчина. — Не отрицай это. — Квилл… — в ее голосе угроза. Звездный Лорд же улыбается и, наконец, отмыкает замок, и Гамора с облегчением опускает руки, тут же потирая запястья. Питер же опускается на колени, начиная возиться со вторым замком, что держит в стальном капкане ее щиколотки. — Запахнись, — произносит он, не поднимая головы. — Что? — Запахни робу. Ты обнажена, а я — мужчина. — И хочется добавить «которому ты нравишься». Но он молчит. А Гамора продолжает хмуриться. Ее пальцы чуть придерживают ткань. Питер Квилл возится с замком в тишине. Через несколько секунд слышится характерный щелчок, и ноги женщины свободны. Мужчина встает в полный рост, тут же становясь выше нее. И Гаморе приходится задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Ее кожа пахла травой. Всегда. И взгляд был стылым. А кончики волос отливали кровью и бурым железом, почти червоточинной ржавчиной. Яремная впадина так отчетливо проступала при каждом вдохе. И столь трудно было оторваться. Он помнит до сих пор, как она смотрела, как сыпали искры, как хотелось прикоснуться к ее коже, провести пальцами по узору лица. — Спасибо. — Не за что. И продолжает стоять, давит на нее своим присутствием, непрошенной близостью. Далекий и близкий, знакомый и чужой. То Питер Квилл, мальчик с Терры, то Звездный Лорд, воспитанник Йонду. — Может, ты отойдешь? — Ты боишься мужчин. — Это звучит так неожиданно, так резко, так спонтанно. Лицо Гаморы застывает неестественной маской. — Что? — Ты боишься моей близости. Тебе проще убивать. Ты знаешь это. — Квилл, — и она качает головой, хочет продолжить, но он перебивает ее. — А что если мы не выберемся? Сгнием здесь? Рано или поздно эти отморозки доберутся до тебя. — И электрический свет мигает, гаснет, погружая все окружающее пространство в темноту. И лишь глаза двоих продолжают блестеть. — Ты не защитишься ото всех. И я не смогу защитить тебя ото всех. — Ты не обязан, — резко говорит Гамора. А Питер улыбается. — Но я хочу этого. — Замолкает, чуть качает головой. — Знаешь почему? — Почему же? — Из-за тебя. — И касается ее. Сжимает ее запястье своими пальцами. Гамора напрягается, молчит. Лишь глаза ее горят еще ярче. — Позволишь? — тихо спрашивает Питер и тянет ее руку на себя, отводя в сторону. — Что ты хочешь? — Показать, что некоторых мужчин не стоит бояться. Меня не стоит бояться. Ткань скользит с ее груди, цепляясь за отвердевшие от холода и чужой близости соски. Они такие темно-зеленые в мраке ночи. Глаза уже привыкают. И Питер может различить очертания женской груди и мягкого живота. Его пальцы касаются желанной плоти, ведут по контуру, очерчивают. А Гамора шумно дышит. Фаланги ласкают и гладят кожу. Питер смелеет, всей ладонью забирает одно полушарие, чуть сжимает. Женщина не двигается. — Знаешь, — он подается вперед. Вторую руку кладет на ее талию, пальцами скользя по полоске кожи меж складок одежды, — я очень давно хотел это сделать. — И оставляет мокрый след за ухом. Гамора дрожит. Когда руки Питера Квилла проскальзывают под резинку тюремных штанов, сжимают ягодицы, прижимают к себе гибкое и стройное тело, когда его губы целуют женское плечо, он думает о том, что мир забавен, даже алогичен. В его руках женщина, которая боится быть женщиной. В ней забили это, задавили, научили лишь убивать. И поэтому ее дрожь и едва приоткрытые губы — лучшая награда для него. Вести по ее коже пальцами, ласкать ртом и губами, чуть прикусывать зубами и видеть реакцию: откинутую голову, хрипы, толчки воздуха, твердые соски и влагу меж ног. Стоит взять ее за подбородок, заставить взглянуть на себя, а потом поцеловать. И Питер целует. Их губы сталкиваются, языки сплетаются. И женщина смелеет. Жмется к нему обнаженной грудью, вдавливается своим животом. Квиллу хватает легкого движения, чтобы подхватить ее, заставить ногами обвить свой пояс. И целовать, целовать, целовать. Так, что не хватит воздуха. Он застрянет где-то в горле, не выйдет наружу. А Гамора пальцами впивается в его волосы, наседает, ластится как кошка. — Смотрю, ты вошла во вкус, — хрипло шепчет Питер, улыбаясь. А затем прижимает ее к решетке. Ее руки тут же обхватывают стальные прутья. Глаза ее горят. Возбужденная, распаленная. Мужчина делает шаг назад, чтобы стянуть с нее штаны и отбросить их в сторону. Его одежда летит туда же. Он проходится по ее телу пальцами, замечая каждый шрам, каждую рытвину на вожделенной коже, каждую неровность. Его палец замирает на изогнутом, кривом, словно рваном шраме на бедре. — Что это? — Танос, — просто отвечает она. И Питера захлестывает волна чувств. То ли ярости, то ли жалости, то ли пустых сантиментов. Но он берет ее лицо в свои ладони и целует так сильно, что зубы их сталкиваются. И хватает одного простого движения — приподнять женщину и войти в нее. Голова Гаморы ударяется о стальные прутья решетки, пальцы сжимаются на плечах Питера. Он трахает ее медленно, вдумчиво, целуя время от времени, лаская кожу и равномерно двигая бедрами. Она дышит часто и хрипло. Ее волосы липнут к ее шее, а Питер ловит губами бьющуюся жилку. Их тела потные и разгоряченные. Застывают тугим комком эмоций и ощущений. Гамора выдыхает так сильно, практически всхлипывает и обмякает в его руках. Ноги не держат и Квилла. Они оба оседают на пол. Женщина старается сесть прямо. — Нет, — произносит мужской голос, и руки дергают ее к мужскому телу. Она впечатывается в чужую грудь, вибрирующую стальными мышцами под кожей. — Питер Квилл, — тянет зеленокожая ведьма. — Ты всегда такой? — Какой? — улыбается он. — Получаешь, что хочешь. — Всегда, — он проводит пальцами по ее лицу. — Тебя я хочу. — И надолго ли? Питер был бы и рад вспомнить, что он ответил. Да не помнит. Пусть это будет навсегда. Пусть. Ему хочется в это верить. Потому что эта женщина заслуживает лишь такого ответа. Навсегда. Отзвуком на губах. И что-то кислое в гортани. Питер знает. Вкус лжи. Он сидел в той камере, перебирая пальцами ее волосы, и наслаждался победой и чем-то скользким, что шевелилось за грудиной. Чуждым, непонятным и непривычным. А потом был взрыв. Килн разнесло на мелкие кусочки, подробило на атомы. И ничего не осталось. Выжили лишь единицы. Зеленокожая женщина сгорела на его глазах. Ее плоть буглилась, обнажая кости и сталь, вживленную в ее тело. Киборг и человек. Когда она кричала, человеческого в ней было больше. И в тот момент Питер осознал, что потерял гораздо больше, чем думал. Где-то среди выжженных останков Килна и его тлеющего пепла он забыл часть себя, своего сердца, своей души. И теперь его организм работает неправильно, ломано, разбито. А нужные слова так и не срываются с языка. Гамора, я… Она все равно не услышит. И каждый раз, закрывая глаза, Питер Квилл вспоминает вкус ее кожи, влаги, поцелуев, горящие глаза и ту дикость, сочащуюся во всей фигуре. Где-то в другой Галактике, параллельной Вселенной ты жива. Я верю. А в наушниках тихо заиграет, почти заскулит «I'm Not In Love». Но Питер Квилл, бывший Звездный Лорд, уже не поверит.