Я хочу тебе сказать - 2

Уруха смотрел на удаляющегося толстого курьера и ощущал себя еще более несчастным, чем всегда. Сегодня репетиции не планировалось, и он, сжимая гриф, сидел один в своем уголке, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей и, возможно, найти для себя какое-то решение. Дома особо не поиграешь, поскольку девчонки слишком мелкие, у них режим, а Хитоми — печаль-тоска: вымученно улыбается, молчит и терпит его. За всеми последними событиями Урухе стало казаться, что жизнь его непоправимо идет под откос. «Для господина Матсумото. Получите и распишитесь». Тот человек назвал имя, оставив в руках лид-гитариста увесистый конверт. Память снова неумолимо возвращала его к Таканори. Как он и предполагал, все обернулось не так, как бы ему хотелось. Руки так и не смог простить его, небрежно обронив фразу о том, что пути назад нет и не будет. Снова резал без ножа. Вокалист тыкал его носом в брак, упрекая во всех смертных грехах. Уруха понимал, что разбередил старые раны и тем заставил вокалиста психовать, но наступать себе на яйца Кою не позволит. Если Руки думает, что так ему станет легче, то он сильно ошибается... Фигня полная! Легче не станет. Лид-гитарист невесело усмехнулся. Матсумото был сильнее во многом, он имел над Урухой безграничную власть; достаточно было поманить гитариста пальчиком и так же легко потом бросить, оставив за гранью своего тепла. Руки заставлял его медленно умирать, но так же непринужденно мог и возродить к жизни. Секс, спровоцированный обстоятельствами, окончательно выбил почву из-под ног. Целых два года Кою боялся даже подумать об этом. А самым ужасным стало то, что ради этих мгновений он был готов пойти на любые ухищрения, лишь бы только Руки прикоснулся к нему снова. Невыносимо! Решение покинуть группу показалось ему сейчас единственно правильным выходом. Он уже подумывал вручить менеджеру заявление, возможно, даже сегодня, но внимание лид-гитариста снова отвлек принесенный конверт. Он прочел адрес. …Они разлетелись по всему помещению, как большие конфетти. Пробные кадры с той самой фотосессии, которые вокалист должен был отобрать для журнала и которые сейчас попали не в те руки. Кою обожал и ненавидел мужчину на фото, что бесстыдно раскинулся на подушках, демонстрируя стройные ноги, обтянутые сеткой черных чулок, и потрясающе сексуальные ракурсы, открывавшие шею. Свободный космос для полета. Он смотрел и не мог оторваться, испытывая внутреннюю боль и вместе с тем удовлетворение. Сжимая в руке фотографию, Уруха, задыхаясь, обреченно опустился на диван, разглядывая изображение. Глаза Руки на нем молчали, выдавая здоровую прострацию, но тело говорило. Оно приковывало внимание неоднозначностью позы, завуалированным желанием, одиночеством и скрытой динамикой движения. Така имел слишком чувственный для мужика рот — а потому еще более выразительный. Он знал свои сильные стороны и бессовестно пользовался этим, соблазняя Уруху даже отсюда — жестом, взглядом, поворотом головы… Его губы еще совсем недавно собственнически ласкали тело гитариста, оставляя запретные следы, и дразнили поцелуями, словно крылья бабочек. Этот рот просто создан для того, чтобы… да, именно для этого. Яркие образы вырвали из груди гитариста стон безысходности, а болезненная эрекция заставила откинуться на спинку дивана. Понимая, что сегодня он вряд ли что-либо сыграет, Кою закрыл глаза. — Шлюха, — непроизвольно вырвалось у него. — Да неужели? Гитарист подскочил на месте: — Руки… *** …Аой застыл в прихожей, внимательно рассматривая хозяина квартиры. От его проницательного взгляда не скрылись повышенная нервозность последнего, покрасневшие глаза и искусанные губы. — Ну, что ж, доктор прибыл, — устало изрек он. — И чтобы прекратить твою молчаливую истерику, советую перестать грызть ногти и занять руки чем-то лучшим. — Покачав головой, ритмист тихонько шлепнул Таканори по руке. — Давай, мне нужен кофе. — Юу! — …Все такой же чистоплюй, — Аой оценивающе оглядел антураж кухни, — идеальный порядок! Все тарелочки по полкам. Что, все так плохо? — Спасибо, что приехал. Извини, я... — Так, у нас тут приступ чистоты… — По дороге к столу гитарист распихал аккуратно расставленные стулья, плюхнулся на один из них и сложил ноги на соседний. — Эй, Ру, не стой, засыпь кофе в аппарат. Ух, ты! Белый ковер до сих пор жив? — Ну, да, пару дней как привезли из химчистки. Руки ценил Широяму за то, что тот никогда не нуждался в подробных разъяснениях. Подобно Шерлоку, Аой всегда сам по крупицам собирал информацию, и Матсумото с нетерпением ожидал этих проницательных выводов, бьющих точно в цель. Но сейчас хотелось, чтобы его друг кое о чем умолчал, просто опустив эти моменты. — Вот незадача, коврик-то… подпорчен! — Задорный взгляд Юу натолкнулся на умоляющее выражение в темных глазах Руки. Флюиды недавней бурной страсти все еще витали в воздухе, а едва уловимый запах знакомого парфюма, прямо скажем, до боли знакомого, говорил сам за себя. — Ладно, озвучивать не стану, но скажу, что Фрейд в моем лице возрадовался. Ками, Ру! Ну, что у тебя с лицом? — Спаси меня! — Ах, да, затем я и здесь, — Широяма самостоятельно забрал напиток из кофеварочной машины, поставил на стол, а затем, потянув за рукав, усадил рядом с собой и вокалиста. — Я возьму тебя за ручку, как маленького, а ты прекратишь психовать, хорошо? — Угу. — Отвечай на вопросы, — ладонь гитариста накрыла собой узкие пальцы. — Как я понял, вы снова переспали с Урухой? — В ответ на это Матсумото шмыгнул носом и засопел. — Неужели совесть мучает? — Да. Я, понимаешь... не смог… Его жена позвонила и… дала отмашку. Гитарист чуть не подавился кофе. — Что? Хитоми в курсе? Да у вас тут клуб лучших друзей! — рассмеялся Аой. — Нет, Хитоми просто… Она просила, чтобы я не заставлял его страдать, — выдал Таканори. — Да ладно?! Представляю, что тут было. У твоего эго резко отказали тормоза, и ты с радостью исполнил ее просьбу! — Увидев, как напрягся вокалист, Юу крепко сжал его руку и произнес: — Говори как есть. — Для начала он получил по морде… — Ну, как иначе-то? — съязвил гитарист. — Он хочет вернуть меня и грозился уйти из группы! Я сорвался. — Мне искренне жаль Уруху. Хорошо оторвался? — Он женат, блять! Не желаю вставать между ними. — Ты уже давно там стоишь, — усмехнулся Юу, попивая кофе. — Но Шима не станет разводиться — птичка нашла свое болото; поэтому… короче, живи себе спокойно. — Он достал из кармана зажигалку. Матсумото всякий раз удивлялся, как ловко тот орудует ею, перекатывая между пальцами. — Но это так, мелочевка. Тебя беспокоит не это, Ру. — Имеешь в виду, что он правда уйдет? — Имею, — гитарист довольно улыбался. — А ты? Наплюешь на все эти годы, разрушишь карьеру, отпустишь его якобы из благородства, желая счастья на некоем новом поприще? — Широяма наблюдал, как его слова ломают вокалиста, вызывая у того приступ паники. — Руки? — Блеф! — хрипло произнес тот. — Не блеф, раз тема встала. В этом есть свой резон. Если он уйдет, вы не будете соприкасаться, и возможно, что когда-нибудь он излечится от болезни под названием «ты», — продолжал ухмыляться Аой. — Таканори, чего ты хочешь? Ну же! — Юу! — Матсумото опустил глаза, пытаясь закрыться от пронзительного взгляда: Широяма понимал все и без слов, но садистски принуждал его говорить об этом. — Да что ты пытаешься вытащить из меня?! — То, чего хочет твое уязвленное эго. — Блять… — прошипел Таканори. — Ох, не люблю! Истери, бей посуду, рыдай, но без мата… — Широяма наконец-то закурил. Он приподнял лицо вокалиста за подбородок, заставляя смотреть на себя. — Дорогой, я здесь и внимательно слушаю… Жесткая и болезненная демонстрация собственной изнанки была необходима самому Матсумото, и Аой требовал признать и озвучить это вслух. Вокалист судорожно вздохнул; не зная, куда деваться, от безысходности он обхватил себя руками. — Положи руки на стол, Така. — Голос Широямы заставлял безропотно подчиняться. — Теперь говори. — Хочу, чтобы он был только моим. До одури. Когда он рядом, у меня начинается стояк и от напряжения болят яйца… Ничего не могу с этим поделать… — Матсумото нервно выхватил у Аоя чашку и глотнул, не рискуя заглянуть ему в глаза. — Даже сейчас, когда я говорю об этом, у меня встает. Мысль, что придется делить его, невыносима. Хочется биться головой о стену, сдохнуть или же убить его к чертям собачьим! Ками! — А ведь два года прошло! Я готов прослезиться от умиления… Еще! — Во мне нет ни капли благородства. Только похоть и жуткий эгоизм. Я… не рыцарь. — Отлично. Вот тебе и выход: сдуй свое эго, детка, и засунь поглубже… Прими его брак как некую данность, к которой ты не имеешь отношения. Ты — это ты. — Матсумото открыл было рот, пытаясь возразить. — Тихо! Ты не моралфаг. Вообще повторяй это себе почаще… Вас с Урухой всегда парадоксально тянуло друг к другу. — Да, но это несправедливо по отношению к ней! — Так, стало быть, ты рыцарь? — Юу снова усмехнулся. — А ну-ка, задумайся сейчас, кто думает о тебе так же? Кто произносит фразу «Это несправедливо по отношению к Матсумото»? Кого вообще волнует, счастлив ты или нет? И что есть в данном случае справедливость? — Аой… — Да! Семья пойдет лесом, и позднее, переломив себя, ты и вовсе перестанешь стыдиться. — Глубокая затяжка, прищуренный взгляд. — Скажи, почему? — Перестань, пожалуйста. — Нет, это кульминация нашего разговора! Отвечай внятно. — Потому что я люблю его, — прошептал Таканори, утыкаясь носом в рукав своей кофты. — Я не расслышал, милый… — Я люблю его, черт! И это чувство унижает меня, — неожиданно Руки понял, что сейчас тупо расплачется. — Думал, мы расстались, но все начинается снова! Это… — Знаю, больно… — Аой медленно затушил сигарету, — но лучше реветь сейчас от боли, чем от того, что ты все просрал. Вникаешь, Ру? Важнее всего — не упустить момент. Время быстротечно, а жизнь коротка, — прошептал гитарист. Порой Матсумото наблюдал в Юу что-то пугающе нечеловеческое: быть настолько циничным — уму непостижимо! Но все же Аой был человеком. — Я хочу вернуться к нему, — всхлипнув, Руки, наконец, дал волю эмоциям. — Хорошее желание. — Ради него. — О, нет! — Ради себя-а-а… — признался вокалист. Широяма добил его. — Омерзительно… — О, да! И грязно! Таких эгоистов, как вы с Кою, еще поискать! — Юу допил свой кофе. — Иди сюда, не реви. — Крепкие руки сжали певца в объятиях, успокаивающе поглаживая по спине. — Все будет, как ты захочешь. Уруха — мазохист, который прогнется лишь под тебя; чтоб я так жил… — Юу, ты… — Аморальный и беспристрастный. — Хуже. Но спасибо, что ты есть, — улыбнулся Матсумото, вытирая слезы. — Не за что, Ру. Сваришь кофе? *** Вокалист застал Кою врасплох — тот совершенно не готов его видеть. Под взглядом, полным недовольства, Уруха замирает, как испуганная птичка. — Нравится? — Матсумото с мрачным видом осматривает репетиционную, где повсюду валяются его студийные пробники. — Не особо. — Ну да! Именно по этой причине я наблюдаю здесь бардак и хаос. А в противоречие сказанному тобой я вижу, как моя фотография закрывает твой стояк. — Руки ехидно улыбается. — Тебе нравится! — Оставь мой стояк в покое, а? Достал цеплять! Хватит! — раздражается Уруха. — Не могу, — тихо отвечает певец, поднимая с пола фотографии, — извини. — Ты, это, за конвертом, да? Я сейчас соберу. — Было бы неплохо. А ты зачем здесь? — Поиграть хотел, а дома не вариант. — Кою встает и, стараясь не смотреть на согруппника, отходит подальше, в противоположный угол; начинает собирать картинки, аккуратно и не спеша складывая их вместе. Он растерян, поскольку не знает чего ожидать сейчас от Таканори: то ли ссоры с мордобитием, то ли новой порции обличительной агрессии с последующим унижением достоинства и очередного самоубийства собственной гордости. На проявление доброго сочувствия и нежности у гитариста почти не осталось надежды, ровно, как и на благополучный исход этой истории. Спокойствие Руки очень часто оказывается мнимым, а потому становится как-то совсем паршиво, когда напряженная тишина повисает в воздухе. Но все проходит практически мирно, пока рука певца случайно не натыкается на заявление для менеджера… — Это что? — На мгновение Руки замирает, пробегая по листку глазами, и тут же заводится: — Что это, блять, ты начирикал?! — Читать умеешь? — Умеешь. — Матсумото отчего-то бледнеет, как фарфоровое блюдце. — А когда официально собирался сказать, сволочь? — Сам сволочь! — Я убью тебя, Кою! — орет певец, а лид-гитаристу кажется, что от этих воплей задрожали стекла. — Убью и затолкаю эту сраную бумажку тебе в глотку! «Значит, ссора с мордобитием». Руки резко срывается с места. Уруха издалека наблюдает, как его комок страстей стремительно приближается на всех парах с этим чертовым заявлением в руке, вероятно, для того, чтобы привести в исполнение угрозы. Инстинкты начинают подсказывать, в какую сторону лучше бежать. С удивительной прытью гитарист проскальзывает за гитарную стойку Аоя, которая находится к нему ближе всего, и использует конструкцию в качестве щита. — Ты, чертов псих! — кричит Уруха, схватив стойку. — Это мое право, козел! Я зафачился уже быть использованным, отвергнутым и избитым... Надоел ты мне до смерти, я хочу жить спокойно! — Разыщу где угодно и убью, сука! И прекрати размахивать этой херней! — Это не херня! Не подходи ко мне, ублюдок! Давай хотя бы разойдемся без скандала. Руки! Ты меня вообще слышишь? Я ТАК БОЛЬШЕ НЕ МОГУ! — Не смей меня бросать! — рычит Матсумото и внезапно останавливается. — Не сметь?! Ты кто вообще, чтоб мне указывать?! — гитариста буквально разрывает от негодования. — Никто, и звать тебя никак! Руки, задумавшись, медленно сминает бумажку и сворачивает в тоненькую трубочку. — Никто, — неожиданно спокойно произносит вокалист. — Сказать можно? — Говори, — гитарист пытается отдышаться и все еще прячется за железяками. — Может, вылезешь оттуда? — Нет уж! Я тебе не доверяю. — Ладно, — Матсумото вздыхает, резко меняя тон: — Ты хорошо все обдумал? — Не прокатит, дорогой. — Шима, тебе сейчас хреново, ты на взводе… — начинает Руки, прикидываясь врачом-терапевтом. — Что станет с группой, если ты нас покинешь? — Убейся! — Да, реально не катит, — отвечает вокалист сам себе. — Ты злишься, понимаю. — Просто скажи правду, дебил. Я знаю тебя как облупленного, так что не ври! — Трудно. — Ты сможешь. — Это… м-м… прозвучит не очень... эстетично... — А ты попробуй! — У меня эрекция. — Опаньки! Вот уж, действительно... — Заткнись! Уже с того момента, как я зашел сюда. Ты любовался моим изображением, а я — тобой. Думаешь, мне непонятны твои чувства, и я не вижу, как ты страдаешь? Больно, знаешь ли, не только тебе... Я пытался оправдать собственный эгоизм тем, что действую во имя твоего благополучия, потому что не желал возвращаться к прошлому. И до сих пор не хочу! Но у меня ни на кого так не стоял, как на тебя! Ради этого я согласен быть вором и преступником, готов скрываться по углам, лгать твоей жене — моя совесть почти мертва. — Ну, это… хотя бы честно... И как тебе только удается?.. — Произнесенная тирада никак не укладывалась в рамки внутренней дисгармонии Кою, кроме единственной вещи: того, что Така согласен вернуться. Но все же убедиться следовало. — Мертва, говоришь? Не верю! — Дай сюда руку, — Таканори берет ладонь гитариста, кладет на свой пах, и Уруха чувствует неопровержимое доказательство правды. — Понимаешь, нет? Как, по-твоему, мне жить, если ты уйдешь? Я хочу тебя, как маньяк. Твои руки, губы и бедра вместе с тобой. Черт! — Идиот… — Я люблю тебя, Кою. Верни мне это! Немед… пожалуйста. Неважно, кто первым подается вперед и ведется на близость, открываясь навстречу чужой жадности. Желание отдать себя безумно уже само по себе... Уруха утопает в чувственном вихре и знает, что очень скоро волшебные губы Таканори сделают для него именно то, для чего они предназначены. От этой мысли внизу живота разрастается приятное напряжение. Конечно же, Кою никуда не денется, ведь Руки держит его так крепко! — Тебе не надо просить, — гитарист расслабленно улыбается. — Хочешь, бери — это все твое. ***