Chaos in this town my brother

Трость мастера. Майк узнает ее мгновенно, как только замечает, как Донателло поднимает ее с сидения дивана и прислоняет к подлокотнику. Он узнал бы ее во все времена, в любом состоянии и, пожалуй, возрасте, и сейчас, не отрывая взгляда, бухается на диван, изогнувшись, чтобы видеть темное дерево, прячущееся под руками гения. Дон предпочитает игнорировать его взгляд, с печальной ухмылкой заводя новый, неприятный, как ни крути, разговор. - Тебе не понравится, что написано у Рафа в дневнике, уж поверь мне на слово. Теперь ты знаешь… - Майки неопределенно передернул плечами, с трудом отрывая взгляд от трости Сплинтера. Донателло возвышался рядом, словно гора, странный и незнакомый, с такой несвойственной ему угрюмостью и скованностью, и на этот раз Майки не чувствует к нему почти ничего. Должно быть, на сегодня с него просто хватило скачков эмоций, напряжения и сейчас он полностью истощен, выжат, словно лимон. Даже утащенный из той жуткой комнаты дневник Рафаэля не занимает его мысли, нет, Майк решил прочесть его позже. Когда он будет готов сделать очередной глоток горькой правды. Но не сейчас. Подросток, потерянный и бледный, опускает голову к груди и смотрит на свои руки, подрагивающие, на фоне пыльного грязного пола и собственных ног. Дон, сидящий столь близко, больше не пугал, не внушал какого-то странного холода и отчуждения. Он просто был. Некий попутчик, с его именем, с его лицом. Возраст изменил облик брата почти до неузнаваемости, и Майк временно прекратил свои попытки связать этого «Дона» со своим настоящий родным братом, Донателло. Пожалуй, он почти потерял свою убежденность в том, что это его будущее, его настоящее, все как-то отдалилось и стало каким-то картонным, ненастоящим. Словно сон. Он и раньше ощущал нечто подобное, но сейчас, после нервного срыва и кратковременной истерики, эти ощущения только обострились, наполняя его мысли вязкой пустотой. Губы его зашевелись, тихо отвечая: − Да… Я и чуть раньше..понял. Когда ты только повел меня в то место, - пальцы переплелись в замок, скосив ставшие какими-то блеклыми, серыми, глаза на Донателло, Майки попытался улыбнуться и вновь уставился куда-то вперед, бессмысленно буравя взглядом предмет, скрытый под тканью. Он его как-то тревожил, тихо, словно робкая кошка задевала коготками настойчиво, привлекая внимание, но слишком сильна была усталость, чтобы протянуть ладонь и стянуть салфетку. − Я прочту позже, думаю, пока что мне хватит, - он издал тихий смешок, губы исказило в неровной, горькой улыбке. Не глядя на Донателло он откинулся на спинку дивана, вздыхая и прикрывая глаза предплечьем. Выглядел он так же скверно, как ощущал себя – хилым, слабым, обессиленным и опустошенным, с синяками по всему телу от металлических кулаков Фут, и с одним особенно ярким, растянувшимся, словно клякса, вдоль предплечья левой руки, от локтя к запястью, заработанным при падении в Убежище. Темные круги под глазами стали еще интенсивнее, белки глаз от пыли и слез могли составить приличную конкуренцию воспаленной склере Дона. Жалкий. Видимо, некие подобные мысли его внешний вид вызвал и у Донателло, так как тот очень скоро тяжело поднялся, сурово объявил о том, что прямо вот сейчас Майк будет спать, и ушел за одеялом, по всей видимости. Микеланджело было все равно. По правде сказать, у него от усталости глаза уже сами норовили закрыться, пренебрегая и незнакомой почти обстановкой и тревожным состоянием. Пожалуй, просто устроиться здесь поудобнее, закрыть глаза и с готовностью провалиться в темноту сна было сейчас самым естественным и логичным поступком, но он прислушивался к глухому шороху, с которым его якобы брат возился со шкафами и бельем. Когда же Дон вернулся, Майки смог подняться на ноги, давая тому возможность разобрать диван, чуть покачиваясь в стороне, осоловело глядя в пространство, почти уже пребывая во сне и едва ли не видя помимо комнаты еще и розовых пони. Глухо и громко скрипнул диван, с грохотом упала на пол его спинка, превращаясь во вторую половину этого сомнительного спального места. Гений швырнул на середину стопку блеклого выцветшего постельного белья и, на этом счел проявленное гостеприимство достаточным. Пнув ногой диван, подхватывая трость мастера Сплинтера, он грубовато попрощался и отправился, по своим словам, «немного поработать». Дальше, мол, сам управляйся. Что ж, Майки не был избалованным ребенком, хотя с этим, несомненно, нашлось бы кому поспорить, выскажи он подобное утверждение вслух, так что сейчас он без всяких эмоций продолжил начатое Доном дело. С простыней и наволочкой проблем не возникло, разве что елозить по дивану, расправляя мятую ткань, было довольно тяжеловато, учитывая измотанное состояние Микеланджело, мечтой всей жизни которого вдруг стал простой, как топор, сон. Повертев с минуту в руках пододеяльник, пытаясь разобраться в его устройстве, мутант в итоге решил даже не заморачиваться, а просто рухнул в постель, старательно подавляя стон облегчения, и кое-как подтащил на себя одеяло, утыкаясь мордой в подушку. Казалось, его тело весит тонну и, приняв более-менее удобную позу, Майки наконец-то позволил себе расслабиться и наконец-то смежил веки, разом провалившись в долгожданный сон.

***

Серый дождь лился с черного неба серебристыми полосами, неровно захлестывая переулок под порывами ветра. Вода доходила ему до щиколоток, плескалась, пенилась, стремительно утекая в водостоки, унося за собой ленты розового. Микеланджело смотрит в это серебро, смаргивая воду, и ждет, ждет терпеливо и преданно, зажимая влажное отверстие в собственном боку - алые полосы бесконечным потоком истекают из пролома в срединном шве панциря. Хрупкое место, как выяснилось, достаточно уязвимое при развитой сноровке во владении ниндзя-то… Ему не холодно, хотя под таким навесом из дождя и ветра осенней глубокой ночью это было более, чем ожидаемо. И все же, холода нет. Впрочем, и тепла тоже – он погружает палец в рану, нащупывая бьющиеся сосуды, но и боли нет. Вздыхая, он облокачивается о стену, покрывая мокрый карапакс кирпичной крошкой, и медленно опускается на корточки, пряча свой силуэт в тени мусорных баков. Он знает, что его вот-вот должны найти, и просто ждет, хрипло дыша, в кои-то веки сохраняя спокойствие и тишину. Нет ничего, что заставило бы его покинуть свое убежище, кроме того, у него просто нет сил встать. Неловко сдвинувшись, он шлепается в воду, что здесь повсюду, и вытягивает конечности. Из-за пояса в прозрачную лужу выскальзывает черепахофон, и мягко светится экран, показывая местоположение его братьев. Майки просто ждет, глядя на него, не поднимая с асфальта – он достаточно тяжелый, чтобы не унестись вместе с течением, и достаточно прочен, чтобы водонепроницаемость была сохранена даже после падения с десяти этажей. Кровь продолжала сочится, но он не ощущал этого – дождь, льющийся с небес, маскировал. Минуты текли за минутами, и Микеланджело все сильнее терял связь с окружающим миром. Подняв голову к небу, он смотрел на падающие капли, одинаковые и бесконечные, похожие друг на друга. Серый отблеск воды на них напоминал блики на металле, казалось, сверху лился поток нежных, ласковых осколков бритвенных лезвий. Или разбитых ниндзя-то, раскрошенных в железных перчатках Шреддера. Но, падая на мутанта, они не причиняли боли, они словно оглаживали лихорадочно-горячую кожу, остужали, ласкали. Дождь смывал, уничтожал боль, кажется, даже обрубок не так давно потерянной руки больше не кусал его тело фантомной болью. Казалось, даже рука на месте и по ней так же мягко барабанят дождевые капли, внушая иллюзию ее присутствия. Майк сглатывает воду и она прохладой бухается в почти пустой желудок, и снова запрокидывает голову назад, упираясь гладким затылков в стену. Он смотрит вверх, туда, откуда на него льется серебро и ждет, безнадежно, глядя в клубящиеся небеса, тоскливо ожидая увидеть силуэты спрыгающих вниз братьев. Но никто не шел к нему, и он умирал в этой подворотне, одинокий и усталый, истекая кровью. Кровью, которая стелилась под водой, скрываясь под ее слоями розовыми тонкими полотнами, россыпью молекул, словно дымом. Дождь не давал ей свернуться, вода утаскивала ее за собой, словно уволакивала в вечный хоровод, уводя под землю, в канализацию. Он думает о том, что больше не может ждать, и пытается подняться, резко вздыхая и издавая неожиданно громкий стон – боль проснулась миллиардами игл, впиваясь в кончики пальцев, в края раны, истязая так, словно кто-то просто кто-то дернул рубильник и включил его восприятие на полную. Вместо того, чтобы подняться, мутант рухнул на четвереньки, невольно перестав зажимать рану – теперь он упирался единственной рукой в асфальт и, если ему не хочется захлебнуться в ближайшее время, ему придется постараться и встать. И он старается, сжимая зубы и постанывая, подбирая под себя ноги и упираясь на колени, тяжко сгорбившись под вдруг вставшим ощутимо тяжелым панцирем. Он никогда прежде не был столь тяжел, не казался чем-то инородным. Но сейчас, глядя в свое отражение на рассекаемой каплями воде, Майку казалось, что там, на его спине, что-то лишнее, ненастоящее. Что это не он стоит на коленях, глядя в воду. К земле давило, влекло, словно в кровать после тяжелейшего дня, но он знал, что на это ложе нельзя ложиться. В этой подворотне его поджидает смерть, вытягивая кровь и силы из него, словно вампир, ласково и неторопливо, но неумолимо. А он обещал, что несмотря ни на что, вернется. Он должен вернутся. Он всегда возвращался! С хрипами дыша, Микеланджело медленно заставлял свое тело встать, цепляясь за стены, за мусорные баки, грохоча ими, вспенивая воду и роняя сгустки крови на прозрачную поверхность, словно отдавая дань за каждое свое усилие. Черепахофон был теперь вне зоны доступа, но он видел, где он лежит, подсвечивая темноту. Он решил, что управится и без него. Он слышал шум машин, сигнализацию, далекими отголосками долетавшими до этой богом забытой дыры, и потерял покой, не в силах больше покорно ждать чужой помощи. Братья не могут сейчас его найти, и поэтому, ему надо двигаться им навстречу. Неровная кирпичная кладка помогает держать равновесие, Микеланджело старательно идет к дороге, не отрывая от стены руки. Вода продолжает неистовым потоком литься к забитым мусором водостокам, образуя водовороты. Улицы кажутся пустынными, но Майки слышит шум, с которыми нечто приближается к нему, разрезая воду. Он видит свет. Стена исчезает из-под руки, он теряет равновесие и его по инерции выносит вперед, где что-то с оглушительным визгом подхватывает его, словно пушинку, и толкает. Он слышит глухой, очень красивый звук. Хруст бамбука. Вода льется с небес серебром и он любуется ее чистотой и искренностью. Вода никогда не лжет, но под ее слоями скрывается столь многое. Майки думает, что и он сам давно поглощен ею и сейчас мягко плывет, глядя на солнечный свет, проходящий сквозь ее толщу. Да, он видит свет. Майк вздрагивает и просыпается, сжавшись от озноба и кратковременной боли, на мгновения не понимая, где он находится. Сердце, было замершее от шока, старательно забилось дальше, а сам подросток ошалело смотрел в смятый край подушки, переводя дыхание. Ему казалось, он только что буквально вынырнул из кошмара, и все его тело сейчас покрывал холодный пот. Яростно зажмурив глаза, до черных точек, он резко поднялся на руках и сел в постели, неприятно овеваемый ощутимым сейчас сквозняком. Огляделся, с горечью возвращаясь к своему «настоящему» и тяжело уставился в затылок Донателло. Который, что нисколько не удивительно, продолжал работать. Микеланджело облизал пересохшие губы и попытался сориентироваться во времени. Сколько он проспал? Все его постельное белье было влажным и ему было просто неприятно продолжать сидеть так. Словно он снова умирал под дождем. Передернувшись, он осторожно спустил ноги на пол и поднялся с дивана, неосознанно касаясь правой руки. Это был… странный сон. Липкий, он словно паутина, налип на его кожу и он ощущал, что так просто его не оставит. Почему-то он был уверен, что этот сон правдив и мысль эта не столь пугала, как можно было бы ожидать. Он пережил его, и это было жутко. Он чувствовал обреченность, но вместо того, чтобы ужасаться, в ней, напротив, росло какое-то иное чувство. Словно так и должно быть. И от осознания этого становилось противоестественно легко. Он снова посмотрел на корпящего над чем-то «старого» Дона и вместо отчуждения и равнодушия нескольких часов назад, сейчас вдруг ощутил щемящее чувство нежности. Это было так по-доновски, отправить брата отдыхать, и продолжить возиться над чем-то суперважным по его мнению, игнорируя то, что самому ему нужен отдых не меньше, а то и побольше младшего. Что может быть таким важным, чтобы так издеваться над собой? Майки приблизился к брату и, хотел бы заглянуть через плечо, да вот только чтобы это сделать теперь ему пришлось бы подняться на цыпочки. Проще было чуть обойти и встать сбоку. Из неизменного любопытства он окинул взглядом захламленный длинный стол, утопающий буквально в кусках фут-роботов и прочих сопутствующих элементов, он осторожно прикоснулся ладонью к плечу брата. − Может, и тебе пора немного отдохнуть, Донни? – со сна еще немного хрипловато, просяще произносит он, с жалостью глядя в изможденное лицо старшего брата. Очень «старшего», но все же кажущегося теперь таким родным. Просто безответственно позволять ему вот так вот гробить себя. Это раньше у него не было никого больше, кто бы выгонял его из лаборатории спать, а теперь. Что ж, он спешил его поздравить - ситуация снова в его руках. Сделав строгое лицо, на какое только способен, Майки усилил свою хватку на чужом запястье и потянул на себя. − Ты, может, этого и не замечаешь, но я-то вижу – ты ужасно измотан. Поэтому, будь хорошей черепашкой и слушайся своего брата, - с легкой, чуть дразнящей улыбкой Майки уговаривающе перехватил и вторую руку несколько ошалевшего от его действий Донателло и все тянул на себя, тянул, усиливая давление, вынуждая этого великовозрастного умника поднять свой заматеревший зад. − Чем бы ты не занимался, оно вполне подождет до утра, - не забывал с непоколебимой уверенностью увещевать его Микеланджело, силясь стянуть упершегося Дона со стула. Они, конечно, теперь в разных весовых категориях, но в упрямстве вполне могут еще соперничать. А Майки, пробудившись после неоднозначного сна, отчего-то вбил себе в голову, что просто обязан проконтролировать отдых брата. В конце-концов, это его единственный живой братишка в ближайшей округе, не считая, конечно, тех, кого он оставил в своей вселенной (а эта новая концепция мира внезапно прочно обосновалась в его разуме и не подвергалась обдумыванию). − Ты наверняка делал эту штуку много дней гряду, и еще несколько часов погоды не сделает, верно? Верно, - что удивительно, но Донателло поддавался, то ли на эти легкомысленные доводы, то ли простым действиям молодого мутанта. Майки сам себе поразился, с какой легкостью он вынудил этого громилу подняться и действительно оставить свою разработку в покое. Опасаясь, что в конце-концов Дон одумается, эффект неожиданности пропадет и вообще, отдернет руки, он торопливо потащил гения за собой к дивану и практически толкнул на вторую половину, спазматически скрипнувшему под такой тушей. Конечно, все на нем было смято и переворошено, словно не кровать, а птичье гнездо, но, насколько Майк успел заметить, Донни был крайне непритязателен и вполне удовлетворится тем, что у него есть матрас, подушка и одеяло. Уж одеялом младшим с ним точно решил поделиться. − Уу, какие синячиши, только посмотри на себя, - укоризненно покачал он пальцем, снова копируя Лео из своего времени и строго глядя на явно пребывающего в легком ступоре Донателло, - Что бы ни произошло, Донни, не стоит себя так запускать. Никто не был бы рад, видя тебя сейчас. Так что лежи, будь паинькой и пытайся заснуть, ладно? – как можно более сурово велел он и в напряжении обошел диван, ожидая, что в любой момент Дон может послать все к черту и в принципе, будет прав. Потому что, кто он такой, чтобы указывать ему? Майки-то относился к нему по-братски, а вот что думал о нем сам Донателло, он не знал. Но, вроде бы, пока Дон и правда не собирался сбрасывать с себя одеяло, пинать подушку, ругаться и все такое прочее, не посылает его в далекие края, а вполне мирно, действительно укладывается поудобнее. Майки робко оглядывается на его бледно-зеленую макушку, в пару шагов метнулся и выключил свет настольной лампы над его рабочим столом. Убрал лишний соблазн, как он надеялся. А после тихонько и осторожно залез на свою половину дивана, едва ли ругаясь про себя в ожидании получить по наглой морде крепкую зуботычину. Вот черт его знает, а почему-то Майк ожидал от этой старой версии Донателло поступков в стиле Рафаэля, потому и несколько беспокоился о целостности своей безукоризненно прекрасной физиономии. Но ничего подобного не последовало. Майки молча и осторожно улегся, робко подтянув себе немного одеяла (которого ему, если уж честно, было мало) и затих, не думая закрывать глаза. Ткань под ним и наволочка были по-прежнему влажными после его сна, и, потерпев немного, он в итоге сдался и перевернул подушку другой стороной, не придумав, правда, что можно было бы сделать с простыней. Покосившись на лежащего неподвижной горой Дона, Майки тихонько вздохнул. Позже он вздохнул еще раз, понимая, что брат, ясное дело, тоже не спит и скорее всего, обдумывает свои важные дела и только и ждет, как он заснет, чтобы встать и продолжить свои креативные начинания. Допустить этого никак нельзя. Хотя, конечно, тогда он бы получил одеяло в единоличное пользование, но это не существенно. После такого успеха Майки совершенно не хотелось так спустить свой успех на ветер. Дон должен отдохнуть, хотя бы для того, чтобы не быть такой странной и страшной старой развалиной назавтра. Было уже понятно, что без братьев Дон загоняет себя до умопомрачения и чем раньше он поймет, что он не один, тем лучше. Впрочем, Майку тоже надо было привыкнуть к реалиям этого мира, к тому, что этот Дон взаправду единственный, кто остался у него, и мысли об этом очень быстро заставили его глаза наполниться слезами. Не столько из сочувствия себе, сколько из жалости к этому новому Дону, живущему в этой адовом круге незнамо сколько лет в таком вот положении. И которому вдруг приспичило встать. Микеланджело рывком поднялся следом и запальчиво схватил его за руку, дергая обратно на диван. Почему-то этот поступок брата, которому секунду назад он до соплей сопереживал, сейчас его мгновенно разозлил, потому что ну, что тебе не лежится и не спится, дурачина ты многовековая?? И так уже еле на ногах держится. − Стоп! Куда это ты собрался? - возмущенно вопросил он, придавливая, если уместно так это назвать, Дона обратно на спину, и блестя во тьме влажными от слез глазами. – Нравится тебе это, или нет, но я теперь здесь. И ты больше не один, и ты не будешь по старой привычке издеваться над собой, работая без отдыха! – Дон хмыкнул, снова пошевелился, и Майки с возмущением припечатал его поверх его пластрона свободной рукой, мгновенно ойкнув, потому что именно эта рука у него была одним сплошным синяком. Сгорбившись, он прижал отозвавшуюся болью конечность к себе, громко шмыгнув носом. − Донни, пожалуйста, - снова предпринял попытку урезонить нездоровый пыл гения он, не сводя напряженного взгляда с этого странного, непонятного Донателло. Видел бы он себя сейчас так, как видел его Майк, он бы вмиг самостоятельно накачался снотворным и дрых уже бы сном младенца. Наверное. Очень может быть. Если не срабатывают доводы и, кхм, авторитет, пришла пора давления на совесть и жалость. В деле клянченья Микеланджело и в свои шестнадцать достиг определенных высот и отчего-то делал большую ставку на то, что сможет пробиться сквозь цинизм взрослого и побитого жизнью Дона как раз щенячьими глазками своих незамутненных юных лет. С пиццей же Ломбарди это прокатило? Он снова шумно шмыгнул носом и нагнулся к брату ниже, чтобы тот получше разглядел его полные боли глаза и мученически кривящиеся губы. − Послушай. Донни. Я знаю, что у тебя больше никого не осталось, поэтому ты, - он сделал красноречивую паузу, - так себя изводишь. Но смотри, вот я, снова здесь, и я хочу, чтобы ты позаботился о себе. Пожалуйста, отдохни, - он умоляюще уставился в лицо брата и некоторое время все так же возвышался рядом, ожидая решения Дона – либо встанет и пойдет работать, либо проникнется внушением. Старший сделал именно это. Дон тяжко вздохнув, как делал иногда Раф, когда хотел, чтобы все поняли, на какие он идет ради них уступки, и буркнув что-то , обреченно откинулся назад, расслабляя напряженные плечи. Майки, пытаясь скрыть торжество, накинул на него одеяло и умостился рядом, немного боязливо, но все же обнимая здоровенную руку брата и прижимаясь к бицепсу лбом. − Доброй ночи, - шепнул он и закрыл глаза. Почему-то ему удалось заснуть гораздо быстрее, чем до этого, хотя, казалось бы, куда еще? В сон его вновь вползало серебро, розовые ленты и визг тормозов. И в какой-то момент сна, его губы шевельнулись, отчетливо шепнув «Я вижу свет!».