always

Прошло два года. Представляешь? Два года. Я не могу поверить в это до сих пор. Не могу поверить каждый день, не могу поверить, когда улыбаюсь, не могу поверить, когда смеюсь, не могу поверить, когда каждый день не вижу тебя. Я не могу поверить, но все смогли. Тебя бы обрадовало это, твоей целью всегда было чужое счастье. Они идут вперед, слышишь? А я притворяюсь. Притворяюсь, что иду, и они верят мне. Ты ведь помнишь, какой я умею быть сильной? Конечно ты помнишь. Но только ты знаешь, что сила, - это моя иллюзия. Иллюзия, обманывающая всех даже сейчас. Я закрываю глаза. Я вспоминаю тебя. Я вспоминаю их. Я вспоминаю эту ночь. Я вспоминаю эту ночь, ночь, которую я ненавижу. Ночь, которую я так хотела вырвать из календаря. Из мыслей. Из памяти. Из жизни. Они смогли сделать ее лучше в своей голове, смогли смириться, смогли отпустить тебя. Прости меня. Прости меня, за то, что я не смогла. За то, что я не смогу никогда. Прости меня. Прости меня за то, что я так поздно смогла сказать тебе правду. Прости меня. Прости меня за то, что тебе пришлось узнать это именно тогда. Прости меня. Я не могу открыть глаза. Я не хочу. Мой взгляд наткнется на мраморное покрытие надгробного камня. Мой взгляд прочтет твое имя, и твою фамилию. Прочтет в очередной раз. Мои мысли запретят мозгу поверить в это, и все смешается в кашу. Снова. Все мои воспоминания. Они снова предадут меня, снова обманут. Проблема в том, что я не могу. Я не хочу помнить. Но я помню. Я открываю глаза. Из-за слез все абсолютно мутное, и я словно гляжу на вечерний мир из под водяной призмы, я словно в очередной раз выныриваю с самого дна. Нет. Мир становится четче, и я мучаю себя, - я гляжу на камень. Темные, вырезанные на нем буквы. Дата внизу, - начало, конец, и черта, длинною в жизнь посередине. Я задыхаюсь. Я вдыхаю, выдыхаю, и я схожу с ума. Я не моргаю. Я хочу закричать, я хочу убежать, но это сильнее меня. Мой взгляд скользит выше, - дата убегает ко мне в память, дата раскаленным железом выжигает ожоги внутри моего черепа. Я хочу кричать. Я не могу. Я вижу имя. Сначала буквы бессмысленным пятном танцуют у меня перед глазами, нехотя собираясь в комбинации, собираясь в слоги, собираясь в два слова, - в имя и фамилию. Я упираюсь ладонями в обжигающе осеннее покрытие белого мрамора, но не чувствую холода. Я задыхаюсь. Я царапаю пальцами надгробие. Гравировка камня режет кожу, портит маникюр. Как нелепо, что я подумала о нем сейчас. Но я готова думать о чем угодно, лишь бы миллиард раз не прокручивать в голове твое имя. Лишь бы оно раскаленным металлом, ледяным айсбергом, жидкой черной смолой не заполняло все пространство моей грудной клетки, моей черепной коробки, моего сердца, моих мыслей, всей меня. Лишь бы позволило дышать, лишь бы позволяло хоть иногда. Я не помню плачу ли я, я не чувствую холода, я не чувствую слез. Я не чувствую обжигающих ледяных порывов ветра на щеках. Мои пальцы касаются тебя, мои пальцы касаются твоего имени, мои пальцы проводят по каждой букве, запоминая ее до безумных деталей. - Стайлз Стилински. Я не помню, как говорю это вслух. Вернись. Прошу тебя, вернись. - Все хорошо... Все хорошо. Лидия трясется всем телом, Лидия сходит с ума. Лидия вцепляется в его плечи, она почти не может дышать от слез, от всхлипов, но она невероятно, невероятно четко видит его глаза. В них не изменилось ничего. Ничего с тех пор, как они познакомились, ничего с тех пор, как он влюбленно глядел на нее в коридоре, ничего с тех пор, как она поцеловала его, ничего с тех пор, как в него вселился тот, кто убил его. Тот, из-за кого он умирает. - Нет, Стайлз, - она жмурится, она кусает губы, она чувствует металлический привкус крови на своем языке. Она держит его обеими руками, чувствуя, как теплая алая жидкость из тела Стайлза струится по ее ладоням. Он такой бледный. Совсем бледный, она уже и не помнит, когда он выглядел как Стайлз, как привычный, маленький, смелый Стилински. Стилински с теплым карим взглядом, Стилински с до умиления детским румянцем, Стилински с невероятно заразительной улыбкой, от которой она сошла с ума. Сошла с ума, но не сказала ему об этом. Он такой бледный. Он смотрит на нее, и совершенно искренне улыбается. Его глаза, - это его глаза, его улыбка, - это его улыбка. И только ей он дарил ее на протяжении десяти лет. Такую, - видела только она. И она знает это, это знает и он, - просто так получилось. Так получилось, что Стайлз Стилински так и не смог разлюбить Лидию Мартин. Она гладит его по щеке дрожащей ладонью, и капает слезами ему на бледные щеки. Соленые змейки бегут по скулам, соленые змейки целуют волосы. Волосы ее Стилински. - Не плачь, - хрипло произносит он, - Улыбнись для меня... Я люблю твою улыбку, - говорит он горько, и на уголке его скульптурно ровных губ выступает капелька крови. Она улыбается. Слезы. Бесконечные слезы Лидии Мартин не верят этой улыбке, от этой улыбки им больно. - Стайлз, мы что-нибудь... - она почти не может говорить, от душащих ее рыданий. А он и не просит. - Все хорошо... - его голос все медленнее, слова, это чертовы наборы букв и звуков, способные принести столько боли даются все сложнее и сложнее. Но его улыбка не гаснет. Улыбка Стайлза Стилински не погаснет никогда. - Я люблю тебя... Я всегда любил тебя, - он тяжело сглатывает свою собственную кровь. Он чувствует, как крепко она вцепилась своими пальцами в его запачканную синюю рубашку, - С тех пор как увидел. И я всегда буду любить... - он не договаривает. Он судорожно вдыхает, и она даже не чувствует, как панически, до боли вцепляется в него, - Всегда... - он медленно-медленно выдыхает. Его улыбка не гаснет, пока он смотрит на нее. - Прости меня... - она едва сдерживает рыдания, едва сдерживает волчицу-истерику, которая может забрать драгоценное время с ним. - Я должна была сказать... Я не смогла, - ее ладонь скользит у него по скулам, ее ладонь целует его щеки, убирает волосы с его лба, - Я люблю... я люблю тебя... - она жмурится, глядя как он из последних сил расширяет свои ослепительно теплые глаза. Он не знал. Удивительно, что заметили почти все. Удивительно, что все просили Лидию сказать ему об этом. Но она так боялась... так боялась любить. Полюбить впервые, так оглушающе резко, так всепоглащающе сильно, так безумно, так искренне, без остатка. - Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя, - шепчет она, наклоняюсь, и прижимаясь губами к его губам, и чувствуя на своих - его кровь. Кровь, за которую она готова отдать свою, кровь, за которую она готова убить. Она не поднимается. Между ними даже не сантиметры, - миллиметры. Она целует его в лоб, в скулы, щеки, как мантру повторяя, - - Я люблю тебя. Вряд ли у него остались силы говорить. Его улыбка тихая, и самая в мире счастливая, его улыбка такая спокойная, словно это - самый лучший момент в его жизни. Его улыбка все такая же влюбленная, абсолютно влюбленная, его улыбка такая же, как десять лет назад. Его взгляд греет ее, его взгляд хочет забрать ее боль, но его взгляд не всесилен. Лидия Мартин зарывается пальцами в его волосы, прижимая к себе так крепко, что кажется, будто она сама хочет стать им. Они - еще чуть-чуть, и сольются. Она чуть приподнимается, и глядит ему в глаза. А ее чертовы слезы, чертовы бесконечные слезы Лидии Мартин продолжают капать на его лицо, продолжают смывать с него всю боль, продолжают жадно прикасаться к нему, ее слезы бояться его отпускать. Он смотрит на нее, смотрит не так, как глядят в последний раз, он смотрит так, как смотрел на нее всегда. И его глаза шепчут ей его немое обещание. Они потухают слишком внезапно, и почти мгновенно. Лидия Мартин не была к этому готова. Она не была. Она пыталась, она хотела, но она не была. Она трясет его за плечи, она почти с детской обидой смотрит на его лицо, она хочет спросить "где моя улыбка?", но уголки губ мертвого Стилински не опускаются. Она едва заметна, а может, заметна только ей, но остекленевшие карие глаза больше не будут смотреть на нее. А скульптурно ровные губы, губы, которые свели ее с ума, больше не произнесут ее имя. Человек, за которого она хочет отдать жизнь, - отдал свою жизнь сам. И она не вернет ее, и она не заменит, и она не сможет ничего поделать с собой, она обнимает его, она не слышит звуков. Она не слышит крика, она не слышит своего вопля, разносящегося по округе. Она не слышит рычания, которое она издает, она не слышит воя, она не слышит боли, душераздиюащей, сводящей с ума боли, человека, любовь которого умерла у него на руках. Прости меня. Прости меня, но я не могу остановить слез. Прости меня, что я так громко плачу на твоей могиле. Опять. Ничего, мой маленький Стилински. Ты ведь знаешь, как я делаю. Я утру слезы. Я приведу себя в порядок. Я уйду отсюда, я продолжу улыбаться. Я устрою свой цирк, свой театр моей маленькой иллюзии жизни. Я снова забывчиво отвечу, что у меня нет времени пойти с ними на кладбище, пойти навестить тебя. Я снова встречу их осуждающий взгляд, и каждый раз, всякий раз, как они не будут видеть, я буду сюда возвращаться. Прощай, Стайлз Стилински. Нет. До встречи.