Мир из собственных осколков

...это длинная и занудная история о том, как с годами мой мир разрушался, пока не разлетелся на сотни осколков, как лобовое стекло моего автомобиля – это повествование не на час и не для этих стен, да и пока эти воспоминания только отдирают незажившую корку, принося неприятные чувства. Возможно… Я очень надеюсь, что когда-нибудь я расскажу тебе честно и правдиво, как мои же разрозненные осколки сошлись снова в новый мир нового меня... Затми мой мир, Часть 1. Глава 14

***

Лето жаркое и душное: невыносимое тепло настолько пропитало воздух, что он почти обжигал легкие при каждом вдохе; солнце обосновалось в зените совершенно безоблачного неба: яркое, оно иссушало безжалостными лучами все вокруг, накаляя жадно впитывающие тепло поверхности. Марко поднял над собой правую руку, чтобы, пока он смотрел ввысь, тень падала на прищуренные глаза, и вздохнул: ни тучки, дождя не предвиделось еще долго, впрочем, для южного июля это было бы невероятной роскошью, если не чудом. С той скамьи на школьном стадионе, где сидел Марко, уже ушла тень – стало душно и неприятно. Он, придерживая рукой лежащую на коленях книгу, потянулся к стоящей в ногах пластиковой бутылке с водой, сделал несколько глотков и поморщился: теплая, нагретая до совсем мерзкой для подобного дня температуры – пить невозможно. Наверное, уже стоило бы спуститься вниз, ближе к игровому полю, и сесть там под навес на скамью для запасных, где еще была возможность скрыться от полуденного солнечного зноя в сени тени. До окончания игры оставалось немного; Марко время от времени отрывал взгляд от строчек, чтобы оценить ситуацию и посмотреть, отчего снова и снова поднимался галдеж – пусть встреча спортсменов старшей школы напоминала техникой и мастерством высшую лигу очень отдаленно, но захватывала она тоже по-своему всех участников действа: от самих игроков до немногочисленных зрителей. Какой исход бы ни случился, остаться и посмотреть на него стоило. – Марко! – Одна из одноклассниц, сидящих на скамейке, окликнула его, едва тот спустился ближе. – Не заметила, что ты тут. – Я не громкий болельщик, – с улыбкой сказал он, пожав плечами. – Не доведи меня солнце, я бы не спустился. – Да, жарко, – пожаловалась другая, что размашистыми движениями обмахивала себя журналом, – на выходных обещают еще большую температуру, я этого точно не выдержу. Черт, скорее бы вся эта их беготня закончилась – мне уже не терпится обосноваться под кондиционером, надоели. – Зачем тогда мучить себя и смотреть то, что неинтересно? – Эта девчонка действительно была далека от спорта, и ее присутствие здесь стало полной неожиданностью. Обе засмеялись громко, переходя на хихиканье и перешептывание друг с другом; Марко даже на секунду стало казаться, что он здесь явно лишний. Впрочем, к собственному сожалению, за последние годы это чувство среди сверстников посещало его чаще и острее. – Вы, парни, ищете свой интерес в игре, как накал, адреналин, а мы смотрим на совершенно иное, – пропела одна, ее взгляд при этом был красноречиво прикован к капитану. – Все самое интересное не здесь, а будет позже, после матча – его окончания я как раз и жду. Марко хмыкнул: все становилось на места – просто, глупо, банально. Возможно, у них действительно был отдаленно общий интерес в этом матче, о котором упоминать не стоило явно, однако Марко помнил эпизод еще предыдущего дня, когда этот самый капитан футбольной команды рассказывал, как за трибунами принимал «поздравления» в честь победы своей команды после матча со школой соседнего города. Высокий накачанный блондин, распираемый гордостью и уже парой банок выпитого пива, в подробностях расписывал радости оральных ласк. Чуть менее везучие парни расспрашивали наперебой подробности; Марко же притворяться не надо было: повествование его тоже увлекло, но не так, как остальных парней, которым до жути было интересно, на что же еще способна главная черлидер. Разумеется, что сказано на вечеринках под напором алкоголя, то и останется там же – правило, которому следует подчиняться, чтобы оставаться на плаву в обществе, что может за длинный язык тебя затоптать. В конце концов, никто девчонку не принуждал идти сюда и в нетерпении ожидать окончания тренировочного матча, чтобы потом дошла уже ее очередь пообжиматься в укромном углу с первым красавцем – не секрет, что она сохла по нему давно, как и множество других девчонок; слова Марко все равно не возымели бы на нее должного эффекта. Марко снова вспомнил вчерашний вечер после победы: кровь стучала в ушах и устремлялась к низу живота, едва капитан стал описывать ощущения ласк от умелых губ; и ведь никуда не денешься: фантазия будоражилась от эротического рассказа низким и чуть хриплым голосом, представлялся обнаженный мужской торс с развитой от постоянных тренировок мускулатурой, часто сокращающиеся мышцы пресса под загорелой кожей, лежащие возле щиколоток сильных мужских ног спортивные штаны, вздернутая нижняя губа и раздувающиеся хищно ноздри. Но эта сторона воспоминаний всегда будет лишь его – о ней никто не должен знать. – Эй, Марко, что читаешь? – внезапно спросила вторая его одноклассница, также без особого драйва отреагировавшая на изменение счета. – Да так, уже закончил, – соврал он; ей все равно это неинтересно – апатичные и явно скучающие интонации в голосе выдавали это. – М-м-м… – глубокомысленно отреагировала она. – Загадочен, Ботт, как всегда. Дай мне просто надежду, что это не алгебра или какая-нибудь химия, не хочу думать, что ты истязаешь себя этим и на только начавшихся каникулах. – Нет, ни то и ни другое. – Все равно тебе надо развеяться, давай сходим куда-нибудь? – Окончание фразы было произнесено с особой четкостью и громкостью, ее точно должен был услышать не только лишь Марко. И снова он оказался прав: наверное, в этот момент произошел немногочисленный случай, когда его влюбленная одноклассница впервые оторвалась от созерцания якобы своего капитана. Уж действительно, пригласить Марко Ботта в ситуации, когда твоя подружка оставит тебя в гордом одиночестве, а сама уйдет развлекаться с завидным спортсменом – ход интересный и рисковый, учитывая то, что в последний год шли разговоры о том, почему же у него до сих пор нет девушки и отчего он упорно увиливает от всяких свиданок. Сам Марко так ни с кем по-настоящему не сближался: девчонки лезли, некоторые откровенно заигрывали с юношей, явно не обделенным внешностью и умом, а парни активно обсуждали, почему он не отвечает никому взаимностью и кто же та самая, которая занимает его мысли. Собирались компании, где приходилось из сил вон врать и обсуждать остальных представительниц прекрасного пола в ключе, в котором это делают одолеваемые гормонами сверстники-подростки. Вызывать подозрения было страшно, однако притворяться и играть в чувства – вообще невозможно; появлялись истории о мифических подругах за сотни и тысячи километров, в которые мало кто верил – так и рос ореол загадочности, который хотелось разрушить. Глупые, думал Марко, а ведь никто даже не смел и догадываться об истинной природе вещей. Он не хотел ни за что придавать огласке свою ориентацию, предпочитая держать ее в строжайшей тайне, и не просто так: Марко, еще тогда совсем юный и впечатлительный, только начинающий осознавать различия между предпочтениями собственными и других мальчиков, познавал различные реалии, которые не внушали уверенности в приятии его полностью окружающим миром. Конечно, были всякие дебаты на высоких уровнях по этому животрепещущему для общества вопросу, но Марко относился ко всему с долей скептицизма: прими хоть тысячу законов, люди не изменят своей природы, что подсознательно требовала вытеснить из социума инаких прочь. Он зарекся, но оно было и к лучшему: с девчонками смысла общаться не было – рано или поздно начинали проявлять интерес к напущенному загадочному образу, ну а парни… Наверное, Марко сам опасался, что мог втрескаться, потому что гормоны бушевали, ну а взаимности дождаться здесь было невозможно. Городок его был маленьким и провинциальным, слухи распространялись со скоростью пожара в лесу, жители больших мегаполисов имели большее право на личную жизнь не под присмотром посторонних осуждающих глаз, а в месте, где жил Марко – нет. Он не хотел превращать свою жизнь в сущий ад там, где ему еще предстояло жить хотя бы до окончания школы. Пусть лучше его воспринимали бы как скромного и необщительного парня, ставящего учебу превыше личной жизни, чем обзывали словами, при произнесении которых в адрес других он вздрагивал. – В общем-то, я собирался досмотреть игру и отправиться по своим делам – скоро родители вернутся, а у меня бардак. Может, не сегодня? – Марко знал, что ей это надо именно здесь и сейчас, и после отказа девчонка отстанет – это временная прихоть. Одна недовольно поджала губы, другая нарочито вызывающе усмехнулась; он виновато улыбнулся и снова воззрился на поле: скоро уже все закончится, второй команде за несколько минут не сократить разрыв, так что все уже было предопределено. – Тогда я пойду. До скорого! – Улыбка должна была хорошо загладить вину при прощании. – …Ты чего, думала, что он согласится? – услышал Марко, уже отойдя на приличное расстояние. – Это безнадежно, я же говорила, а ты проиграла. Странный он, или просто цену себе набивает. Марко хмыкнул: теперь снова начнут перемывать ему кости за спиной. Ну ничего, ему стоило продержаться еще год, потом он закончит школу и попробует поступить в университет, если не получится, все равно уедет в северном направлении в другой район страны в поисках работы и новой лучшей жизни. Раскаленный воздух искривлял четкие и прямые линии дороги; Марко шел привычным, уже истоптанным годами, маршрутом. В этом городке он жил с самого рождения; вдоль тротуаров тянулись частные владения со скромными одно- и двухэтажными домиками; закрой Марко глаза, он все равно бы воспроизвел, не видя, всю обстановку в мельчайших подробностях: от скудно растущих под нещадным солнцем растений до облупившейся в кое-каких местах краски на стенах. Он свернул на свою улицу, его взгляд по многолетней привычке упал на выступающие из ряда всех строений мансарды собственного дома, невысокого и не столь большого, как и, впрочем, у его соседей, однако выглядящего уютнее, чем у всех прочих. Входная дверь оказалась не заперта, хотя Марко закрывал ее на замок – это означало то, что он действительно засиделся и родители вернулись несколько раньше, чем предполагалось. Он прошел чуть дальше по прихожей и свернул в кухню, откуда доносился тихий шум бытовой жизни и тянуло будоражащим аппетит запахом готовящейся еды. – Не ожидал вас так рано, даже не привел все в порядок. – Марко покосился на гору посуды на стойке возле мойки, которую уже начала мыть мама; впрочем, порядка в других комнатах было не больше. – Мы решили вернуться утренним рейсом, а не вечерним, как планировали: на все понадобилось меньше времени, нежели изначально рассчитывалось, да и хотели тебе преподнести сюрприз, – произнес прошедший мимо за его спиной отец. – А ты как тут без нас, не скучал? – Ну, вас не было не так уж и долго, – улыбнулся Марко. – Особо помаяться от скуки не успел. – Так ты все-таки перезвонил той девочке? Эх, совершенно вылетело из головы ее имя от круговерти информации… – Мужчина провел ладонью по коротким темным волосам на затылке. – Кэролайн, нет? Да, она же хотела с тобой погулять, а до этого ты рассказывал, что по ее просьбе помогал ей с подготовкой к итоговому тесту. Я видел общую классную фотографию: очень привлекательная, искренне не понимаю, что ты ее избегаешь. Кэролайн была как раз той самой девчонкой, что предлагала ему развеяться после матча. Но не сказать же всем им правды, отчего девочки могут казаться симпатичными, но отнюдь не привлекательными. – Расскажи мне лучше про вашу поездку. – Марко решил сменить щекотливую тему, раз за разом всплывающую в семье. – Вот знаешь, я никогда не знал свою двоюродную тетку близко, даже на похоронах-то не был и уж тем более не ожидал, что после ее кончины мне может что-то перепасть. – Казалось, отец с радостью перескочил на иной предмет обсуждения: значит, поделиться действительно было чем. Сам Марко в глаза не видел своей дальней родственницы – разве что был наслышан о ней от самих родителей незадолго до их отъезда, поэтому для него тоже стало это приятной неожиданностью, не слишком скрашенной горечью потери. – Так что? Пару тысяч? Или и того меньше? Сомневаюсь, что столь малоизвестным для нее людям, пусть и родственникам, она оставила нечто по-настоящему дорогостоящее или крупную сумму. Марко услышал, как отец громко усмехнулся и, напевая какую-то мелодию, ушел в гостиную, гремя ключами от машины; мама выключила воду и развернулась к нему, отряхивая руки – она улыбалась широко искренней улыбкой чистой радости. – Ты ошибаешься, Марко. Нам повезло более чем, считай, мы вытянули золотой билет, – заявила женщина, и что-то подсказывало ему, что с этого момента их жизнь точно претерпит изменения, и он оказался прав. Эта тетка умерла, разделив все имеющееся наследство между тремя единственными претендентами, и, как оказалось, его отец тоже был упомянут в завещании. Однако еще большей неожиданностью было узнать, что одинокая родственница к закату своих преклонных лет нажила довольно приличное состояние, и завещанная сумма была очень даже солидной. Достаточно крупной, чтобы ее можно было очень выгодно вложить. Именно поэтому мистер Ботт заявил, что они переедут в пригород мегаполиса на север – планы, которые его семья лелеяла очень давно, но все откладывала в долгий ящик за неимением средств; родители даже в красках поведали ему, что уже присмотрели несколько вариантов во время поездки – оставалось дело за малым. Тогда, в тот же миг, в душе Марко дернулась надежда, что там, за сотни километров, его жизнь перестанет быть чередой вялотекущих дней, и судьба соблаговолит ему. В переезде и у родителей были свои цели: отец давно хотел уволиться и сделал это с удовольствием, когда они совершили выбор и нашли покупателя на дом, уже думая, как обустроиться на новом месте. Мать каждый день щебетала, как обставит более просторное жилище – счастье любой хозяйки. Ну а настроенный на свой лад Марко хотел претворения в жизнь тематического романа, что за пару лет до этого случайно нашел в Интернете. Глупости все это, конечно, идеализированные рукой автора отношения, однако почему же не было никакого шанса, что он, наконец, встретит того самого, в руках которого забудет о том, как прятаться, притворяться и считать себя неправильным? Бросать прошлую жизнь было ни капли не обидно, как утверждали об этом стереотипы и бытующее мнение. Оставлять старый дом, конечно, было немного жаль, ведь Марко жил там всю свою жизнь – достаточно воспоминаний, хранящихся среди однотипных улиц, в небольших магазинах и бескрайних просторах каменной скалистой пустоши с маячащими на горизонте горами, ну а школа, друзья… Марко не мог обманывать себя тем, что без них он будет скучать и его жизнь лишится чего-то важного. На тот момент ему было семнадцать, вопреки сложившемуся среди ровесников стереотипу, отсутствие опыта в интимных объятиях и поцелуях Марко зазорным не считал, однако полное отсутствие личной жизни волновало родителей и ровесников куда больше, чем его самого. Хотя он честно для себя признался, что Кэролайн была искренне расстроена его переездом: сколько было грусти в ее глазах, все это не глупые споры на тренировке. Но он ничего поделать не мог, впрочем, даже и не хотел – ни с собой, ни с переездом; оставалось полтора месяца, и их пути бесповоротно разделятся, не было желания и времени на жалость неотвратимо ускользающей текущей жизни: понимание этого пришло вместе с моментом, как они начали паковать вещи. Марко «разорял» свою комнату, снимая плакаты и пакуя обосновавшиеся на своих местах вещи с мыслями, что ничего не вернется в прежние углы и что все вокруг он видит, возможно, последний раз в жизни. Времени размышлять над этим не было – он должен был помочь родителям в гостиной. Марко спустился со второго этажа на первый по узкой лестнице, ступая между коробок, пустых и наполненных крошечными поролоновыми шариками, прислушиваясь к тихому голосу отца, вслух тихо рассуждающего, что и куда надо паковать. – Помочь? – поинтересовался он, заглядывая за угол и видя, что там дела обстояли еще хуже. – А ты все свое уже собрал? – Отец, до этого склоненный над стопкой вытащенных с полки книг, выпрямился. – Угу. – Тогда давай, – он указал жестом на камин, – собери пока фигурки, осторожнее – они хрупкие, не разбей. Потом коробку положи отдельно – повезем у себя, я не доверяю этим перевозчикам, все же перебьют, мама очень расстроится. Марко кивнул и приступил к работе. Осторожно оборачивая в газетные листы хрупкие статуэтки, он не сразу заметил, как отец от минуты к минуте все чаще отвлекался с вещей на него, словно-таки желая начать диалог. – Может, тебе нужны карманные деньги? – наконец спросил он. – Нет, зачем? – отозвался Марко, так и не отрываясь от дела и не почувствовав сразу, к чему все клонилось. – С друзьями посидишь в кафе. Ну или, еще лучше, девочку пригласи какую напоследок – вон, явно же видно, как Кэролайн расстроилась из-за твоего переезда, а тебе все равно, как я погляжу. – Он недовольно покачал головой. – Она мне нравится, зря ты так с ней. Началось. Марко сжал в руках фигурку, вздохнул, поднял глаза в неопределенную точку на потолке. Впервые уже было невтерпеж уехать. – Зачем? Скоро же уезжаем, не думаю, что ей станет от этого легче, да и сомневаюсь, что с этими людьми я буду общаться до гробовой доски. Наивный отец все еще думал, что его одноклассники до сих пор отмечают праздники в кафе-мороженом и чокаются газировкой; старшая же школа его города не считалась образцовой – обычная, среднестатистическая, выпускники которой не стремились покорять вершины карьеры под напором амбиций. Марко не мог сказать однозначно, но отчего-то казалось, что подобное поведение никак не связано с возрастом. – Не обижайся, конечно, на меня, однако мне кажется, что ты несколько обособленно держишься от ребят своего возраста, особенно это наглядно проявляется с девочками: чем больше они пытаются с тобой сблизиться, тем сильнее ты пытаешься от них отдалиться. Я не могу сказать, что это ненормально, однако мне это кажется несколько странным… Только не пойми меня неправильно, хорошо? У Марко немного побледнели костяшки пальцев, это впервые стало напоминать те самые «серьезные» разговоры, которых хотелось избегать как можно дольше. С чего он взял, что с переменой места жительства и окружения все наладится самым идеальным образом? В прошлом останутся многие, но никак не родители… – Да и ни с кем-то ты не общаешься. – Голос матери возник из-за спины – принесла еще картонных коробок с чердака. – Хоть бы и правда девочку пригласил какую-нибудь, у тебя же их много в классе… – Угу, мама права – ты же у меня парень хороший: симпатичный, умный, вежливый, наверняка девушки ценят твою галантность. Но, – отец неожиданно положил широкую ладонь ему на плечо, – если у тебя действительно проблемы, я помогу тебе мужским советом. Ты наш сын, и мы всегда будем на твоей стороне, считать твои трудности своими, будь спокоен рассказывать нам обо всем. Именно об этом мы хотели с тобой поговорить. …И именно поэтому Марко стало казаться самым правильным решением оставить действительно все в прошлом – все обманы, тайны и недомолвки, пусть они бы так и не следовали за ним из пределов порога их уже почти бывшего жилища. – Я… – Марко именно в этот момент не выдержал; оставшееся признание внезапно слетело с его губ. Слова человека, гложимого потребностью поделиться с близкими и просто усталого ото лжи, постоянных вопросов и ненужных поучений, от которых уже хотелось заткнуть уши. Это была всего пара слов, после которых отцова рука вздрогнула, а темные глаза пораженно распахнулись. – Шутки у тебя дурацкие, я серьезно с тобой поговорить хотел, – бросил мужчина, забирая еще не наполненную до верха коробку с целью отнести ее в гостиную. Мама же продолжала стоять, растерянно глядя на сына и прижимая к груди вытащенную из шкафа одежду. – Я гей, – снова отчетливо повторил Марко, глядя женщине в глаза. – Разве вам это кажется глупой шуткой? Разве я стал бы так поступать? Мне правда побоку ваши девчонки. Вы же хотели сами поговорить со мной, если мои предпочтения кажутся вам проблемой, то вот – я делюсь ею с вами. Она отрывисто кивнула, при этом явно выглядела неестественно растерянной; тогда Марко с горечью подумал, что, возможно, слишком доверился их словам, но теперь пути назад уже не было. Однако всеобъемлющее понимание того, что же он натворил, пришло гораздо позже, когда отец сделал вид, что в машине срочно надо поменять масло и, видимо, даже перебрать мотор, нареканий к работе которого никогда не было. Мать удалилась стряпать на кухню, а сам Марко поднялся к себе и завалился плашмя на кровать. Он часто и до этого размышлял о том, стоило ли родителей посвящать в столь щекотливые подробности. Были геи, которые умудрялись всю жизнь скрывать свои отношения от родных: подбивали подруг сыграть перед родителями нужную роль, даже заключали фиктивные браки, но при этом заводя любовников на стороне. Однако быть одному в оппозиции против всех, а прежде всего, против семьи – так не хотелось, душа требовала поддержки, не хотелось скрываться подобно преступнику, который совершил что-то аморальное и отвратительное, просто нужно было любить взаимно и быть счастливым. В средствах массовой информации подобная тема поднималась часто, и Марко всегда следил за реакцией родителей. В принципе, бурного негатива он не замечал – это успокаивало. Восприятие людей с нетрадиционной ориентацией было у них нейтральным, однако, лежа лицом в подушку, Марко задумался: с чего же это он решил, что мать с отцом станут одинаково воспринимать подобные признания как от посторонних, совершенно чужих людей, так и от собственного сына? Обняв себя, он думал, что сам загнал себя в тупик, на душе стало больно, горько и обидно, и так не хотелось допускать никаких мыслей, что он опрометчиво совершил глупую роковую ошибку, и от которых по телу проходил неприятный мандраж. Пока Марко анализировал сложившуюся непростую ситуацию, с кухни стало тянуть запеченной рыбой – сладостный запах, от которого заурчал живот, а рот наполнился слюной; Марко сжал пальцами наволочку, думая, что спустится вниз после произошедшего только под дулом пистолета – он просто не мог взглянуть от накатившего стыда никому из домочадцев в глаза. Обратить столь смелое и радикальное заявление в шутку – мысль, за которую он все еще отчаянно цеплялся – уже не позволяло упущенное время; Марко лежал и надеялся, что родители с минимальными моральными потерями смирятся с необычностью сына – больше ничего ему не оставалось. Хотя, возможно, еще можно было уснуть и проснуться уже утром от теплых ласковых солнечных лучей и принять все произошедшее за несуразный сон. Наверное, он и вправду задремал… – Марко, ты есть хочешь? – Сквозь неожиданно пришедшую полудрему голос матери прозвучал чуть громче обычного. – Нет, я днем плотно перекусил в кафе. – Пришлось соврать, лишь бы желудок не выдал его в тот момент пронзительным утробным урчанием. – Спасибо. Она словно и ждала подобного; Марко отсчитал про себя несколько секунд, прежде чем дверь закрылась. Лежать стало тошно уже очень скоро; когда он поднялся с измятой постели, заметил на невысоком комоде у входа тарелку с едой: значит, понимала, что с отцом ему действительно лучше не говорить и даже не пересекаться. От этого стало впервые страшно за себя, вызывающего отторжение у самых близких, за родителей, которые растили ребенка и получили в конце концов столь неприятный результат. Марко полностью поднялся с кровати, посмотрел на плотно закрытую дверь: нельзя было вечно прятаться в четырех стенах мира своей комнаты. Он выбрался в коридор и уселся на пол возле лестницы на кухню: семья ужинала без него, и его отсутствие способствовало обсуждению внезапной новости. – В таком возрасте гормоны бушуют, тянет на эксперименты, – рассуждал отец. – Марко просто еще не определился, сейчас ему все равно, на ком выплескивать страсть, вот подрастет – поумнеет. – Ты же знаешь, что наш мальчик замкнут, какая страсть, милый? Я не хотела тебе говорить, но я давно стала замечать его взгляды на молодых людей и смущение при общении с некоторыми из них. Возможно, это можно обусловить той самой замкнутостью, но с девчонками такого нет. Тяжелый вздох; ложка со звоном опустилась в тарелку: отец был недоволен угасанием последней надежды, а Марко обнимал себя руками, разрываясь между желанием убежать к себе и потребностью остаться, дослушав решающий диалог. – Раз подозревала, то почему ничего не сказала? – отстраненно спросил глава семейства. – Уже нет смысла обсуждать это: ты сына уже не изменишь, а вот потерять его своим неприятием можешь очень скоро. Понимаю, какой для тебя это удар, однако пойми Марко – он тоже сейчас переживает. Я заходила к нему, такое признание тяжело ему далось. Для него молчание после реплики матери казалось почти приговором, словно подсудимый, он ждал вердикта, однако никто из родителей так и не обронил ни слова. Вскоре отец тихо поблагодарил жену за ужин; послышался звук льющейся из-под крана воды, звон тарелок. А Марко уткнулся носом в согнутые колени, в очередной раз за вечер коря себя за идиотское откровение. Если мама еще подозревала давно, и признание всего лишь было подтверждением ее опасений, то отец… Все произошло слишком стремительно: два слова так легко соскользнули с языка, словно годами просились воплотиться в признание. Обычно так не делается – к подобному родственников готовят долго. Еще утром счастливая и беззаботная семья обсуждала переезд, а вечером, уже в полной дезориентации, личные предпочтения ребенка. Слишком быстро, но секунды словно набирали обороты, не желая останавливаться, меняя и его жизнь, и родителей. В приступе мысленного самобичевания он со всей силы прикусил губу и до боли потянул себя за темные пряди. Таким одиноким дураком он не ощущал себя никогда. Так шли дни; мама вела себя с ним естественно, по-прежнему, словно сын ничего ей и не говорил, однако Марко замечал, что она казалась чуть расстроенной, хотя и хотела это всячески скрыть. Нетрудно было догадаться, что все это было из-за отца – он почти не общался с Марко, даже ел в другое время, они намеренно избегали друг друга – и неизвестно, какие разговоры шли между родителями тайком от него. Несмотря на это, подготовка к переезду шла своим ходом, пусть и в неестественной, несколько скованной, обстановке. Но при этом, разумеется, все понимали, что дистанцироваться настолько долго нельзя и должен наступить момент, когда они поговорили бы снова. Ждать долго не пришлось, впрочем, в утро последнего дня, когда в их, уже бывшем, доме, любой шаг и звук отдавался от стен рикошетом объемлющего эха; на ящиках последних ожидающих отправиться в путь вещей они все расположились напротив друг друга. Марко скованно сидел перед родителями; мама улыбалась ободряюще, хотя он с уверенностью мог сказать, что ей было не проще, чем ему самому. – Извини меня. Я сказал, что ты должен поделиться со мной своими проблемами и беспокойствами, однако сам повел себя отвратно, обманув тебя. Я спасовал, твои слова стали такой неожиданностью, мне нужно было время, чтобы полностью понять их и принять… – При каждом слове пальцы на сложенных вместе руках отца то и дело складывались по-разному – он тоже не был кристально спокоен. – Не знаю, что ты успел подумать обо мне за все эти дни… Но ты – мой единственный ребенок, и я принимаю тебя… со всеми твоими странностями. Он накрыл руку жены; мама вторила сказанному теплой улыбкой. Чувства после подобных слов были сравнимы разве что с жадным глотком воздуха после длительного пребывания в холодной и глубокой пучине, однако радости в глазах мужчины не было, скорее нелепая просьба: «Может, все же одумаешься?». Хотя никто из них троих, ни один человек из шести с лишним миллиардов живущих на Земле не мог бы сотворить для родителей чуда. Однако его приняли, пусть вынужденно, смирились, но даже при подобном раскладе Марко казалось, что жить стало легче, словно с плеч упал тяжелый груз, все время давивший его к земле. – Мне будет радостнее видеть тебя счастливым с мужчиной, нежели несчастным с женщиной. – Подобная фраза, добавленная в задумчивости уже и матерью, сопровождаемая еле заметной улыбкой отца, положила в жизни Марко новую точку отсчета. Хотелось парить – вместо этого он уже позже, в дороге, выжал педаль газа до упора: в жизни спали ограничения, равно как и лимит на скорость на межштатной автомагистрали. Впереди ожидал новый дом, строилась жизнь с чистого листа и открывались новые перспективы. Будоражащие мысли роились в голове, порождая новые, куда более смелые мечты, которые уже не казались столь глупыми и несбыточными. Марко каждые несколько часов менялся с отцом местами в долгой дороге, наблюдая за постепенно приобретающим краски растительности пейзажем то под ярким солнцем, сидя за рулем, то в тусклом свете фар с пассажирского сиденья, засыпая под размеренное бормотание радио. Говорили о многом, но больше щекотливую тему никто не затрагивал на счастье всех троих; между тем, Марко волей-неволей вспоминал о своих словах и понимал, что, что бы родители ему ни говорили, все могло быть сказано лишь ради его блага. Но сейчас они улыбались и шутили, а это главное – словно ничего и не произошло. Он заснул в дороге незаметно для себя и проснулся от стука пальцев матери с той стороны стекла уже в другом, совершенно отличном мире; крепкая дрема провела черту в жизни, поделив ее и отстраняя прочь все прошлое. У Марко пришло приятное трепетное чувство особенности этого дня в его судьбе, в котором сладко пахло скошенной травой, не лекарствами и едким антисептиком, когда не обступали вокруг однородные, как и жизнь, белые стены, а раскинулось уютное умиротворение пригородного района, столь далекого от прошлого. Марко вышел из машины и прикрыл глаза, концентрируясь на ощущениях ветра, разносящего запах поздних цветов с клумб и треплющего его темные волосы, отдаленном смехе теперь уже соседских для него детей и задорной трели птиц где-то в выси над головой; наверное, это и было то, чего он желал все последние годы – нечто необъяснимое и неподдающееся описанию, отчего на его губах появилась светлая улыбка. Марко разомкнул веки, рассматривая расположенный перед ним дом: большой, красивый; тени от дрожащих веток широкого дуба плясали на белом сайдинге и зеленых ставнях, от стекол мансард третьего этажа отражалось яркими желтыми бликами солнце. – Что стоишь там? Давай, заходи внутрь! – На крыльце стоял отец, распахнув настежь входные двери; Марко это казалось символом новой жизни – все стартовало с чистого листа, как и хотелось. От каждого шага под ногами шуршали мелкие зерна гравия; Марко шел и осматривался по сторонам – все это было одновременно так похоже и так отлично от той обстановки, в которой он жил. Он поднялся по немногочисленным, чуть поскрипывающим от долгого отсутствия владельцев ступенькам на террасу, с которой были видны внутренние комнаты дома. – Тебе нравится? – Отец обвел широким жестом просторную гостиную. – Здесь можно собрать много народу на Рождество или на какой иной праздник, не то что в старом доме. Марко зашел и обозрел помещение: действительно просторно, правда, наверное из-за того, что мебели не много – часть их, часть, доставшаяся вместе с домом; он кивнул в согласии. Другие комнаты тоже оказались просторными, во всяком случае, в сравнении с теми, что составляли дом, который они навсегда покинули. А еще здесь их было куда больше – можно есть не на кухне, а обустроить столовую, отец даже имел возможность обзавестись кабинетом для работы, сам Марко мог выбрать на втором этаже себе любую спальню из четырех. Места достаточно, даже в избытке для семьи из троих человек, однако уюта не чувствовалось; он выглянул в окно одной из приглянувшихся комнат во внутренний двор: из неровного и нестриженого газона торчали и колосились на ветру сорняки. Сад их прежнего дома не утопал в цветах, но до такого плачевного состояния стараниями матери не доводился, впрочем, умелая женская рука и такое скупое на краски необжитое жилище могла превратить в ботанический рай – в здешнем климате это куда проще, чем на выжженной под палящим почти круглый год солнцем земле. Марко спустился со второго этажа в гостиную, где посередине стояли в обнимку и смеялись родители, едва их лбы соприкоснулись, он откашлялся, привлекая к себе внимание. – Ну как, тебе нравится? – заулыбалась мама. – Когда мы смотрели этот дом в первый раз и при покупке, я так не прониклась им, как сейчас. – А сколько еще будем за него платить? – Их эйфорию портить своим практицизмом Марко не хотел, но ведь знать подобное стоило – дом и вправду оказался огромным, а участок больше, да и земля здесь стоила в разы дороже. – Какая разница? Мы с твоей мамой все уже решили: большая часть суммы от продажи старого дома и полученного наследства внесена основным платежом, за несколько лет расплатимся с банком. Давай, неси пока из машины коробки с посудой, пару часиков потаскаем, разложим кое-какие вещи, а потом перекусим, есть хочешь? Лично мне надоел фаст-фуд из придорожных закусочных. У Марко в карманах еще валялись невыкинутые фантики от шоколадных батончиков, а на подставке у водительского сиденья красовалась недопитая бутылка уже теплого Pepsi. Голод подобная комбинация притупила хорошо, однако потребность в нормальной пище, не грозящей вызвать гастрит, – навряд ли. – Было бы неплохо, – на выдохе протянул Марко, представляя поджаренный бекон, а затем и сочный стейк. – Тогда не стой, за работу. – Отец хлопнул в ладоши, призывая действовать. – А мама пока нам что-нибудь приготовит, опробует кухню. Да, дорогая? Марко, выгреби из багажника пакеты с продуктами. Последующий обед нельзя было назвать праздничным: в столовой, захламленной коробками разной наполненности, и из разогретых наспех полуфабрикатов, которые, однако, казались Марко куда сытнее и вкуснее недавнего перекуса. Там же отец сделал важное заявление: его решимость податься в частное предпринимательство для домочадцев не стала откровением, ибо Ботт-старший охотно делился лично разработанным бизнес-планом. Будучи хорошим специалистом, он понимал, что развернуться в родном городке ему не удастся, но теперешнее место жительства открыло перед ним новые горизонты. – Будешь помогать? – спросил он, пытливо глядя на сына, и даже отвлекся от еды, ища в глазах, так похожих на его собственные, проявление интереса. – В бизнесе? Не, какой же я бизнесмен, – усмехнулся Марко. – Я ничего в этом не понимаю. – А я что, был в твоем возрасте умнее? Быстро научишься, – уверил его отец. – Я полицейским стать хочу, уже давно, – признался тот в ответ. – Опасная работа, – покачала головой мать. – Вон, сколько их гибнет… – Все равно в полицию пойду, – почти уверенно заявил Марко и воззрился на родителя в поисках одобрения; повисло молчание. – Школу окончи сначала, поработай для затравки, а потом уже, будучи взрослым молодым человеком, реши, что тебе больше надо в жизни. Годика три после выпускного, так, глядишь, и разум прояснеет, будешь по-иному смотреть на мир, появятся другие ценности, – изрек мистер Ботт. – Тогда мне будет двадцать один, – подсчитал Марко. – Вот и прекрасно, наступит новый этап в жизни. Тогда и увидишь, надо ли оно тебе или нет, а пока, действительно, сосредоточься на получении отличного аттестата – достойная успеваемость гарантировано сослужит тебе хорошую службу. Вечером, устав от волоханья вещей, Марко поднялся к себе в комнату и опустился на кровать. Посидев так немного и оглядев помещение в оранжевых бликах утопающего за горизонтом солнца, он все же решил не откладывать на завтра распаковку личных вещей и ринулся к стоящим у пустой стены картонным коробкам. Там были и книги, которые отправились на полку, и ноутбук, который обосновался на столе рядом со стопкой дисков; Марко также приклеил несколько плакатов и положил в комод одежду. Он снова огляделся уже в сумерках, в которых под торшером горела лишь блеклая лампочка ночника – немного стало лучше: комната перестала напоминать ему казенный хостел и стала выглядеть похожей на ту, где кто-то жил. Теперь, когда часть запланированной работы уже была сделана, Марко мог следующим утром сразу после завтрака пройтись к новой школе и посмотреть место, где он отучится последний год и получит среднее образование. Еще не отступил от своих прав август, господствуя в средних датах календаря, и летние каникулы продолжались, однако хотелось уже сделать первоначальные выводы. Здание было красивее того, в котором располагалось его предыдущее учебное заведение, чище и больше; Марко хмыкнул – и не мудрено, толку сравнивать не было никакого. На территории, обособленной сетчатой оградой, играли в баскетбол, слышались повторяющиеся удары мяча о бетонную поверхность, выкрики игроков и судьи, ребята его возраста – наверняка среди них были и его будущие одноклассники. Он невольно загляделся: высокие, спортивные, мускулистые, настоящие акселераты, некоторые даже скинули футболки и майки, что валялись грудой на скамьях, вполне развитые и накачанные мышцы соблазнительно играли под загорелой и чуть блестящей от пота кожей. Марко отпустил сетку ограды, думая, как вести себя с ними, и надеясь, что собственное тело не предаст его внезапно в раздевалке или душевой. Там же, на трибунах для болельщиков, сидели две девчонки; они, заметив незнакомого парня, наблюдающего внимательно, казалось, за игрой, стали перешептываться и, не отводя взгляда, хихикать, одна даже подмигнула – наверняка уже начались среди них разговоры о новеньком в классе, переведенном из другой части страны. Да, на новом месте многое осталось по-старому, благо, что в стенах школы он задержится только на девять месяцев до получения аттестата зрелости, хотя он и надеялся, что учеба тут, на выпуске, заставит его со светлой грустью вспоминать о минувшем годе. С истечением августа, ко времени, когда учеба должна была начаться, их дом стал вполне обжитым и уютным; в Марко даже начинало зарождаться ощущение, что здесь он жил долгие годы. Теперь ему оставалось принять новый коллектив и надеяться, что тот примет и его – Марко думал об этом, закидывая в сумку тетради и ручку ранним утром перед выходом; если раньше родители в день похода в новую школу сказали бы ему найти друзей и завести знакомство с миловидной приличной девочкой, то в этот раз просто быть осторожным. Все же ни у кого из них не поворачивался язык пожелать сыну «хорошего мальчика», но оно и к лучшему: Марко сам не был готов к подобной прыти от родителей – им нужно было больше времени для полного принятия. А осторожность не покидала его никогда, хотя он понял сразу, что здесь таких, как он, не водилось – чутье подсказывало и взгляды, коими его смерили другие парни, когда Марко вошел в класс: внимательные, изучающие, оценивающие. Он совсем недолго задержался в дверях, прежде чем пройти к свободной парте и обосноваться за ней; группка одноклассников двинулась по направлению к нему, и Марко узнал некоторых игроков, на которых засматривался в свой первый визит к школе. Один из них плюхнулся на стул впередистоящей парты и развернулся к Марко, рассматривая его вблизи. – Тот самый переведенный новенький, да? – спросил он. Марко кивнул и подтвердил его слова, тогда парень придвинулся еще ближе и положил локти на его стол, взглянул с интересом, чуть склонив голову к плечу. – Хей, а это не ты смотрел, как мы играли недели две назад? – Похоже, они тоже успели его заметить в тот день и узнали сейчас. – Чего тогда не подошел? Вопрос этот несколько дезориентировал, но он нашелся быстро, чтобы не было заметно того, что он замешкался: – Мимо по делам проходил и, по правде говоря, спешил, но вы действительно клево играли, поэтому я и остановился. Команде моей предыдущей школы до вас далеко. – Как бы он до этого ни врал, последняя фраза была произнесена действительно с максимальной честностью. – О! Так ты играешь? – Вопрос с воодушевлением уже был задан кем-то, кто стоял чуть в стороне позади; Марко почувствовал, как чьи-то ладони легли ему на плечи; этот некто вытянулся, чтобы встретить его взгляд. – У нас как раз один недавно отправился с поля на трибуны с гипсом на руке, нужна замена. Как у тебя отношения с футболом? На поле как раз покрытие сменили, можно перестать развлекать себя лишь баскетболом. Парень напротив смерил его скептическим взглядом; Марко держал себя в форме, однако от таких мускулов его отделяло несколько месяцев нескончаемых тренировок на стадионе. – Нет, я не был в команде и не играю, – сказал Марко прежде, чем, судя по инициативе, капитан высказал бы вслух свои насмешливые сомнения. Позади послышался нарочито разочарованный вздох, а потом и вопрос: – То есть дальше и того, кто дерет глотки на трибунах и гоняет мяч пару дней в неделю, ты не ушел? Ай, тогда неинтересно. Футбол… Блин, Люк, ну ты перегнул! До их уровня Марко было далеко, хотя такие парни быстро завоевывали популярность, они уважали и охотно принимали себе подобных. – Тогда чем похвастаться можешь? Просто давай условимся сейчас: мне стоит прилагать усилия и запоминать твое имя или ты, как большинство обиженных жизнью и обществом новичков, будешь просиживать здесь задницу в гордом одиночестве и строить из себя пустую, никем не понятую «уникальность»? На них смотрели многие, но не подходили, вполне довольствуясь расспросами и получаемыми ответами со стороны; Марко, в принципе, по их виду догадывался, что они вокруг да около не ходят, а ставят вопрос ребром сразу, без прелюдий, однако он не ожидал, что точки над «i» уже расставлялись. Вполне ожидаемо, но все равно внезапно их прервал звонок; Марко даже незаметно вздрогнул с непривычки – все быстро разошлись по местам. Он уже был готов не только к повышенному вниманию со стороны своего класса, но и учителей, которым хотелось узнать, какого же ученика к ним перевели. Два теста на выявление остаточных после лета знаний показали его с лучшей стороны, еще блестящие ответы на массово ненавистной всем физике укрепили сложившийся образ. – И чего, теперь нос задерешь и будешь умника строить? Хреновая тактика, скажу я тебе. – В конце первого дня его подловили на выходе те самые парни, которые, судя по всему, все же хотели разобраться с новеньким уже в тот же день. – Мне что, теперь валить все тесты и игнорировать вопросы на занятиях? Если у вас с этим делом хуже, я в помощи не откажу – вам прок и мне выгода. – Так ты это чего… Ну, все типа знаешь? – Некоторые заметно оживились. – Ну, я отличник, это подразумевает соответствующие знания по всем проходимым предметам на уровне требуемого курса, с домашними заданиями справлюсь уж точно, особенно если брать во внимание, что перед этим все объясняется в меру доходчиво. – По всем не надо, мы уж не придурки полные, знаешь ли, да и от администрации школы за победы нам свое полагается: достаточно просто вовремя сдавать определенный объем работ. Марко уже смотрел розданные варианты – почти все однотипные, однако такие задания в старой школе считались сложностью «выше среднего», здесь же оказались обязательными для усвоения минимума. Что ж, ему все равно нужно много и усиленно заниматься – выпускные экзамены не скоро, но подкрадутся очень быстро, а ему все же нужно поступить в полицейскую академию, обойти всех и войти в число лучших, стать студентом, чтобы через годы с гордостью носить жетон. Причем действительно помогать обществу, а не наращивать всю смену живот пончиками и кофе, сидя в кресле. Так что можно было набить руку на решении задач и даже нажиться на этом, что тоже не лишнее – убить двух зайцев сразу. Конечно, это отнимало хорошую часть свободного времени, однако жалеть не приходилось – Марко лелеял свою мечту и стремился к ней, потраченные месяцы за непрерывной учебой окупили бы себя с лихвой, лишь бы средства оправдали цель. Конкурс был немалый, требования большие, поэтому Марко решил, что в этот год крылья распустить, как он и планировал, не получится. Как только родители уже морально обжились, закончив с общим обустройством, их взоры разом остановились на сыне, и если мать Марко еще мог убедить в правильности выбранного им курса, то с отцом все обстояло куда сложнее. Разумеется, он не мог не хвалить отпрыска, который не ударился во все тяжкие в большом городе, а продолжал упорно зарабатывать интеллектуальный капитал, но родительские амбиции спустя месяцы все же дали себе волю. Папа снова пытался ввести его в курс дела, как будущего достойного преемника, в то время как мать уговаривала мужа «оставить ребенка в покое до окончания школы». Как бы Марко ни отвиливал, тема его обсуждения все чаще поднималась за бытовой жизнью в случайных разговорах: отец делился опытом своей работы как бы невзначай, но и дураку было ясно, что все происходило не просто так. А еще, самое напряженное, были вновь то и дело всплывающие вопросы по поводу отношений со сверстниками. Все было хорошо завуалированно, может, кто подслушивающий разговор двух родственников и не догадался бы ни о чем, но Марко хорошо осознавал подковыристость и двойной смысл некоторых вопросов. А еще он понимал, что отец всегда хотел ему только добра и не собирался ни в коей мере принижать его или играть на нервах, но настойчивое желание мужчины сделать из сына душу компании и уважаемого в обществе человека приносило дискомфорт – ему было хорошо и так, с привычным образом жизни и общения. Однако, когда стало уже казаться, что все их разговоры начали входить в рутину, которую отец просто по умолчанию был обязан высказать, а сын – молча и отстраненно выслушать, произошло то, чего Марко никак не ожидал от своего старика. Одним из осенних вечеров, когда уже начинало холодать, отец открыл дверь его комнаты нараспашку и бросил коротко: – Собирайся. Марко вытащил наушники и непонимающе воззрился на родителя – редко когда он вот так, без объяснения, просил его что-то сделать. – Зачем? – Со мной поедешь, оденься прилично. – Он окинул взглядом лежащего на диване сына, словно ища то, к чему можно было бы придраться. – Куда хоть? – Марко скрутил наушники вокруг телефона и отложил его в сторону. – Меньше вопросов и больше дела, давай-давай, чтобы через десять минут стоял готовым. Проще казалось подчиниться и не тратить время на напрасные вопросы; Марко понятия не имел, что это за идея вдруг посетила отца и какая роль уготована в ней ему, но он все равно исполнил поручение. Мама о планах мужа не знала аналогично. Марко окончательно переборол в себе лень, заставлявшую его продолжать хотеть отдыхать, уже действуя под напором живого любопытства и ожидания чего-то необычного. Отец ждал его снаружи в машине, уже пару раз подав звуковой сигнал, чтобы тот не мешкал; они поехали в неопределенном для Марко направлении. Все вопросы оставались без четких и разъясняющих ответов, непонятные для него действия закончились тем, что впервые в жизни он переступил порог ресторана, более солидного, чем «Макдоналдс», куда он редко заходил за перекусом. Как бы то ни было, долго понимать, что вокруг него начинало затеваться, не пришлось – Марко начинало казаться, что это было нечто, что можно подвести под градацию «деловой ужин». Марко не мог даже судить, при чем тут вообще он, впрочем, во всем мероприятии в целом странностей и непонятных особенностей было много; отец представил его как своего сына, добавив, что он хоть и мало чего понимает, но должен хотя бы послушать и поймать основную суть. Посему Марко просто решил не выставлять себя в глупом свете лишними вопросами и молча сидеть с умным видом. Влезать в отцовские дела не было ни малейшего желания, он уже хотел дать себе мысленную установку абстрагироваться от всего и с присущим ему спокойствием дожидаться окончания мероприятия, но получилось все наоборот. По общепринятым меркам Райнер, представляющий интересы какой-то фирмы, был несколько молод – Марко дал бы ему не больше двадцати пяти – однако, по стойкому первому впечатлению, его деловой хватке могли позавидовать многие. Мало чего понимающий в происходящем Марко заметил, как тот умело оперировал специфической терминологией на неродном ему языке. Речь его, несмотря на некую искаженность акцентом, чарующе завораживала – Марко поймал себя на мысли, что ему нравилось просто слушать этот низкий баритон, не вникая даже в смысл сказанных слов. Но больше его смущало и заставляло теряться во множестве собственных догадок иное: их было четверо. Милую девушку, по виду не старше самого Марко, представили как сестру гостя из Германии. Он с интересом рассматривал симпатичную блондинку напротив, гадая, оказалась ли она в такой же ситуации, как и он сам, ведь зачем тогда она была вместе с ними? Чуть ощутимый толчок локтем в бок, когда Райнер отвлекся на внезапный телефонный звонок, вывел его из задумчивости – отец за это время успел указать Марко на пустой бокал девушки и бутылку свежевыжатого сока, мол, поухаживай. Родитель, стало ясно, не до конца верил в признание сына, все еще лелея надежду, что во всем виноват возраст с присущей ему внутренней неопределенностью и хватает подходящей девушки-катализатора, чтобы все поменялось. Марко грустно улыбнулся: зря. Однако стоило отметить, что девочка действительно хороша собой, было бы глупо отрицать это; ему даже вспомнились изображения белокурых ангелочков на рождественских открытках, в то время как перед ним сидела их взрослая копия. Ангелы летают слишком высоко, они недосягаемы для грязных мыслей, что рождаются по ночам о крепких мужских руках на своей талии. Порок и чистота несовместимы. Впервые стало обидно за свою инакую природу, что так усложняла жизнь, лишала взаимных чувств и любви, что были доступны другим парням без необходимости скрывать их. Наверное, было все же хорошо, что ее английский был очень слабым и от этого разговор почти не шел. Марко, украдкой разглядывая ее, понимал, что никогда не будет того, о чем все еще в тайне мечтали его родители. А может, и он сам? Найти достойного человека сложно, а будучи еще стесненным нестандартной ориентацией – и того тяжелее. Возможно, предпочитай он женщин, все было бы проще и для него, и для его семьи. Достаточно было представить, как края кардигана соскользнули бы с хрупких плеч и упали мягкой драпировкой на пол возле щиколоток длинных стройных ног, вообразить, как следом ниспадали и ложились поверх ткани топ с лифом, как золотистые волны локонов покрывали плечи и упругую грудь. Всего этого было достаточно… чтобы не почувствовать ничего. Из задумчивости его вывел взгляд – Марко впервые в жизни убедился, что его можно действительно осязать почти физически. Золотисто-карие глаза изучали его лицо очень внимательно; Райнер не пытался отвести взор и тогда, когда их взгляды встретились, что нельзя было сказать о Марко: он моментально уставился в невидимую точку на скатерти. Но усмешку он все же услышал, ругая себя, что снова против воли загорелись щеки, словно у дамы викторианской эпохи перед кавалером, однако с собой поделать что-то было бесполезно. На радость Марко, его отец был слишком увлечен какой-то документацией и не заметил разительно отличавшейся реакции на сестру и на ее брата. А, может, все же зря? Райнер же открыто рассматривать его в ответ не смущался, он делал это, положив подбородок на сцепленные пальцы и облокотившись о стол, отвлекся он лишь по делу, а потом опять за свое. Марко стало неуютно от подобного разглядывания, смущение еще больше проявлялось на щеках. Возможно, это было немного по-детски, но Марко опасался до самого окончания неспокойного ужина глядеть на любопытно настроенного немца. После, когда все подошло к своему долгожданному логическому завершению и они ехали домой, Марко делал вид, что упорно боролся с уверенно побеждающей его дремой, потому что почувствовал, что отец намеревался начать, увы, неизбежный разговор. – И как она тебе? – задал он вопрос, когда они встали на красный сигнал светофора, а молчание сильно стало затягиваться. А, может, родителю самому было несколько волнительно спрашивать о подобном, ожидая с замиранием «верный» или «неверный» ответ. – Кто? – апатично отозвался Марко, тем не менее прекрасно понимая тему. – Не придуривайся, знаешь же, о ком, – спокойно возразил отец и стал выбивать пальцами на руле какой-то неопределенный ритм. Марко сипло выдохнул – занервничал, стало быть. – С точки зрения эстета скажу, что она мила: не худощава, но и не толста, полные губы, прямой нос, миндалевидные глаза голубого цвета, что создают выигрышную комбинацию со светлыми волосами. Классическая красота, но ничем не примечательная, нет той яркой индивидуальной особенности, что могла бы зацепить. – Тебе не о полиции думать надо, а о дипломатии, у них тоже правило: ни «да», ни «нет». – Без эмоций в голосе ответил отец. – Ну а как насчет парня, а не эстета? В первый раз было проще. Это произошло как-то быстро и незаметно, то признание больше впечатлило родителей, нежели сына. Во второй раз это оказалось почему-то сложнее, видимо, потому, что Марко теперь говорил это осознанно, не на эмоциях. – Папа, мне не нравятся девочки… – Марко… – чуть угрожающе начал он, но его сына этим было уже не остановить. – …Я гей, понимаешь? Этого уже не поменять, приведи ты мне хоть какую красавицу, я не стану воспринимать ее как объект сексуального желания. – И, прошу прощения, сынок, много таких парней ты уже успел воспринять с таким подтекстом? – Вопрос был задан с максимальной тактичностью, но эмоции Ботта-старшего были слышны в произнесенных словах вполне отчетливо. – Немного. – А затем, поняв полностью каверзность ситуации, добавил: – Однако они меня – нет. Так что можешь не беспокоиться по поводу того, что твой сын – содомит, – получилось саркастичнее, чем предполагалось. Красные секунды тянулись на табло светофора невообразимо медленно, к сожалению, в этот раз после произнесенных слов не желая пуститься вскачь. – О да, этот факт неоспоримо заставляет меня гордиться сыном! – в тон ответил отец, добавив толику язвительности. В этот момент разрешающий сигнал светофора вспыхнул; машина тронулась с места несколько резче, чем положено, в дальнейшей поездке никто из них не проронил ни слова. Обидно и больно не было ни капли – все ожидаемо: для консервативного и несколько старомодного человека, коим был его отец, смирение и принятие, казалось, пришли слишком быстро и гладко. За окном здания теряли свою высотность, меркли огни; их машина километр за километром покидала яркий центр, выезжая в пригород. Молчание сопутствовало им и тогда, когда они припарковались; отец поспешно вышел из автомобиля на улицу, а Марко же остался в салоне, провожая его совершенно отрешенным и нечитаемым взглядом, он просидел так достаточно долго наедине с тишиной и собственными мыслями, пока машина не остыла и к ним не добавился холод. Поежившись, он вышел следом и поплелся в дом; вопрос матери, который, похоже, уже задавался, снова остался без ответа; будучи женщиной проницательной, она все поняла и не стала лезть в душу. Той ночью Марко не спал: впервые мысли о том, что грани его самостоятельности должны быть расширены, посещали его. Родителей он любил, но при этом ясно понимал, что когда-нибудь настанет момент, в который ему придется переехать, жить отдельно, начать зарабатывать собственные деньги, не «мелочь», что в основном предлагается подросткам его возраста. Хотелось этого сейчас, сию секунду безотлагательно, все и сразу. А еще он подумал, что без него, наверное, семье будет лучше. Все же ему стало обидно, самую капельку, соленую, что против воли обосновалась в темных ресницах. Тогда же он думал и о Райнере, причем так, как должен был по представлению родителей думать о его сестре – эти мысли были куда приятнее предыдущих; Марко сбросил к коленям ставшее душным одеяло, а через секунду к его складкам опустился и пояс пижамных штанов. Именно с таким, как Райнер, хотелось переступить моральные границы окружающего его общества. Мысли словно материальны; он впоследствии много и не раз вспоминал привлекательного молодого мужчину: дома, на занятиях, отвлекаясь от нового материала и вообще всего происходящего вокруг, и вот, через несколько дней, семья Браун вновь напомнила о своем существовании. Отец несколько минут разговаривал по телефону в соседней комнате, прежде чем прийти уже к Марко, к большому удивлению последнего. – Помнишь Райнера? Как тут забыть такой взгляд; он кивнул, призывая родителя продолжать. – Он звонил. Марко отвлекся от задачника по физике и покосился на отца, стоявшего в дверном проеме. Пусть деловой партнер, пусть звонил отцу… Тогда при чем здесь он, Марко? – И что же он хотел? – как можно более непринужденно. – Все же, несмотря на все твои усилия, ты понравился его сестре. Номера твоего она не знает, по-английски тоже говорит не очень хорошо, поэтому Райнер и позвонил мне с целью передать ее пожелание встретиться. Марко стоило больших усилий, чтобы натужно не застонать в полный голос. Любой другой парень обрадовался бы такому случаю, но ему же хотелось приложиться лбом о письменный стол. А чего он, собственно говоря, хотел услышать? Наверное, все же о самом Райнере, что они еще раз посидят вместе, и пока Браун с отцом будут обсуждать какие-то свои дела, Марко вновь сможет тайком коситься на Райнера. – Мне снова повторить ту раздражающую тебя фразу, в смысле которой будет заложена причина моего отказа от встречи с этой девушкой? – Спасибо, избавь. Марко развернулся на кресле обратно к столу и попытался вновь сконцентрироваться на задаче. Дополнительная, на высший балл. Тем не менее присутствие родителя в комнате красноречиво указывало на то, что разговор еще не был окончен. – Мне без разницы твои предпочтения, с кем ты там хочешь встречаться или не хочешь. Но учти, что Райнер – представитель крупной иностранной фирмы, и если он не подпишет со мной контракт, нам с тобой крупных денег не видать. Он позвонил и сказал, что сам хочет, чтобы ты с его сестрой встретился, считай это одним из условий. Темные брови Марко после подобного заявления поползли вверх; с таким выражением лица он развернулся. – Что, так и сказал прямым текстом? – В это просто не верилось. – Нет, однако смысл до меня был донесен вполне ясно. Ну, любит человек сестру, ну, хочет пойти у нее на поводу, тебе-то чего? Тебя, Боже упаси, никто не просит вступать с ней в интимную связь, погуляйте, покажи ей город, Райнер еще сказал, что он уж очень ей понравился. Какие причуды у Брауна бы ни были, я не в том положении, чтобы отказываться. – Но, полагаю, ты счастлив – все же впервые в жизни, в семнадцать лет, я схожу на свидание с девушкой. Странен, однако, современный бизнес: больше попахивает какой-то проституцией. Настроение вмиг упало, ибо слушать его не собирались; тоскливо покосившись на задачу, Марко также поймал себя на мысли, что и заниматься не хотелось аналогично. А ведь он еще обещал нескольким восьмиклассникам решить их варианты по алгебре, не за бесплатно, разумеется. – Всего один раз и один вечер. – Отец подошел к нему и положил на стол поверх листов с решениями обрывок листа с номером телефона. – Позвони ему, и договоритесь обо всем, он просил именно тебя сделать это. Марко многообещающе кивнул; едва родитель вышел, так он сразу положил бумагу в конец тетради, решив, для начала, доделать задания, а уж потом и позвонить, яро отрицая для самого себя, что просто-напросто тянул время. Через пару часов он снова вытащил бумажку с несколькими цифрами и стал задумчиво вертеть ее в руках; физика окончательно в его глазах потеряла остатки интереса к себе, Марко даже пару раз вытаскивал телефон, правда, потом убирая его обратно. Так он мешкал и колебался до самого вечера и, решив, что уже поздно, отложил звонок до следующего утра. Разговор все же свершился, пусть и уже днем и не без давления отца, но Марко все же пересилил себя; в результате непродолжительной беседы договоренность о встрече была достигнута – на вечер текущего на тот момент дня. Марко ничего не говорил: это делал за него Райнер, единственный вопрос касательно того, как они будут преодолевать с его сестрой языковой барьер, так и не успел задаться – послышались гудки. Марко не был ботаником или зубрилой, хоть и являлся отличником, просто учеба давалась легко и без особых усилий, однако в этот раз он поймал себя на мысли, что провел бы субботний вечер с учебником, нежели за прогулками вообще с кем-либо. Принаряжаться он не собирался, да и родители, слава Богу, не лезли. В конце концов, ему обещали всего один вечер, и если у этого Брауна не все в порядке с головой, раз он заключает договоры на таких странных условиях, то он поможет отцу. На остановке сидеть было холодно, Марко поежился и натянул шарф почти на нос – он не привык к подобному климату, в котором солнце не светило почти круглый год тепло и ярко, а настоящая зима, колючая морозами и белоснежная, уже маячила в ближайшем будущем. Но ему все равно было интересно ждать первого снега, наблюдать воочию за всеми изменениями природы и ощущать их, но не так сильно – не мешало бы еще взять перчатки; Марко натянул рукава куртки до предела и спрятал в них руки. Гулять не хотелось никаким местом, показывать город, в котором он сам всего три месяца – тем более. Затея казалась несуразной, ровно как и условленное место. Но зато совсем рядом с его домом, так что грех было жаловаться. Но автобусная остановка?.. От ленивых размышлений при разглядывании своих ботинок его отвлек автомобиль, вернее, ни с чем не спутываемый узор литых дисков детища Баварского моторного завода, внесший движение в статичную картину перед глазами. Марко поднял взор на темное тонированное стекло, по цвету почти сливающееся с цветом кузова самого автомобиля, и увидел свое растерянное отражение. Стекло опустилось, и его лицо сменилось уже лицом Райнера, не отраженным, а самым настоящим. – Что сидишь носом шмыгаешь? – В салоне явно было теплее, чем на улице – по одежде Брауна это наглядно доказывалось. Марко продрог почти до костей, да и северный ветер внезапно усилился, так и норовя залезть под одежду; он обрадовался такому предложению, без лишних вопросов обошел машину и сел на пассажирское сиденье рядом с водителем. И вправду тепло и гораздо удобнее вобравшей в себя весь холод улицы металлической скамьи на остановке. Марко ослабил шарф, закрывавший почти половину лица, снял с головы шапку, вязаную, с помпоном. Райнер отвернулся к зеркалу заднего вида, чтобы безаварийно выехать, при этом пряча улыбку, отдававшую чем-то вроде умиления. Марко же приглаживал растрепавшиеся волосы; зеркало заднего вида, которым он для этого воспользовался, открывало вид на почти весь салон – пустой, где никого не было – он и Райнер находились единственными в машине. Это удивило и несколько озадачило. – А где же?.. – Марко посмотрел в глаза Райнера через все то же зеркало. – Сестренка? Вроде, сидела, болтала с подружками через Скайп, – пожал плечами он. – Точно не помню. Марко нахмурился на эти слова, выпрямился на сиденье и пристегнулся. – Так мы за ней заедем? – спросил он, чтобы разбавить молчание, как ему казалось, глупым вопросом – разве ведь могло быть что-то по-иному? – Нет. Сердце пропустило удар; отчего он так отреагировал? Вычеркивание сестры одним-единственным словом на доли секунды создало между ними в небольшом пространстве салоне автомобиля неловкую обстановку; Марко не сразу постиг смысл отрицания, что сестры даже не предвидится. Причем Райнер продолжал вести машину как ни в чем не бывало, а Марко понял, что стеснялся задать еще какой-то вопрос, чтобы не выставить себя в глупом свете. Он осознавал, что происходило что-то не до конца ему ясное, при этом настолько простое, что не понять и выдать сие было бы глупо. Райнер вытащил его намеренно подобным обманом, чтобы самому провести с ним вечер? Полный же абсурд! Тогда что вообще происходило? Наверное, она все же где-то ждала их; теперь они ехали к ней. – А где же она? – Кто? – Ну, сестра, кто же еще… – Марко облокотился о дверь и прислонился щекой к пальцам, смотря на мелькающие за окном улицы, однако в отражении стекла упорно все перекрывал профиль Райнера. – Мы к ней едем же, да? – А ты разве хочешь с ней встретиться? Мне показалось, что ты уж очень скучающе и отстраненно ее рассматривал в тот раз. Хочешь меня обмануть, что она тебе понравилась? Нет, меня не проведешь. Марко не знал, с чего ему вдруг стало жутко неудобно – ну правда же чистой воды, однако с чего это вдруг ему стало за это неловко перед ее братом? Укор в его словах? Он же, в конце концов, ее не обесчестил и бросил после этого, но почему-то нелепая мысль, что подтверждением слов Райнера будет являться фактическое оскорбление девушки, каким-то боком прокралось в голову. Себя он не узнавал. Всегда вдумчивый и рационально мыслящий, теперь в голове словно вязкой субстанцией обосновалась бесполезная манная каша. Господи, о какой ахинее он думал? Какое оскорбление? Что вообще происходило? – Она симпатичная, не спорю. – Марко изо всех сил старался внедрить в голос повседневную небрежность, но предательские интонации выдавали его с лихвой. – Однако с чего такие вопросы? Никто не посчитал нужным мне их задать, когда все это затевалось! Мы же, вроде, по вашему совместному с ней настоянию должны встретиться? Машина резко сбросила скорость, что Марко даже уперся выставленной рукой в торпеду, позабыв, что его удержал на месте бы ремень, и остановилась. Так они и встали посреди дороги; кто-то обгонял их, громко сигналив, и Райнер включил «аварийку», чтобы избежать лишних проблем. Он развернулся к Марко, оставив одну руку на руле, а другой облокотился о кожаное сиденье. – А ты хочешь этого? Разве тебе она так нужна? – спросил он. И снова тот самый взгляд, как в ресторане, однако минимальность пространства салона, когда не на что отвлечь под естественным предлогом взгляд, вносила в момент смущающую интимность; слова, сказанные тихо, звучали оглушающе даже до момента, как до Марко медленно доходил заключенный в вопросе смысл. Однако он взял себя в руки, просто пожал плечами, словно ему все равно и нет никакой разницы в исходе сегодняшних событий, он смотрел на трассу через лобовое стекло, на которое начали оседать крошечные капли мороси, еще не ставшей полноценным дождем, только пальцы сильнее затеребили пушистые нитки на зеленом помпоне. А ведь он не взял зонт… Какие глупые мысли. Райнер хмыкнул, замечая, что Марко все же некомфортно, пусть он и старался вести себя максимально непринужденно, однако играть с ним в неуклюжие подростковые игры не хотелось; Браун взял его за подбородок и повернул веснушчатое лицо к себе; пальцы на шапке вмиг разжались, Марко вздрогнул, сразу забыв напрочь про испортившуюся погоду и объезжающие их машины. – Ну же. Скажи, что в тот вечер я не ошибся в своих догадках и не зря затеял все это. – Голос Райнера перешел почти на шепот под самый конец фразы, но Марко казалось, что он лишь становился громче. Больший эффект, чем недавнее «нет» Райнера, произвело его собственное «да». От необычных глаз с золотистым отливом было не оторваться; Марко тонул в них, словно в затягивающей в себя трясине, держать взгляд стало проще уже спустя мгновение, уже когда понял все. Он еще долго и не раз будет вспоминать, что в его жизни все происходило быстро и стремительно, а на признания не уходило много времени и предварительных размышлений. Хорошо это или плохо – Марко тоже не знал точно, однако в тот самый момент ему было глубоко все равно; дыхание сохраняло свои размеренность и спокойствие, но сердце забилось как бешеное, когда Райнер придвинулся ближе и, наклоняясь к нему так близко, что тело бросило в жар, произнес: – Тогда поехали? Ответом он мог предоставить только кивок. Мир вокруг всего за минуту перевернулся с ног на голову; Марко поймал себя на мысли, что не знает совершенно, что делать и как вести себя – впервые в жизни судьба свела его с человеком таким же, как он сам, который все понял вмиг на том вечере, увидел в нем такого же. Эта минута казалась ему самой прекрасной в жизни за все семнадцать с небольшим лет. Это потом уже выяснилось, как бы невзначай, что никакого глупого и такого несуразного условия не было – Райнер уже давно поставил свою подпись на договоре, просто их совместное решение с отцом Марко, что нерадивого сына можно будет вытащить на свидание таким способом, понравилось обоим. Разумеется, у каждого из них были свои планы, но Ботт-старший ни о чем не заподозрил. Отец не говорил, что сын гей, однако как-то в непринужденном разговоре отметил, что отпрыск не общается с девчонками, хотя и симпатичный, вот сидит сутками за учебой, занимается какими-то своими делами, и все тут. Совершенно без задней мысли. Неизвестно, о чем подумал Райнер, услышав описание юноши, вытаскивая слова из собеседника в непринужденной манере здорового любопытства, однако упросить показать его фотографию, промелькнувшую случайно перед его взором в бумажнике, труда не составило. Позже Райнер сказал, что взял с собой сестру в страну и может захватить ее на следующую встречу, если Ботт-старший все же вытащит на это дело и самого Марко. Разумеется, он промолчал о том, что сестра была не нужна вовсе и присутствие парня вместе с ними было для того, чтобы увидеть иное. Что и получилось в результате. – Мне показалось забавным то, как ты ее рассматривал – будто изучал. Однако больше мне пришлось по душе, как ты смотрел искоса на меня, думая, что я не увижу. Знаешь, у тебя милые веснушки, краснеешь ты еще прелестнее, – сказал Райнер, но это было сказано так по-мужски, без ненужного умиления и жеманства, что у Марко не сложилось впечатления, что с ним обращаются, как с девчонкой – он продолжал чувствовать себя парнем. Счастливым парнем, у которого сбывались мечты – так внезапно, оттого и сладко. На самом деле он буквально балдел с голоса нового знакомого, такого низкого баритона с хрипотцой и акцентом, балдел от всего образа в целом, как и полагалось в первых зарождающихся отношениях лишь в семнадцать лет. С любопытством слушал иностранную речь, когда Райнер отвлекся на звонок, вслушивался в эти слова с твердыми согласными, смотрел на зажегшуюся огнями набережную реки и окружающие их ровными рядами небоскребы, пряча улыбку в складках шарфа. Райнер не мог не заметить этого: ловким движением дернул ткань вниз и улыбнулся тоже, жалея, что уже было темно и он не мог увидеть вновь этой россыпи точек на коже, порозовевшей не то от ветра, треплющего темные волосы, не то от какого-то еще, так не желающего покидать Марко, чувства. Нет, то еще была не любовь – другое, что могло предшествовать этому чувству, кое впервые в жизни имел перспективу разделить с кем-то. Даже галантность, которая проявлялась по традициям лишь женщинам, получалась нисколько не уничижающей, когда в самом конце вечера, уже грозящего по времени перерасти в темную ночь, Райнер в машине взял руку Марко в свою и, крепко сжав, коснулся губами холодных обветренных костяшек. Марко замер от неизведанного доселе ощущения чужих губ, пусть и всего лишь на руке, а Райнер ловил каждую реакцию на его лице: вот приподнялись брови, распахнулись глаза, он явно прикусил губу изнутри, а как ощутимо забился пульс на запястье! Какой отзывчивый… – Папке ничего не говори, – сказал Райнер, поглаживая большим пальцем косточку на его ладони. – А знаешь, почему я попросил его, чтобы ты позвонил мне? Марко пожал плечами – думать он не хотел, хоть и любил, но только не сейчас. – Чтобы после того звонка сохранить твой номер. Право слово, не брать же мне его у твоего отца – согласись, получилось бы слишком странно. А еще я думаю им воспользоваться, если ты, конечно, хочешь. Мне стоит сделать это? – Не имею ничего против. Я буду ждать, – признался Марко, мягко улыбаясь. – Приятно слышать. У тебя мой номер тоже должен был сохраниться, так что не стесняйся, хотя подобная эмоция тебя очень красит. Эту эмоцию на тот вечер он исчерпал с лихвой, которую Райнер, казалось, прилагал все усилия, чтобы вызывать снова и снова. Рядом с ним находиться за эти часы стало свободнее и непринужденнее, пусть он и все еще испытывал отголоски скованности, думая, что по неосторожности мог что-то испортить или повести себя не так. Однако не похоже было по поведению Райнера, что Марко все же допустил какие-то осечки. В конспирации было тоже что-то аналогично приятно будоражащее: его высадили за несколько кварталов от дома, по понятным причинам не желая подъезжать ближе. Марко захлопнул дверь с сожалением, что вечер кончился, а также с надеждой, что в какой-то из следующих все повторится. Пусть родители ждали, пусть и отец рассказал все матери, пусть его улыбка, которую он все пытался скрыть, была расценена совсем неправильно. Марко, промямлив ответом на вопрос, что все прошло «нормально», поплелся наверх к себе в комнату, отголосками слыша, как отец воодушевленно вещал матери о своей правоте и победе. – Я же говорил: не хватает просто хорошей девушки! Каких он там видел на прежнем месте и успел повстречать здесь? Так засиделся бы, еще чего выдумал… – Голоса уже становились совсем глухие из-за расстояния; он открыл дверь в комнату и плюхнулся на кровать, усталый и довольный – ему было уже все равно. Изменения в поведении родителей были налицо: Марко замечал это и понимал, что они словно возвращались в прошлое, в жизнь до того, сорвавшегося некстати с губ признания. Если это устраивало их, то устраивало и его – он не хотел испортить идиллию снова – пусть думают обо всех месяцах этого временного промежутка как о подростковой путанице. Ведь он-то знал правду, знал ее и Райнер, а больше никому и не следовало. – Я рада, что ты счастлив, – как-то приговаривала мама, вытирая посуду и ставя ее на металлическую подставку возле раковины, пока Марко внимательно изучал содержимое холодильных полок. – Не знаю, что произошло на том вечере, что там был за человек… И какого он пола, но мне приятно видеть тебя таким. Он ничего не ответил, просто кивнул, забирая с собой в комнату пакет сока – даже не знал, что можно сказать. Наверное, все же слова не были и нужны: мама всегда была той, что понимала все и без них. Да и Марко все равно бы молчал – слова вновь могли едва все разрушить, возможно, она бы не отреагировала положительно, узнай, с каким мужчиной на самом деле хотел завязать настоящие отношения ее сын; отец тоже бы впал в ужас от желаний отпрыска. Шло время, однако и сам Райнер не форсировал события, предлагая в не столь частые в связи с занятостью встречи совсем невинный досуг, ограничивался лишь поглаживаниями, которые с трудом можно было назвать интимными. Дальше не заходило. Марко льстило, что в нем видели прежде всего личность, а не мальчика для утех, но между с тем хотелось и нечто… большего, о чем он прямо и заявил. – В паспорт свой давно смотрел? – Ответный вопрос, скорее, был риторическим. – Здесь возраст сексуального согласия наступает в семнадцать. – Не знал бы я это, вообще к тебе бы не подошел. Мне не нужны проблемы в этой стране. Марко не умел быть настойчивым в вещах, где совершенно не имел опыта; возникшие одно за другим вспышками обида и сожаление быстро сменились пониманием сложности их ситуации. Но с Райнером ему действительно нравилось просто быть рядом: проводить время вместе за какими-то обычными делами на его съемной квартире, разговаривать, даже положить просто голову ему на плечо, пока Райнер ковырялся в своих бумагах. В школе ему впервые становилось не до учебы: по сути дела, образ отличника шел ему на руку, ведь если он доставал телефон, чтобы поинтересоваться у Райнера, как у того дела, учителя воспринимали это как использование калькулятора, одноклассники тоже не придавали значения тому, отчего же это он так улыбался. Однако сам Райнер, похоже, тоже отступал медленно и верно от своих убеждений, как и от мыслей о каких-то последствий для себя от связи. Нечаянное признание Марко, такое внезапное и неожиданное, что он никогда даже не целовался, дало трещину в выдержке: Райнер обнял его, кинул с колен в сторону ноутбук, притянул на освободившееся место Марко и сделал то, что тот хотел так долго, от чего пошла кругом голова, а мысли спутались; он отвечал совершенно неумело, но со всем чувством, что копилось в нем. – Ты уже только что переступил одной ногой через условности, пожалуйста… – прошептал сбивчиво в его губы Марко, уже понимая, что хотел получить. Райнер ему ничего не ответил, продолжая внимательно всматриваться в подернутые поволокой карие глаза, которые были совсем близко. Марко молча слез с его колен и направился в ванную; правда, когда его уже босые ноги ступили в душевую кабину, а одежда ворохом валялась на полу, он понял, что совершенно не знал, что ему делать. В принципе, в теории все было ясно, но страх и волнение объяли тело и мысли; Марко включил воду и, теряясь в дальнейших действиях, смотрел, как по холодному мокрому кафелю кривыми зигзагами стекали тяжелые капли. Возможно, стоило взять и уйти, пока не поздно, что же он вообще творил и для чего? С Райнером желание полыхнуло, оно привело его сюда, а теперь, стоя под напором воды, Марко понимал свою окончательную растерянность до такой степени, что собственное поведение стало казаться инфантильным и ребяческим, совершенно иррациональным для его вдумчивой личности. Возможно, еще минута, и он сдался бы под гнетом собственных мыслей, выключил бы воду, ругая себя за беспечность, а уже потом… Но потом мускулистая рука легла на кафель возле его собственной; Марко вздрогнул, понимая, что находился в узком пространстве душевой не один. Происходящее он запоминал плохо: почему-то от волнения и учащенного сердцебиения, усугубляющегося высокой температурой воды, немного потемнело в глазах; обжигали и струи, и чужие пальцы на коже, круговерть тепла и ощущений затмила разум, почти полностью отключая его, тело стало словно не его, слушались лишь только губы, шепчущие имя, заглушаемое шумным потоком. Через минуты распаленный, разгоряченный и совершенно мокрый, Марко был кинут на кровать; Райнер навис на вытянутых руках сверху, рассматривая дезориентированного Марко под собой, убрал со лба и скул прилипшие к коже волосы, кончиками пальцев совсем мимолетно обвел овал лица. Марко не сразу понял, что неосознанно задержал дыхание, глядя во внимательно рассматривающие его золотистые глаза, так и не решаясь самому проявить инициативу в ответных касаниях, словно этот момент держался на дымке иллюзий, которая могла бы развеяться по правилам одним движением руки. – Райнер… – С придыханием, чуть пугливо от мыслей о дальнейших минутах и от понимания, что он сделал выбор, а пути назад уже не было и не будет: это читалось в янтаре глаз напротив. Он обещал, что вернется домой к десяти, но совершенно забыл обо всем под обжигающими ласками там, где доселе его не касался никто кроме него самого, выгибался, вжимаясь головой в уже промокшую насквозь подушку, и прижимался к сильному, разгоряченному не меньше его собственного телу. Губы едва успевали что-то шептать бессвязное между требовательными и сминающими волю поцелуями, минуты с поразительной быстротой превращались в секунды. Даже сквозь зажмуренные от переполняющих его ощущений веки Марко видел золотистые глаза Райнера, рассматривающие его с таким чувством и желанием, что пальцы на ногах поджимались, а руки безвольно разжались, соскользнув с широкой мускулистой спины. Лежа на сбитых и промокших насквозь простынях, ему почему-то казалось, что он распрощался с детством, тем самым, глупым и невинным. Марко думалось, что с этого самого вечера он лишился чего-то ненужного и мешающего, приобретя взамен нечто, с чем бы вся жизнь пошла так, как он давно мечтал. Райнер был рядом: протяни в сторону руку и коснешься его пальцев. – Я люблю тебя, – пробормотал Марко буквально вырвавшиеся под напором чувств слова. – Не мал ли ты еще говорить такое? – через мгновение после спросил Райнер. – Нет, я говорю, что чувствую. Райнер негромко усмехнулся, запустил пальцы во влажные и спутанные темные волосы на затылке Марко, ероша их еще больше; от подобного касания, лишенного интимного подтекста, то самое в груди вспыхнуло с новой силой, и Марко уверился в собственных словах окончательно. – Именно. Но в семнадцать многое кажется тем, чем спустя годы казаться уже не будет, понимаешь? В ответ Марко издал неопределенный звук, должный был выражать несогласие. В груди стало тепло, а рука Райнера спустилась из волос к шее, приятными массирующими движениями разминая выступающие позвонки; язык это лишало всяческой способности двигаться и исполнять свою первостепенную функцию. Широкая ладонь остановилась на линии подъема бедра; Марко чувствовал тепло от плотного контакта кожи; Райнер словно задумался о чем-то: его движения и до этого постепенно стали походить на механические. – Кровать мокрая и в беспорядке, – посетовал Марко, скидывая на пол влажную подушку и устраиваясь на изгибе руки. – Не переживай, я все уберу, у тебя и без этого дел достаточно. – Поздно уже, ты и так задержался. Домой-то собираешься? А то школьные факультативы, знаешь ли, в такое время не проводятся, ты ведь это наплел своим? – Я отличник, вдобавок они знают, что в моей старой и нынешней школах ощутимо различаются критерии оценок. Приходится удерживать планку различными способами и якобы факультативами. Эй, ты что, беспокоишься о том, что они смогут узнать о произошедшем между нами? Брось, им совершенно нет до этого дела. – Говоришь, что взрослый, а рассуждаешь, как инфантильная малолетка. Так что просушись, оденься, я отвезу тебя домой, и это не обсуждается. Марко обсуждать это и не хотел, дело был даже не в нетерпящем возражений тоне: он лежал и думал о том, что они проведут ночь вместе, даже пусть и без ласк, секса и поцелуев, просто наслаждаясь близостью друг друга. Однако вместо всего этого через неполный час, сытый и измотанный, Марко рассматривал очертания своего дома через лобовое стекло. – Не спят: свет горит, видишь? – подметил Райнер. – Ждут. А ты что за чепуху пытался придумать и навешать им на уши? Марко вспомнил, как за минут сорок до этого пытался придумать на ходу более или менее правдоподобную ложь, которая могла бы спасти его от лишних вопросов и ненужных подозрений в стенах дома. Получалось и вправду из рук вон плохо, вдобавок так хотелось назло тому же Райнеру выдумать что-то, отчего он получил бы право не ночевать дома, однако по взгляду того он понял, что такого лучше не делать. – Было бы лучше, скажи я им правду? – невесело усмехнулся Марко. Он никогда не исключал возможности сокрытия отношений: несмотря на, казалось бы, общую толерантность социума в этом вопросе, Марко понимал, что тех, кто был настроен негативно, было все же достаточно. Однако на деле таиться со временем становилось все менее приятно, уходил поначалу возникший задор и элемент запретной романтики, приходила суровая реальность с не воодушевляющим намеком на не столь идеальные отношения. Но это не сильно умаляло чувств Марко – к Райнеру и ко всей жизни в целом. Он проникся столько долгожданными и желанными переменами и укрепляющей вокруг свои позиции весной, что плавила то самое в груди не менее эффективно, чем снег на улице. Все прошлые обиды так и остались в салоне автомобиля – Марко не смог оставить их у себя в сердце, когда Райнер напоследок притянул его к себе и поцеловал на прощание – очень это было тянуще и сладко; каждая доля мига словно записью откладывалась в его памяти ощущениями губ и рук, трепетом в груди и ставшими снова шальными мыслями. Он очень хотел, чтобы в этот самый момент где-то высоко пролетела так называемая «падающая звезда» и чтобы желание, воплощающее вечность этого мига, сбылось. Но возвращаться было надо и без очевидных примечаний Райнера: Марко кольнула совесть оттого, что в столь поздний час родители ждали его, так и не сомкнув глаз. Несмотря на то, что все оправдания показались даже ему самому глуповатыми и несколько нелепыми из-за сочинения их на ходу, домочадцы вопросов не задавали – лишь мать поинтересовалась, не голоден ли он. С максимальной непринужденностью пришлось отказаться – Райнер разрешил ему похозяйничать у себя в холодильнике, пока сам он убирался, а уж поживиться там было чем. С еле сдерживаемой улыбкой, с трудом скрываемой от родителей, Марко прошел наверх к себе в комнату, где вскоре и заснул с таким же изгибом губ, кутаясь в одеяло. От чувств дуреют – Марко стал понимать, что же скрывается за этими словами – это новое, незнакомое и кажущееся иррациональным ему чувство ворвалось в его жизнь и стало управлять, подстраивая под себя. Шли дни, принося с каждым днем большую уверенность Марко в том, что если сам он начал считать те спонтанные события началом нового витка их отношений, то Райнер наоборот словно дистанцировался. Нет, они продолжали видеться время от времени; Райнер его не избегал, однако, к своему сожалению, Марко снова начал замечать появившуюся в партнере отстраненность, которая была до того самого вечера. Марко навязчивым быть не хотел, позволяя предположениям едва не убедить себя, что все дело было в больших объемах работы и что Райнеру действительно было трудно уделить ему время в полной мере, как хотелось бы. Он уже не настаивал на ночевках, поскольку знал бесполезность всех попыток – Райнер был принципиален в этом вопросе. Впрочем, откровенных в своем бесстыдстве касаний, как и объятий с поцелуями, от которых чудесным образом пропадали все мысли, от Райнера не следовало тоже. Райнер мог коснуться его лба или виска губами, но ничего более смелого и откровенного он себе не позволял. Мотивы подобного поведения открылись для Марко с фразой «Дождемся июня», что была сказана как раз в контексте развития их отношений. Марко поначалу растерялся, нахмурился, спустя секунды он понял, о чем говорил Райнер и что конкретно подразумевал – ведь именно шестнадцатого июня ему исполнялось восемнадцать. – Господи, это всего лишь три месяца, что поменяется? Раз уж на то пошло, то ты переступил со мной ту этическую для себя границу и не без моего добровольного согласия. Все уже произошло, глупо отрицать этот факт! – А что произошло? – Райнер приподнял тонкую светлую бровь. Марко едва открыл рот, чтобы назвать вещи своими именами, но замолчал, потупив взгляд в пол: вот наверняка залился румянцем, иначе щеки бы так не вспыхнули. Хотя нет, ему начинало казаться, что он поспешно сделал вывод, притом неверный – это были стыд и обида. Он мог понять опасения любовника по поводу вступления в связь с несовершеннолетним школьником, пусть и достигшим возраста согласия, однако заявление, пусть и формальное, призывающее молчать о случившемся, больно ударило по первым чувствам молодого парня: как же так ничего не произошло?.. В тот день их близости Марко понимал, что именно с его настойчивости Райнер проявил слабину и все же сорвался; парень был любим и не менее желанен – уверенность в этом не могла его покинуть, только не после перевернувшего его мировосприятие вечера в апартаментах Райнера. Иначе кто знает, какие бы мысли, крепящие совсем иную уверенность, полезли бы ему в голову. А позже, через две недели, Райнер сказал, что уезжает, сославшись предварительно на накопившиеся на родине дела; Марко даже не спрашивал – он все равно в этом ничего не понимал, и не возражал – на подобное прав у него не хватало, как печально это не было признавать, он даже не мог назвать себя любовником этого человека при таких непонятных и размытых отношениях. А еще рейс был утренний, притом в будний день – совсем неудобное время, чтобы прибыть в аэропорт, поэтому Марко довольствовался скромной возможностью попрощаться с Райнером лишь по телефону, при этом с печалью понимая, что один только голос слышать ему недостаточно. После отлета потянулись одни за другими сутки, пять дней в неделю он усиленно посвящал свое время школе и учебе, а на выходных досадовал вечной занятостью Райнера и разницей в часовых поясах, из-за которых им так и не удавалось нормально поговорить. Это расстраивало так же, как и его заявление о том, что в ближайшие пару месяцев он Европу не покинет. Так Марко постепенно и незаметно для себя самого вернулся к прежнему укладу жизни, по которому он жил до встречи с Райнером; это принять оказалось тяжело, несмотря на то, что еще осенью без этого человека он жил вполне размеренно и хорошо. Райнер действительно круто изменил его жизнь, и лишь уже в разлуке Марко стал понимать это сполна.