Десять тысяч дней Хирадо Маро

Не пресекайте, но готовьте русла Избытку сил. Максимилиан Волошин

- "... выразить нашу глубочайшую скорбь из-за безвременной кончины главы рода. Однако не стоит забывать и о насущных делах. Как нам известно, вашей старшей дочери недавно исполнилось двенадцать лет, и глава дома Хирадо не раз упоминал о своем желании выдать ее замуж в наш род. Мой дом выражает полную готовность породниться с кланом Хирадо в ближайшее время. Хакуджин-даймё, глава дома Ивамура". Что ему отвечать, госпожа? - Писарь поднял голову от послания, доставленного сегодня утром гонцом Ивамуры. Властолюбивые подонки. - Пиши так, - велела я, - мой дом рад породниться с вашим, но не раньше, чем наследник покойного Хирадо Ода войдет в возраст и станет полноправным главой клана. Чтобы никакой левый ублюдок не управлял землями нашей семьи до этого времени... про левого ублюдка не пиши. Пиши так: а старшая дочь главы Хирадо еще слишком молода, чтобы становиться невестой, и разговор о браке стоит вести не раньше следующей зимы. Все, иди, я устала. И позови начальника самураев, живее только. Прижимая к груди чернильницу и неоконченное послание, писарь распластался ниц и вышел, едва не пятясь. Оставшись наедине с вечно сопровождающей меня старой Момо, я позволила себе устало ссутулиться и опереться руками о колени. Я кладу цепь тебе на грудь... ... - Что наемники? - спросила я не заставившего долго ждать начальника самураев, с трудом выпрямляя одеревеневшую от вечного холода спину. - Будут здесь через два или три дня. Им пришлось пройти долгий путь, и... - Хорошо. - Госпожа, я боюсь, они будут несколько удивлены. Их пригласил ваш покойный супруг, а в свете недавних печальных событий... если вместо хозяина замка их встретит женщина... - Переживут. - Веер схлопнулся с тихим треском. - Новый хозяин замка боязлив как заяц и наверняка не захочет видеть прославленных по всей стране Шичининтай. Я им плачу, а остальное не должно их касаться. Сообщите мне, когда они придут. Беззвучно соединились перегородки сёдзи, отрезая меня от дел и людей. - Момо, я сегодня нездорова. Вели больше не пускать ко мне никого. ... и не найдется жара, что сможет растопить твой лед. Я лежала на широком футоне среди смятых подушек и пила. Пила уже много часов, а щеки мои оставались бледны, руки - холодны, и только сдавливающий грудь ледяной обруч немного ослаб, дав дышать полнее и глубже. - Ты пьешь как жена последнего рыбака, госпожа, - покачала головой старая Момо. - Какой пример ты подаешь женщинам своего дома, какой пример ты подаешь своей дочери! - Не пори чушь. Моя дочь видит меня сдержанной и достойной, и ни одной женщине Хирадо я не позволю увидеть себя сейчас. Любому, кто войдет ко мне, кроме тебя, старуха, я велю выколоть глаза. Ты видишь - я не пьянею, я не могу опьянеть. Налей еще саке и оставь нравоучения для моей дочки. *** Некоторое время мы молча стояли друг против друга, не зная, как заговорить. Наемники, видимо, вообще не представляли, кто я такая, а я не ждала, что их вожак будет так похож на Аято. Ерунда, конечно же, Аято погиб два лета назад, я сама видела его тело. А все же убедить в этом собственное сердце оказалось куда сложнее, чем разум. - Где хозяин замка? - спросил, наконец, предводитель Шичининтай, и я подумала с необъяснимым облегчением, что голос у сына тоже был другой. - Я хозяин замка. И я приветствую вас, Шичининтай, на своей земле. Снова воцарилась тишина. Наемники смотрели на меня так, будто ожидали подвоха и не могли понять, в чем их обманывают. - Нам сказали, что нас зовет Хирадо Ода. - Юноша, так похожий на Аято, смотрел на меня недоверчиво, в отличие от моего сына, у него были злые глаза. - Но это ведь не ты, да? - Глава дома Хирадо погиб несколько дней назад. Я его супруга. - Мы опоздали, выходит? Война началась без нас? - О нет. Он погиб из-за несчастного случая. - Какая жалость, - вздохнул один из наемников, похожий на девицу, - впрочем, я давно приучилась не обманываться безобидной внешностью. - Да, это печально, - медленно согласилась я, пытаясь понять, серьезно он говорит или издевается. - Но его приглашение остается в силе. Я не буду держать вас на пороге в такую жару, пройдемте в дом. - В дом, госпожа?! - пискнул кто-то из свиты, я не заметила, кто. Боязливые, дрожащие перед всякой силой люди. Была бы и я такой, если бы моя судьба сложилась по-другому? Я кладу цепь тебе на грудь... Наверное, была бы. Оставалось надеяться, никто не видел, как в жаркий день ранней осени я содрогнулась от холода. ... Наемники сидели неподалеку напротив меня, мне оставалось лишь гадать, каково им под взглядами многочисленной свиты, застывшей у меня за спиной. На какой-то миг подумалось, что такие люди, как Шичининтай, должны презирать таких людей, как замковые управленцы. Я и сама украдкой рассматривала долгожданных гостей, стараясь, чтобы мое любопытство не выглядело бесстыдным: больно уж необычный вид они имели. Прежде, чем воздух потяжелел от этих взаимных переглядываний, я перешла к делу: - Мой покойный супруг хотел, чтобы вы возглавили вторжение в западные земли, но планы изменились. Смерть такого могущественного человека нельзя оставить в тайне, а моему старшему сыну тринадцать лет. Я знаю самое меньшее три дома, заглядывающихся на богатства моего супруга. Не пройдет и месяца, как зависть заставит их взять в руки оружие. Боюсь, нынче вам придется возглавить не атаку, а оборону. - Оборону? - разочарованно протянул молодой человек в женской юката. - А разве нельзя ударить первыми, чтобы не пришлось обороняться? - Если бы у меня был всего один враг, я бы согласилась с тобой. Но враги окружают меня со всех сторон, и я не могу оставить свой дом без защиты. Вы слышали о богатствах рода Хирадо? - Ооо, кто же о них не слышал, - ухмыльнулся предводитель наемников. - Если вы поможете мне отбиться, восьмая часть ваша. Но и кроме вас есть много желающих разжиться за мой счет. Это прислали мне три дня назад. - Я протянула вожаку свернутое в трубочку письмо Ивамуры-даймё. Развернув послание, он скользнул по нему странным тоскливым взглядом и передал одному из своих товарищей. Это задело меня. - Я давала его тебе. - Я не умею читать. - Кто-то из свиты за моей спиной уронил презрительный смешок. - Ренкотсу рос при храме, он может понять, о чем там написано. - Извините моих подданных. - Я возвысила голос. - Многие из них забыли, что, кроме как читать, ничего больше не умеют. У меня за спиной кто-то явно поперхнулся. Теперь настал черед наемников расхохотаться. Я улыбалась тоже, но не оттого, что мне было весело: ледяной обруч на моей груди немного ослабел, и дышать стало легче. - Армиям, которые подойдут к моим стенам, - продолжила я, когда, наконец, стало тихо, - пощады не давать. Женщин и детей в войсках не будет, а всем прочим - никакой жалости. Я хочу, чтобы эти люди надолго запомнили мою жестокость, и своей армии велела не брать пленных. - Не волнуйся, госпожа, - заверил меня могучего сложения человек с лицом мрачным и диким, словно у демона. - Никого в живых не останется. - Хорошо. Помня вашу славу, я знаю, что могу на вас рассчитывать, только... Внезапный спазм сжал мне горло, не позволив вытолкнуть такие неуместные после недавней кровожадной речи слова. - Только? - Лидер Шичининтай склонил голову набок. Только я знаю, какой конец ждет таких, как ты, самонадеянный человек, вчерашнее дитя. Я заметила, что у меня дрожат руки, и с силой вжала их в колени. - Только если силы вдруг окажутся слишком неравны, - язык ворочался с трудом, - забудьте обо всем и отступайте. Я не могла описать то выражение, которое появилось на лицах наемников - крайняя степень удивления и чего-то еще, горького и неприятного, словно я напомнила о том, что они предпочитали забыть. Позади загомонила моя свита, но их голоса слились в ушах в один неразборчивый шум, сквозь который я услышала слова старой Момо: - Не обращайте внимания, госпожа немного нездорова. - Госпожа здорова. - Я вскинула голову так резко, что комната поплыла перед глазами. - Сегодня госпожа чувствует себя как нельзя лучше. ... и не найдется жара, что сможет растопить твой лед. Обруч на груди еще ослаб, и, пока железная хватка снова не сжала мои легкие, я делала осторожные глубокие вдохи. Капля за каплей жизнь и бодрость возвращались ко мне. - Вы останетесь у меня и будете готовиться к войне. Разместитесь в деревне, что у подножия горы. Она недалеко от замка, я скажу, что вы у меня на службе и чтобы к вам были добры и гостеприимны. Но и вы в свою очередь не трогайте моих крестьян. Когда вы покинете эти земли, - я позволила себе усмехнуться, - мне должно остаться с кого брать налоги. *** - Встретили их? - Встретила. - Страшные? Я задумалась, подбирая правильное слово. - Странные, скорее. Но есть в них что-то пугающее, ты прав. - Я сам хотел их встретить, - заверил меня деверь. - Давно любопытно взглянуть на Шичининтай, но это недомогание с утра... - Ты был совершенно здоров, дядюшка, - ухмыльнулся Акайо, и я улыбнулась вслед за сыном. Смотри, дитя мое, этого человека совет старейшин поставил над Хирадо вместо твоего почившего отца. Смотри внимательно, и да поглотит тебя бездна, если когда-нибудь ты станешь столь же ничтожен. - Но теперь тебе лучше, дорогой деверь? Это кстати, потому что я устала сегодня, но хочу выяснить, как устроились наши гости с востока. Если тебе все еще любопытно взглянуть на Шичининтай, ступай в деревню у подножия горы и спроси, где их можно найти. - Хорошая мысль, Маро-сан, но я тоже утомился сегодня, почему бы вам не попросить кого-н... - Идем, дядюшка, когда еще я смогу посмотреть на Армию Семерых, - воскликнул Акайо, отбрасывая бокен, с которым тренировался до этого. - Иди с ним, Митсуо, головой отвечаешь за него, - велела я. У деверя был такой несчастный вид, словно его заставили сунуть руку в пасть демону, зато Акайо просто лучился воодушевлением. И хорошо. Отправлю этих двоих подальше и смогу заняться своими делами. Когда сёдзи мягко схлопнулись за их спинами, я закричала вдогонку, не сумев справиться со злостью: - Иди - и скажи им, что ты и есть хозяин замка! А когда они спросят, почему их встречала женщина, поведай о своем недомогании! Из-за перегородки раздался издевательский смех Акайо. Пройдя к себе, я опустилась на дзабутон и тяжело привалилась спиной к стене. Да какие Шичининтай, какие войны могли пугать меня, когда самое страшное десятки лет сидело у меня внутри. - Момо, вели позвать ту колдунью, что ждет у ворот. - Это знахарка, госпожа. - Ну, знахарку, мне все равно. Только пускай не обольщается насчет оплаты. Если мне не станет лучше, она не получит ни монеты, а если я почувствую себя хуже, велю изрубить ее на куски. Зови. Клинок убивает за мгновение, пламя - за один или два поворота песочных часов, а эта напасть убивает десятки лет, заставляя дрожать от холода в самую страшную жару и задыхаться даже на свежей лесной поляне. Сёдзи раздвинулись так резко, что я непроизвольно сильнее сжала веер, готовая ткнуть им в глаз любого, кто ворвется ко мне. В комнату вкатилась маленькая круглая женщина с пучком седых волос, в яркой юката и невообразимого цвета накидке. Старая Момо вошла за ней, неодобрительно кривя губы. - Приветствую тебя, сиятельная госпожа! - Женщина пала ниц, словно дурная актриса на деревенском празднестве. - Ты не пожалеешь, что позвала меня, клянусь своими предками! Слышала ли ты когда-нибудь о знаменитой Ри, колдунье с песчаного острова? У меня есть снадобье от любого недуга и трава от любой хвори! Зелье от мигрени - одна капля - и тебе никогда больше не придется жаловаться на головную боль! Настойка от бесплодия - знала бы ты, скольким женщинам мои травки помогли зачать!.. - Моя голова в порядке, и у меня четверо детей, так что оставь свои травки при себе, - прервала я ее радостную речь. - На моей груди лежит ледяная цепь и с каждым годом сжимается крепче. Я не могу согреться даже в жару и должна дышать осторожно и медленно, чтобы не упасть в обморок. Недавнее веселье, которым так и лучилась пожилая травница, стало постепенно угасать. - Я... я не слышала о таком недуге, госпожа, мне... нужно взглянуть... - Смотри. - Я развязала пояс и распахнула кимоно на груди. Травница побледнела - и следа не осталось от ее бодрости. - Это... это ты сделала, госпожа? - Конечно же, нет. - Она начала меня раздражать. - Это сделала верная Момо по моему приказу. - Я кивнула на служанку. - У меня духу бы не хватило жечь себя железом, но, как видишь, железо мне не помогло. И вряд ли найдется жар, который... ... сможет растопить твой лед. - Ляг, госпожа, ляг, - забормотала травница, - я попробую прогнать твою болезнь. Момо разобрала футон, и я легла на спину, вытянув руки вдоль тела и уставившись в потолок. Кругленькая женщина, продолжая приговаривать себе под нос, искала что-то в наполненной различными флаконами и тубами корзине, Момо снова неодобрительно кривилась. Наконец, знахарка вытащила на свет пучок черной травы с резким горьким запахом и стала водить ею надо мной. Голос ее окреп, и слова сделались разборчивыми. - Я очищаю твой разум от всякого страха, от чужой воли, от печальной памяти... Я кладу цепь тебе на грудь... - ... очищаю твою душу от всякого зла, от зависти дурных людей, от ненависти и обиды... ... не найдется жара, что сможет растопить твой лед. - ... я очищаю твое тело от всякой болезни, заразы и слабости... ... благодари судьбу, если проживешь еще тридцать лет. Травница подожгла пучок, и острый резкий запах ударил мне в ноздри так, что заслезились глаза. Она продолжала говорить, но я уже с трудом разбирала слова. Мысли мои блуждали далеко, и я желала только, чтобы это представление побыстрее закончилось, больно уж едкими оказались пары, которые испускало сгорающее растение. Наконец, мерзкая трава сгорела полностью, и знахарка сдула пепел обратно в корзину. Мне показалось, что она хотела сдуть его на пол, но лицо старой Момо приобрело такое свирепое выражение, что кругленькая женщина почла свой порыв смерти подобным. - Как ты себя чувствуешь, госпожа? Тебе лучше? Я прислушалась к шевелению той мерзости, что сидела у меня в груди, и не ощутила ничего. Она была там, она лежала там, забившись в угол от ужасного запаха, она никуда не делась, просто ослабила на время свою ледяную удавку, но стоит сделать один глубокий вдох... Я глубоко вдохнула и ощутила, что обруч остался где был, холодный и твердый, словно и не было многолетних попыток разнять его. - Верить, госпожа... нужно верить... ты не веришь в исцеление... - Чего стоят твои лекарства, если они не могут справиться с моей болезнью без веры? Я верила, что выздоровею, когда была ребенком, о, как страстно я в это верила. Я не сомневалась, что старые мудрые люди в храмах изгонят из моей груди демона, который душит меня, но я обманывалась раз за разом, больная девочка, наивное дитя! Моя вера ничего не смогла изменить, и я давно выбросила ее. Исцели меня - и я поверю в твою силу, но не проси меня сделать это раньше, чем случится чудо. Я поднялась, запахивая кимоно на груди. - Можешь идти. Момо велит тебя накормить, но денег ты не получишь. Раскланиваясь уже с куда меньшей резвостью, травница убралась из моих покоев. Момо не успела выйти вслед за ней, как у двери послышалась какая-то возня и возмущенные голоса стражи. - Выясни, что там такое, - сказала я служанке, поднимаясь с футона и поправляя волосы. - Там лекарь, госпожа. Говорит, ваш сын и ваш деверь недавно вернулись с прогулки в деревню. - Пускай войдет! Врач, живший при замке, дрожал то ли от страха, то ли от волнения, когда стража, наконец-то, впустила его ко мне. Раскрасневшееся лицо блестело от пота. - Что случилось? Что с моим сыном? - У него... у него сломана левая рука, госпожа, - пробормотал врач, казалось, стараясь сделаться меньше ростом. - Акайо-сама говорит, что упал с лошади. Упал с лошади, глупец! - ... наложил кору, чтобы не смещалась кость, и сделал перевязку... - Обоих сейчас же ко мне! Пускай сволочь Митсуо моет шею, скоро над ней окажется меч. Да живее, что ты встал! - крикнула я на побелевшего лекаря. - Не волнуйся, госпожа, они оба живы, в конце концов, - попыталась успокоить меня Момо. - Я их заживо в землю закопаю, глупцы, идиоты! Почему мужчины и дня не могут прожить без того, чтобы не совершить какую-нибудь глупость! - Это должно быть недоразумение, госпожа. В любом случае лучше не выходить из себя - здоровья тебе это не прибавит. Я мрачно глянула на Момо, но кричать перестала. Когда бледный Митсуо и Акайо с рукой на перевязи вошли в мои покои, я была сама строгость и сдержанность, как и полагалось матери и хозяйке дома. Акайо сглотнул, встретившись со мной глазами, но взгляда не отвел и угрюмо уставился на меня в ответ. - Что произошло? - спросила я деверя. - Только не говори, что мой сын упал с лошади, иначе я отрежу тебе язык. - Акайо подрался с одним из Шичининтай, - пробормотал Митсуо, стараясь не смотреть на меня. - С которым? - С тем, который похож на девицу, не знаю, как его зовут. Ну, что ж, лишний раз я убеждаюсь, что нет вещи обманчивее, чем безобидная внешность. - Как это произошло? - Мы встретили его у колодца... - начал Митсуо, явно не горя желанием описывать подробности случившегося. - Мы не знали, что это один из тех наемников... он был в женской одежде... и ваш сын... - Что ты ему сказал? - Я бросила пронзительный взгляд на Акайо. Если бы взором можно было убивать, как стрелой, дом Хирадо сейчас лишился бы наследника. Акайо сжал губы и упрямо мотнул головой. - Что ты ему сказал? - прорычала я, хватая его за шиворот. - Щенок, глупец, безответственный мальчишка, избалованное дитя! Ты привык, что никто в замке слова тебе поперек не скажет, свет в окошке, старший сын, отцов наследник! Надеюсь, боль научит тебя относиться к людям не как к грязи у тебя под ногами! Пошел вон! - Я оттолкнула его. - И не попадайся мне на глаза в ближайшее время, или, клянусь, я довершу то, что начал этот наемник! Акайо прижал поврежденную руку к груди, поклонился и вышел. Если бы я не обладала хорошим слухом, то вряд ли услышала бы, как, проходя мимо Митсуо, мой сын процедил сквозь зубы: - Трусливый ублюдок. Сёдзи сдвинулись за ним. Мы с Митсуо остались наедине. - А ты, значит, стоял и смотрел, да? - Я удивилась горечи, прозвучавшей в моем голосе. - Нет, почему вы так плохо обо мне думаете, Маро-сан, я попытался заступиться за своего племянника... - Тогда почему ты "трусливый ублюдок"? Плечи его поникли, и лицо приобрело какое-то затравленное страдальческое выражение. - А вы бы бросились в бой с этим демоном, Маро-сан!? Он одной рукой может сломать мне шею, я сам видел! Если бы я не крикнул, что я хозяин замка и этот мальчик - будущий глава дома, тот наемник раздробил бы ему череп, даже не доставая меча. Он пригрозил, что, если еще раз этот щенок к нему сунется, он свернет ему шею - и не посмотрит, что глава рода. - Надеюсь, вас никто не видел? - оборвала я его. - Вроде нет... - не очень уверенно пробормотал Митсуо. - Хорошо. Не хочу, чтобы в замке начали говорить, будто я позволяю наемникам избивать своего сына. Ступай, Митсуо. И да, тоже держись от меня подальше в ближайшие дни. ... Следующие два дня я лежала пластом, не в силах встать с футона даже чтобы привести себя в порядок. Момо качала головой и осуждающе поджимала губы, но ничего не говорила - да я и не стала бы ее слушать. Я не хотела видеть ни Акайо, ни Митсуо, ни кого-либо из прислуги или стражи, ни этих чертовых наемников, чтоб им провалиться. Первый день я пролежала в одной позе, тупо глядя в стену перед собой и отказываясь от еды. На второй день мне стало скучно просто лежать, и под вечер я велела Момо принести ко мне бочку саке и чашу, пригрозив в противном случае утопить ее в реке за деревней. Момо плюнула в сердцах, но распорядилась принести бочку. И я снова пила и снова не могла опьянеть, только чудилось мне уже почти на пороге крепкого хмельного сна, будто я забыла что-то очень значимое, будто должна отдать какое-то важное распоряжение прямо сейчас, но никак не могла вспомнить, какое, и несколько раз подзывала Момо и несколько раз отсылала ее обратно, пока, наконец, сон не сморил меня. Иная женщина моего положения спала бы до полудня и проводила время в праздности, но, не в силах оставить замок ни на юного сына, ни на глупого деверя, я не могла позволить себе больше двух дней удаления от дел. Поднявшись помятой и больной на следующее утро, я велела Момо прибрать меня и наложить на лицо двойной слой пудры, чтобы скрыть следы тяжелого сна. Заметив, что служанка смотрит на меня как-то по-другому, настороженно и выжидающе, я догадалась, в чем дело, и спросила как бы невзначай: - Я вчера много наболтала? - Да уж немало, - проворчала Момо, водя пуховкой по моим щекам. - Ты, помнится, просила отозвать Шичининтай с границы. - С какой границы? Зачем? - Не знаю, - пожала плечами Момо. - Что еще я говорила вчера? - Все больше сыпала проклятиями и ругалась. Сынка твоего поминала не к месту... В грудь изнутри снова ударился холод. - Что сегодня? - спросила я, опуская голову, чтобы Момо могла закрепить прическу. - Вернулась твоя разведка с известиями от соседей, да торговцы у ворот просят позволить им устроить ярмарку на землях замка. - На три дня, не больше, - разрешила я. - И пускай люди из разъездов подождут в приемном покое, я скоро приду к ним. Когда я поднялась, меня слегка шатало и вело в сторону, как человека, который еще не полностью проснулся или долгое время провел без ходьбы, потому старая Момо шла рядом, бдительно следя, как бы драгоценная госпожа не опозорилась, растянувшись прямо на полу. В приемном покое меня ждали трое воинов - из трех разъездов, посланных к землям настоящих и, вероятно, будущих противников. На какой-то миг я подумала: а что если у меня больше трех врагов, только мне это пока неизвестно. Будь я все еще супругой Хирадо Ода, меня повеселило бы подобное беспокойство, но, удерживая на плечах его власть, я решила, что не так уж и сверхосторожен был мой муж. Пожалуй, нужно выслать еще один или два разъезда, а там и лазутчиков найти. - Госпожа! Мы получили вести от Ивамуры-даймё! - Госпожа! Новости с севера! - Мы принесли известия от Намикавы-даймё, госпожа! - Что на севере? - Граница с владениями Хиджикаты-даймё была ближе остальных к замку и волновала меня больше. - Хиджиката стягивает войска. Самое позднее к концу сбора урожая он будет у твоих границ. - А самое раннее? - В середине месяца. - А что Ивамура и Намикава? - Пока бездействуют, - отозвался другой разведчик. - Может, сговариваются. - А может быть, хотят посмотреть, выйдет ли что у Хиджикаты. Много у него войск? - Много, тысяч шестьдесят наберется на всех землях. Но к нашим границам он собирается послать меньше, чем треть от основных сил. - Тоже, значит, хочет посмотреть. - Или недооценивает нашу оборону, - хмыкнул самурай. - Хорошо бы все было как ты говоришь. Им известно о Шичининтай? Эти люди пользуются дурной славой везде, куда бы ни пришли, и, помня слухи об их силе, я бы на месте Хиджикаты действительно решила бы сначала проверить правдивость легенд. Народное воображение очень богато, знаете ли. - Это выяснится в первом же бою. - Уж наверное. Спасибо за вести и за работу. Передайте то, что сказали сейчас мне, начальнику самураев, отдохните пару дней и возвращайтесь в разъезды. Когда я осталась в одиночестве, новая мысль обеспокоила меня: а если слухи не врут? Если Шичининтай действительно настолько ужасны, как рисует их пресловутое народное воображение? Если противники после первого боя устрашатся так, что не станут нападать, пока наемники здесь? Я не могу держать их у себя вечно, когда-нибудь они уйдут, и тогда меня окружат с трех сторон. Нет, нельзя этого допустить. Пока эти знаменитые Шичининтай здесь, всякому, кто замышляет против меня недоброе, нужно сломать хребет. И если мои враги устрашатся и не нападут в следующий раз, я сама поведу войска в их земли. Но если я ошибусь? Если страх толкнет меня на ужасную жестокость и я разорю земли пускай не союзника, но совершенно не виновного в злодейских помыслах человека? Я могу вынудить меня бояться, но оставлю в наследство сыну ненависть и вражду. Мне осталось жить три или четыре года, за это время я должна сделать так, чтобы дом Хирадо не растерял почтения, которое испытывали к нам остальные роды, но, всемогущие небеса, как же я справлюсь! Внезапно другая страшная мысль пришла мне в голову: а что если, когда я отпущу Шичининтай, их позовет на службу один из моих врагов, и человек с лицом моего сына снесет мне голову своим чудовищным клинком. Все эти вопросы решились бы, если бы наемники остались у меня. Но что-то подсказывало мне, что, если я предложу им службу, они откажутся. А может быть, я просто верю слухам, я ведь совершенно не знаю этих Шичининтай. Надо бы познакомиться поближе, посмотреть, что это за люди и не врут ли легенды, а потом уже решать. Эти мысли немного успокоили меня, и я подозвала Момо: - Скажи, пускай мне готовят носилки. Мы с дочерьми отправляемся на ярмарку, хочу развеяться и посмотреть, что привезли эти торговцы. Ярмарка была небольшой, но оживленной. В городе случаются и куда более крупные, но до города не всем с руки добираться, а замок - вот он, рядом, и вокруг четыре деревни. Я велела в эти три дня пропускать крестьян на замковые земли, но на всякий случай поставила у ворот двойную охрану, чтобы отсеивать откровенно подозрительных людей. Торговцы привезли множество дорогих безделушек, тканей и готовых нарядов, украшений и драгоценных камней, а также необходимые в хозяйстве молоты, кожаные ремни, пилы, кухонную утварь, каменные сосуды для разведения огня, а из оружия - ножи и кинжалы. Я купила дочерям по одному. Женщины воинского сословия носили такие ножи - кайкэны - при себе, чтобы в случае угрозы чести семьи защититься или перерезать себе горло. Я давно уже приучилась держать в рукаве кинжал и объяснила дочерям, для чего им эти подарки. Старая Момо, сопровождающая нас, слушала меня хмуро, но по лицу ее я видела, что ей нечего возразить. Рассматривая золотистый шелк, тонкий, как крылья бабочки, я заметила в толпе того наемника, что, по словам Митсуо, избил моего сына. Он выбирал себе пояс, и я, оставив Момо с девочками, протолкалась к нему через толпу. - О, это ты, госпожа, привет! - На лице его не было ни намека на раскаяние или смущение. - И тебе привет, - суховато отозвалась я. - Это ты три дня назад сломал руку моему сыну? - Так это был твой сын, госпожа! - Глаза его расширились, но не от испуга, а скорее, от удивления. - Я подумал, что это сын того придурка, который называл себя хозяином замка. Аааа, симпатичный паренек. - На лице его появилась странная мечтательная улыбка, и я едва не поперхнулась, решив велеть Акайо держаться подальше от деревни, пока эти чертовы наемники не уберутся. - Однако, - голос его стал внезапно злым, улыбка исчезла, - если он еще раз сочтет, будто может говорить что взбредет в голову, я не погляжу, что он твой наследник и вобью его в землю по самые уши. - Если бы ты вбил его в землю, мы бы с тобой сейчас другие разговоры вели. - Я почувствовала себя очень усталой. - В любом случае, я благодарна тебе. Ты научил этого щенка тому, что не все люди на его земле будут так безответны, как несчастные крестьяне. - А, госпожа, я знал, что ты меня поймешь! - рассмеялся он, с такой силой хлопнув меня по плечу, что я присела. - Ну, всего хорошего. ... Воздух со всхлипом ворвался в легкие, разняв обруч настолько, что я почти перестала чувствовать его давление. Наверное, вид у меня был жалкий и беспомощный, когда я стояла посреди улицы, дыша глубоко и жадно, хватаясь за грудь. Старая Момо подбежала ко мне тут же, словно бывалая гончая, учуявшая добычу. - Что случилось, госпожа? Он обидел тебя? Ух, мерзавец, вели его... - Нет. - Мой голос звучал хрипло и чуждо. - Он меня не трогал. Эй ты, стой! - крикнула я в спину наемнику, и тот обернулся, взглянув на меня вопросительно. На негнущихся ногах я приблизилась к нему так, чтобы можно было разговаривать не крича. - Как тебя зовут? - Я Джакотсу. А ты, госпожа, разве не слышала о великом и ужасном... - Ну, теперь услышала. Джакотсу, подожди меня здесь, будь добр. Я хочу переодеться и спуститься в деревню, ты же не откажешься меня проводить? - Да не вопрос. - Он широко улыбнулся, и я подумала, что этот человек либо хорошо играет, либо действительно расположен ко мне. Я взглянула ему в глаза и не заметила в них намека ни на раболепие, ни на скрытое недружелюбие. - Я постараюсь не очень тебя задержать. Момо, забери девочек, мы возвращаемся. В замке я смыла пудру и распустила сложную прическу, на которую Момо потратила едва ли не половину утра. Заплела волосы так, как делают это женщины из простонародья - перевила длинной лентой посередине и покрыла голову косынкой. Надела неприметного юката из хлопка, сделавшись похожей не на хозяйку замка, а на жену зажиточного крестьянина. Не то чтобы я собиралась кого-то обманывать этим маскарадом - в замке меня многие знали в лицо. Но появляться перед Шичининтай во всем своем великолепии мне почему-то не хотелось. Джакотсу ждал меня на улице. Новый пояс он все-таки купил и подвернул под него левую полу юката: женская одежда не предназначена была для широкого шага. Увидев меня, он помахал рукой, и на какой-то миг мне захотелось стать девочкой, как в давно ушедшие времена, и подбежать к нему как к старому знакомому. Но я не позволила себе ускорить степенный шаг, хотя на лице сама собой появилась глупейшая из улыбок. - Я думал, благородные женщины не ходят пешком, - засмеялся Джакотсу, когда мы пошли по улице вниз, к деревне. - Их должны везти на носилках или что-то вроде того. - На носилках я сегодня уже побывала, надо бы и ноги размять, - отшутилась я. - Мой боязливый деверь так и не сказал мне, как вы расположились, поэтому я хочу сегодня посмотреть сама. - А, все хорошо, госпожа, у нас целый дом в распоряжении. - У кого вы поселились? - У здешнего главного... как его... - Старосты? - Да, точно. У него три сына - так себе, ни кожи ни рожи, и дочка лет четырнадцати, жутко забитая, слова сказать не может без того, чтобы в обморок не упасть. - Вы, надеюсь, ее не трогали? - Нет, что нам с пугливой девчонки. Хотя братец Мукотсу пробовал звать ее замуж, но она тут же в обморок хлопнулась. Женщины так скучны, право слово. Ой, прости, госпожа, - снова засмеялся он. - О, гляди, вот здесь мы живем. Просторный, крепко сбитый дом старосты стоял на небольшом холме, возвышаясь над деревней, как замок возвышался над округой. На крыльце сидел один из наемников, тот самый, которому главарь отдавал мое послание. Ренкотсу, кажется. - Чего на... А, это ты, госпожа, - узнал он меня. - Чего ты хотела? - Госпожа хотела посмотреть, как мы устроились, - ответил за меня Джакотсу. - А чем ты занимаешься, братец Ренкотсу? - Чищу ствол, - невозмутимо отозвался его товарищ. - Ствол? - Я не сдержала любопытства. - Такая штука, которая стреляет огнем, - снова встрял Джакотсу. - Братец кладет ее на плечо, прицеливается, а потом - бах! Внезапно новая мысль пришла мне в голову. - Ренкотсу, можно мне с тобой поговорить? Наемник поднял на меня глаза, и, похоже, увидев что-то одному ему понятное в моем лице, велел коротко: - Джакотсу, сходи займись чем-нибудь. - Да пожалуйста, снова от меня тайны, - обиженно протянул его товарищ, и в этот миг казался больше расстроенным ребенком, чем взрослым человеком. Ренкотсу похлопал по ступеньке рядом с собой, и я послушно опустилась на крыльцо. - О чем ты хотела говорить, госпожа? - Твой командир сказал, что ты рос при храме. - Это так. - Тогда, может быть, тебе доводилось видеть жертв проклятия? Наемник неопределенно пожал плечами. - Всякое случалось. А ты, госпожа, стала жертвой проклятия? - Откуда тебе известно? - невольно вздрогнула я. - Когда убиваешь людей столько лет, приучаешься видеть тень смерти на лицах тех, кому суждено скоро погибнуть, - ровно отозвался он. - Мне было восемь. - Я уставилась в землю. Муравей у меня под ногами тащил куда-то травинку в десять раз длиннее его самого. - Мой отец, Ямада Акихиро, был человеком жестоким и надменным и любил, вероятно, только меня, его единственную дочь. Даже братьям доставалось от него, а прислуга и крестьяне так и вовсе продыху не знали. Как-то раз к воротам нашего замка пришла больная женщина. Никто никогда ее не видел, может быть, она была из деревни, а может, просто бродяжка... Она умирала, ей было трудно дышать, и она замерзала в своей легкой одежде на осеннем ветру. Она просила дать ей горячего питья и теплый плащ, чтобы она могла прожить еще несколько дней, но отец велел выбросить ее за ворота. Я в тот день была с ним и видела, как стража схватила ее и вытолкала прочь. Но прежде чем ее схватили, она бросила мне под ноги кусок старой цепи и сказала, что кладет цепь мне на грудь, и что не найдется жара, который смог бы растопить мой лед, и что жить мне осталось десять тысяч дней. Она так и не ушла от нашего порога и умерла там от холода и удушья. От холода и удушья уже много лет умираю я. Мне тридцать два, и жить осталось три или четыре года. И смерть, которая меня ждет, - единственное в этой жизни, чего я действительно боюсь. Меня лечили, конечно же, пытались лечить. Я просиживала у огня многие часы, думая, что его жар растопит лед у меня внутри, но огонь не мог ничего. Мой отец объездил все храмы в нашей земле, а там и по всей стране, но ничто так и не смогло дать мне больше, чем временное облегчение. Я велела служанке жечь меня каленым железом, но и это не возымело действия. Я замолчала, воцарилась тишина. Ренкотсу чистил свое странное оружие, не глядя на меня, я смотрела на муравья у себя под ногами. - А ты никогда не думала, госпожа, - произнес, наконец, наемник, - что все твои попытки избавиться от проклятия, по сути, одинаковы? - Что ты имеешь в виду? - Я имею в виду, что ты пыталась избавиться от своего недуга так, будто у тебя на груди лежит самая настоящая цепь из льда, но ведь она не снаружи, а внутри тебя. Значит, и разрушать ее нужно не огнем или железом, а силой, исходящей изнутри. - Но монахи пытались изгонять из меня демона. Не скажешь же ты, что демон сидит снаружи. - Я думаю, в тебе нет демона, - просто сказал он. - И это проклятие наложено не на тело, а на душу. - Тогда почему же мерзнет и задыхается именно тело? - Потому что оно связано с душой. Помнишь сказки, в которых супруга, не дождавшаяся своего мужа с войны, умирала от горя. Истории о людях, из которых уныние выпивало жизнь и силы. Да и в своей жизни ты вспомнишь немало событий, когда душевная боль вызывала телесное недомогание. - Но, если это болезнь души, если ее можно прогнать изнутри, как это сделать? - Не знаю, госпожа, - пожал плечами Ренкотсу. - И, если ты за двадцать четыре года так и не нашла способа победить свой недуг, боюсь, лучшее, на что ты можешь рассчитывать - прожить еще как можно дольше. Едва затеплившаяся было надежда разбилась, и в сердце снова поселился холод. На что я рассчитывала? Он просто наемник, не монах и даже не лекарь. В отчаянном своем положении я готова была хвататься за любую соломинку. - Хм... спасибо. Я буду думать над твоими словами. ... Возвращаться в замок не хотелось, хотелось выполнить обещание, данное Ренкотсу - думать. И я думала. Думала о том, что, если мой недуг и вправду врастает корнями в душу, а не в тело, нужно делать что-то с душой. Но у меня не было ни малейшей мысли, ни единой, даже самой безумной идеи, что можно предпринять. Есть ли на свете люди, исцеляющие чужие души? Может ли человек исцелить свою душу сам? Среди монахов бытовало мнение, что может, только вот ни один монах так и не вернул мне здоровья и не помог ни советом, ни делом. Что я должна делать? За размышлениями я бродила по деревне, вдыхая свежий воздух, не могущий насытить мои легкие, и подставляя лицо солнцу, не могущему меня согреть. И все-таки мне было хорошо. Как человеку, которому осталось жить очень недолго и который старается не упустить ни единого мгновения отведенных ему дней. Самонадеянный человек с лицом Аято был у колодца в полном одиночестве. Я увидела женщину с бадьей, видимо, пришедшую за водой. Когда та бросила взгляд на предводителя Шичининтай, то сделала вид, будто идет совершенно в другую сторону. Это мне не понравилось. Легенды легендами, а чтобы заслужить такое отношение, нужно очень постараться. Наемника, впрочем, крестьяне особенно не волновали. Я смотрела, как он, склонившись над разверстым зевом колодца, вытаскивает на старой цепи наполненную водой бадью. С непосредственностью, которую могут позволить себе только дети или свободные от условностей люди, он опрокинул бадью себе на голову и довольно вздохнул, встряхивая мокрыми волосами. Я подумала, что ему должно быть жарко под сегодняшним палящим солнцем. Да любому человеку, кроме меня, сегодня должно быть жарко. - Достань еще одну, - попросила я его, подходя. - А, госпожа! Приятно тебя снова увидеть. - Он сбросил пустую бадью в колодец, цепь начала разматываться снова. Я не смогла определить, говорит он искренне или смеется надо мной. - Спасибо. - Приняв воду из его рук, я последовала его примеру. Ледяной поток обрушился мне на голову, холодные струйки потекли за шиворот, и это оказалось приятнее, чем выглядело со стороны. - Ха, а ты не перестаешь удивлять меня, госпожа. Я не так много видел благородных женщин, но уверен, что они не ведут себя как ты. - Это моя земля, - улыбнулась я, присаживаясь на бортик колодца. - Здесь я делаю все, что захочу. Судя по его ухмылке, мой ответ пришелся ему по душе. - Я больна. Мне становится немного легче, когда я подвергаю испытаниям свою душу и тело. - Никогда не слышал о такой странной болезни. - Твой Ренкотсу говорит, что это недуг душевный. - Ну, ему лучше знать, - согласился юноша, присаживаясь на бортик рядом со мной. Мне сделалось хорошо и покойно. То ли оттого, что мы сидели в полном одиночестве на солнцепеке, мокрые и довольные, то ли оттого, что человек рядом со мной не желал мне зла. - Ты Банкотсу, да? Я слышала о тебе. - Могу представить. - Я не поворачивалась к нему, но поняла по голосу, что он усмехается. - Сколько тебе лет? Повисло недолгое молчание, я почувствовала на себе его удивленный взгляд, но не повернула головы, чтобы посмотреть ему в лицо. - Семнадцать. Аято было бы столько же, останься он в живых. - Ты напоминаешь моего погибшего сына. Ты кажешься более жестоким человеком, правда. Он молчал, глядя куда-то вдаль, словно искал слова, которые я могла бы понять правильно. А может, просто думал о своем. - Почему эти женщины притворяются, что идут по делам, когда видят тебя? - Какие женщины? - Крестьянки, которые приходят за водой. Почему они боятся подходить к колодцу, пока ты здесь? - Слухами земля полнится, - рассмеялся Банкотсу, судя по всему, ничуть не смущенный таким холодным приемом. - Если ты думаешь, что я их чем-то обидел, госпожа, то нет, я ничего не делал этим женщинам. Ну, может, Мукотсу погулял по девочкам, не знаю, но мы никого не убили, не ограбили и не запугали, если ты об этом. И потом, ты же меня не боишься. - Его взгляд, вперенный в меня, мог бы показаться почти бесстыдным, если бы вся картина не выглядела ужасно непристойной. - Какое мне дело до глупых баб. Я смотрела ему в лицо, и мне было отчего-то горько, и его взгляд тоже сделался задумчивым и печальным. - В мире людей сильному позволено все. - Я говорила осторожно и мягко, будто всякое небрежное слово могло разрушить то хрупкое взаимопонимание, что установилось между нами. - Но очень скоро оказывается, что, каким бы замечательным человеком ты ни был, любить тебя будут только равные тебе люди. Остальные же видят не человека, а его могущество. Твою силу, мою власть... Я не договорила, потому что лицо Банкотсу внезапно стало злым и раздосадованным. Он поднялся и, бросив на меня недовольный взгляд, проговорил: - Может, хватит этой жалостливой чепухи! У меня есть Шичининтай, да и ты, госпожа, уверен, не одинока. А что до людей, то мы не святые, чтобы все нас любили. Ты была первым нанимателем, который подумал о нас как о людях, может быть, потому что ты женщина, не знаю. Я и мои товарищи благодарны за твою доброту и выполним все, что ты поручила, но тебе давно пора понять, что твоя заботливость - это подарок судьбы, а не закон. Он сказал много неприятных слов в тот день, но в моем сердце поселилась тишина и на душе стало печально и светло. Эта умиротворенность не покидала меня много дней. В конце месяца Хиджиката, наш северный сосед, двинул войска на мои владения. Не рискуя верить в легенды о силе Шичининтай (зато рискуя вызвать недовольство самих Шичининтай), я послала к северной границе достаточно большое войско. Оно выступило прохладным осенним утром, и в замке не ждали возвращения армии раньше чем через несколько дней. В ту ночь, когда мои воины уже должны были вести бой на границе, я долго не могла заснуть. Мысли как пчелы роились в голове, и я ворочалась на футоне не в силах найти удобное положение. Я думала о многом в ту ночь. Размышляла и о словах Банкотсу, будто я добрее и человечнее их предыдущих нанимателей. Может ли это быть оттого, что, чувствуя дыхание преследующей меня смерти, я стала больше ценить чужую жизнь? Или он прав, и это все потому, что я просто женщина? Я не замечала за собой особенной доброты ни раньше, ни сейчас. Я слышала историю о феодале, которому перебежала дорогу крестьянская девочка, когда он путешествовал в носилках по своим владениям. Тот феодал приказал убить ее, потому что посчитал, что она его оскорбила, и ни слезы матери, ни просьбы крестьян не смягчили его гнева. Я знала, что сама не смогла бы так поступить и убить человека только потому, что его непреднамеренный проступок показался мне оскорблением. Хотя в бою смогла бы, конечно. Но война - это другое, война - это азарт и борьба, кипящая в жилах кровь и возбуждение охоты, когда не чувствуешь боли, а иногда и самой смерти, когда не знаешь, откуда придет эта самая смерть. Я не могла понять людей, относящихся к войне как к работе, которую нужно выполнить как можно лучше и в которой нет ничего особенного по сравнению с остальными ремеслами. Мне казалось, от летящей со всех сторон гибели, когда либо ты, либо тебя, можно чувствовать только удовольствие или ужас. Если слухи правдивы, Шичининтай потому и бродили от войны к войне, что нет для них большей радости, чем битвы. Меня же охватывал страх при одной мысли о том, что я могу оказаться в месте, где отовсюду в любое мгновение может прийти смерть. И все же война не казнь. - О чем ты задумалась, госпожа? - Старая Момо появилась беззвучно, как только она умела. - Я хочу, чтобы Шичининтай погибли в бою. В тусклом свете лампы, которую Момо держала в руках, она смотрела на меня так, будто я сошла с ума. - Не в этом, конечно же, - поспешила добавить я. - И даже не в этом году. Я подумала, что для таких людей, как они, не сыщется лучшей смерти, чем отыскать человека или демона, чья сила превзойдет их собственную, и пасть от его руки. - Странные мысли посещают твою голову, госпожа, - покачала головой Момо. - Мне не нравится, что ты столько думаешь об этих наемниках. - Мне это, признаться, тоже не нравится, - вздохнула я. - Становлюсь слишком мягкосердечной к чужим людям. Но, Момо, они настоящие. Нынче я вижу людей жестоких и честных, тогда как вокруг меня собрались бесчестные и жестокие. Но если милосердие - дар судьбы и дается при рождении не всякому, то честность - это выбор, который человек делает каждый день. Выражение лица Момо нельзя было истолковать. Наконец, она, как обычно, поджала неодобрительно губы и проговорила коротко: - Постарайся заснуть, госпожа.